– Гаэтано плюнул в цветок на столе, прочистил горло и добавил: – Их почти невозможно поймать по закону, но они добиваются того, что дети становятся рабами в Африке, женщины – в Индии, шахтёры – в Боливии. Больше, чем Тиберий, Аттила, Наполеон, Гитлер или Сталин. Поверь мне, – хрипло заключил он, – мы стоим на пороге эпохи магнатов, и это злокачественный вид, способный возникнуть в любой точке планеты, среди любых рас и из любого социального слоя. Единственное, что их объединяет – это полное отсутствие совести и безграничная жадность.
–Ты так ненавидишь Лакруа? – поинтересовался англичанин.
–С какого перепуга ты вообще об этом заговорил? – нахмурился его собеседник.
–Потому что мне кажется, что ты говоришь именно о нём.
–Я говорю не конкретно о нём. Я говорю о всех президентах крупных транснациональных корпораций.
–Полагаю, некоторые из них действуют добросовестно, стараясь лишь создавать богатство и рабочие места.
–Разумеется, такие есть, точно так же, как есть порядочные политики, которые никогда не поддавались коррупции. Но можешь быть уверен – они всегда будут в меньшинстве. Потому что мир больших финансов – это мир без правил, где сильный пожирает слабого, а подлец поглощает порядочного.
–Я знаю тебя уже много лет, но, честно говоря, никогда не видел тебя таким возбуждённым… – уверенно заявил Ноэл Фокс. – Я всегда восхищался твоей поразительной хладнокровностью и твоей способностью сохранять полную нейтральность в любой ситуации, поэтому не понимаю, с чего вдруг столько эмоций по поводу вопроса, который тебя, в сущности, не касается.
–Он меня касается. Я гражданин, и начинаю чувствовать, что мой мир радикально меняется.
–Это был далеко не идеальный мир, и ты это знаешь.
–Но мы его улучшали, – ответил тот. – Постепенно мы добились значительных социальных побед. А теперь мы внезапно откатились назад.
–Не понимаю, о каком откате ты говоришь.
–А что бы ты сказал человеку, который в восьмидесятые годы уверял бы тебя, что рабство вернётся в наш мир?
–Сказал бы, что он сумасшедший.
–Так вот, теперь ты знаешь, что он не был сумасшедшим. И что благодаря этому мужчины вроде Лакруа могут повесить у себя дома Ван Гога… – Гаэтано Дердерян горько усмехнулся и добавил: – Удивительно, что человек, который не смог продать ни одной картины при жизни, стал символом крайнего богатства.
–Жизнь полна сюрпризов.
–Но это не просто каприз судьбы. Картина осталась той же, какой её написал тот бедный безумец. Сейчас важен не сам художественный смысл, а ценность, которую ей приписали. И хуже всего то, что мы позволяем собой манипулировать до такой степени, что считаем обладание куском холста важнее жизни тысяч африканских детей.
Ноэл Фокс встал, прошёлся по просторной комнате, будто пытался собраться с мыслями, внимательно посмотрел на своего друга, и, облокотившись на спинку кресла, изменив тон, сказал:
–Ты меня беспокоишь. Если наша компания успешна, а это очевидно, то во многом благодаря твоей способности держаться на плаву в самых бурных водах. Но сейчас у меня складывается впечатление, что ты сам ныряешь в эти воды с головой. Что или кто тебя изменил?
Гаэтано Дердерян с облегчением признал бы, что его изменила необыкновенная женщина, которая невольно подтолкнула его к переосмыслению, но понимал, что, признