— Да, собственно, — попытался ответить я, начиная импровизацию, но не успел ничего сказать, как Зоя защебетала в ответ:
— Петр Илларионович, раненный господин прапорщик пришел в себя с четверть часа назад. Чувствует себя удовлетворительно. Все это время оставался в сознании. Речь ровная, память ясная.
— Так-с, так-с, — разминая пальцы рук, произнес доктор. — Стало быть речь ровная, говорите? Вероятно, это и является причиной того, что вы не соизволили, голубушка, доложить мне сразу же, как господин прапорщик пришел в себя?
— Простите, Петр Илларионович, я…- оправдывалась Зоя.
— Впредь будьте внимательны, сударыня, и относитесь к моим наказам более ответственно.
— Господин доктор, — я попытался вступиться за Зою, но тут же был прерван твердым голосом доктора.
— Господин прапорщик, смею вам заметить, как старший по чину, что вы сейчас всего лишь пациент госпиталя и скорейшее ваше выздоровление напрямую зависит от динамики протекания контузии, которой вы подверглись, выполняя задание. По этой причине мне и необходимо знать, когда вы пришли в себя, и как именно протекал сей процесс.
Доктор на секунду замолчал и продолжил:
— Простите, забыл представиться. Надворный советник медицинской службы Боткин Петр Илларионович.
Я с удивлением уставился на полковника. В голове туго крутились шестеренки, припоминая что-то из петровского табеля о рангах: коллежские советники, надворные советники - пойми их - три звезды, полковник же. Доктор, заметив соответствующую мимику на моем лице, истолковал по-своему, заметил коротко, словно отрезал:
— Однофамилец.
Я кивнул головой. Пускай так. Могли бы, что и получше придумать. Достовернее, что ли. Я бы посоветовал.
— Так что, господин прапорщик, — спросил доктор. — Готовы к осмотру?
— Да я вроде…
— Вроде, — передразнил "полковник". — Позвольте мне решать вроде или нет.
И, обращаясь к Зое, добавил:
— А вы, голубушка, принесите- ка мне градусник.
Медсестра послушно вышла из палаты. Доктор же с усердием стал меня осматривать. Зачем-то сдавливал голову, будто арбуз, выстукивал пальцами то по груди, то по животу, подставлял к моим легким деревянную трубку, как на картинке из книжки о «Докторе Айболите». Заставлял дышать и задерживать дыхание. Наконец ощупал мне весь живот и под конец, не без удовольствия, сгибал и разгибал мне суставы на руках и ногах.
По всей видимости, осмотром он был доволен, потому как не дождавшись Зои, ушедшей за градусником, сказал:
— Что ж, голубчик, не вижу оснований вас боле держать у нас. Вы совершенно здоровы. Получите соответствующие документы в канцелярии и можете отбыть в свой полк. Вас там уже заждались.
Доктор направился было к выходу из палаты и уже у самой двери обернулся:
— Да, здесь вас бородач один дожидается. Судя по форме — казак. Я ему несколько раз отворот-поворот, мол нельзя, без сознания еще господин прапорщик. А он все не унимается. Ждать, говорит, буду, пока в себя не придет.
— А можно его пустить? — несмело спросил я.
— Ну-с, если он еще дожидается, то непременно распоряжусь, чтобы пропустили.
— Благодарю вас, господин надворный советник, — выдохнул я.
Доктор закрыл дверь за собой, но не прошло и пяти минут, как в палату ко мне ввалился громадного роста детина, с бородой, закрывавшей лицо чуть ли не по глаза. Это был тот самый всадник, что спас меня.
— Здорово живешь, ваш благродь! — радостно пробасил он, топая по деревянному полу своими сапогами. Настил жалобно скрипел. — Оклемался? Яблочко хоч? Ешь, не упирайся! Для здоровья полезное! — И казак осторожно положил большое красное яблоко на поверхность белой тумбочки.
— Спасибо, — только и вымолвил я, обескураженный появлением этого казака. Сколько же силы хранило это могучее от природы тело?! Вот бы такого за станок. Это же стахановец готовый! Точил бы болванки без остановки! В артистах оно и понятно легче, но надо быть там, где сложнее и труднее.
— А ты крепкий, ваш благродь! — гремел казак, поправляя шашку в золотых ножнах. У меня даже глаза расширились. Вот это ему инвентарь доверили. — Тебя прибабахнуло не слабо. Думал не выкарабкаешься так быстро. А ты вона. Ничего. Малость зеньками хлопаешь, но вид бравый — строевой!
— Да я как-то так, — не зная, как себя правильно вести со своим спасителем, пробормотал я.
— Да ладно те, чай не чужой -то! Свой! — произнес казак и посерьезнев лицом, добавил — Конверт, что ты, ваш благродь, вез, я в штаб прямехонько передал. В конверте том, говорят, приказ важный был. А мне велено тебе передать, чтобы незамедлительно в штаб явился, как только на ноги встанешь.
— Так я уже, — бодро ответил я. — Да и доктор сказал, что могу выписываться.
— Вот и ладно, господин прапорщик, — довольно сказал казак. — Стало быть не зря я пришел. Вы, ваш благродь сразу в штаб явитесь, чтобы оказии не вышло.
— Не переживай…- я осекся, не зная, как по имени звать моего спасителя. Он же, поняв мое замешательство, сказал с улыбкой:
— Харлампий я. Урядник.
— Не переживай, Харлампий, — поправился я — Сегодня же прямиком в штаб. Как документы получу, так сразу и заявлюсь. — И тут я не удержался и подмигнул ему. Заговорщицки шепча:
— Как кино называется?
— Кино? — удивленно переспросил бородач. — Какое такое кино? Вы про хронику, ваш бродь, что давеча показывали? Не пойму, что –то.
— Забудь, Харлампий, — махнул рукой я, откидываясь на мягкий тюфяк.
— Ну, тады с Богом вам, ваш благродь, — подскочил казак, и оправив фуражку вышел из палаты.
Но я расслышал громкий шепот:
— Ох, и знатно горемыку приложило.
Глава 7
Дождавшись, когда мой спаситель выйдет из палаты, я вскочил с кровати и подошел к окну. Катая в руках красное яблоко, осмотрелся. Внюхался в сладкий аромат, не решаясь попробовать. Окно выходило во двор госпиталя. Сразу подивился размаху и постановке сцены. Мне хорошо была видна небольшая открытая площадка, кстати снова без камер и без дополнительного освещения. На ней сидели, стояли и лежали люди в военной форме. Судя по всему, это была сортировочная. Меж раненых и больных солдат сновали одетые в, такие же как был на Зое, халаты сестры милосердия и прикрепляли к форме солдат красные, желтые и зеленые карточки. Чуть вдалеке виднелось одноэтажное кирпичное здание, под крышей которого было прикреплено трехцветное знамя. Его красно-бело-синие полосы трепыхались под дуновением ветра. Скорее всего это и был штаб. И туда мне следовало явиться незамедлительно.
— Что же вы нарушаете режим, господин прапорщик, — все тот же полный неподдельной тревоги голос, похожий на ручеек, вторгся в мои мысли. — Вам же прописан строгий постельный режим!
Я обернулся. В дверях стояла Зоя с градусником в руках. Она больше походила на подростка. Ее молодое, красивое лицо выражало неподдельное недоумение.
Господи. Товарищи! Кам –рады!!! Держите меня! Ну, какое же это кино?! Кого я обманываю?! Нельзя так сыграть. Нельзя такой масштаб сцен держать в постоянном накале. Я искоса посмотрел в окно, и вздохнул удрученно: ничего не поменялось, белогвардейцы не вышли из своих эпизодических ролей, продолжая заниматься своими делами. От бессилия, от того, что начинаю принимать ситуацию, застонал.
— Господин прапорщик, немедленно в постель! Вам становится хуже! — вскрикнула Зоя.
— Мне хорошо, сестричка, — простонал я. — Мне очень хорошо.
— Правда? — изумилась она.
Я улыбнулся сквозь слезы, настолько искренне, насколько мог, и выпалил скороговоркой:
— Зоя, больше нет необходимости в моем лечении. Доктор признал меня совершенно здоровым и выписал. Мне нужно срочно явиться в штаб. Вы не подскажете, как мне пройти в гардероб?
— Как выписал? Куда? — взволнованно спросила девушка и тут же спохватилась. Щеки ее порозовели. — Простите, это все так неожиданно.
— Петр Илларионович осмотрел меня и выписал, — медленно повторил я. — Теперь снова в строй. Бить… красных. — Я чуть не подавился словами. Такими они были не легкими. Никогда в жизни не думал, что могу сказать такое в слух.
— Так быстро? — спросила Зоя и всплеснула руками. На лице ее пробежала гамма чувств. Я почувствовал, как она мне завидует и, как тоже хочет бить красных. Но почему?! Градусник в руках девушки треснул, и она вскрикнула, роняя осколки, и пряча окровавленную руку за спину.
— Простите, Зоя, — разделяя внутреннее состояние, стоящей передо мной, сестры милосердия, продолжил я. — Я бы и сам рад остаться, но служба.
— Я понимаю. Я рада за вас, честное слово.
Я говорил, сам не слыша себя. Открывал рот, шевелил губами, произнося слова. Кто за меня говорит? Какая служба? Какой штаб? Я еще понимаю — тайна пакета, может в нем, ответы на все вопросы. Но служба??? Я же красный. Я же Ленина люблю. Как это все воспринимать?! Куда мне деваться теперь?! В какую дверь можно выйти, чтобы всё вернулось и стало на свои места.
До моего сознания не доходила вся картина той реальности, в которую я попал. Я отказывался в нее верить! Все это мне казалось каким-то сном. Бредом! Будто сплю я в общежитии гэдээровского завода. Зайдет сейчас товарищ Май и крикнет бодрым голосом:
— А ну-ка, Михаил, подъем! Коммунизм проспишь!
И тут же новая волна мыслей накатывает с еще большей силой. Нет, не зайдет, не крикнет. Попал ты, Мишка, как кур в ощип. Крикнуть на тебя может сейчас только вышестоящий по чину офицер. А ты сам не комсорг, а прапорщик Григорьев, который был послан в штаб полка с секретным пакетом и чуть было не погиб в том аэроплане. Так что, Михаил батькович, успокойтесь и примите свою судьбу такой, какой она на данный момент есть. А дальше? Дальше будем посмотреть.
— Значит, вам пора? — как-то пространно спросила Зоя, тупя глаза и тщательно рассматривая пол. — И вас могут куда-то отправить? Далеко? — последнее слово девушка прошептала.
— Если честно, то я сам этого не знаю — ответил я, как можно бодрее — Пребываю в догадках.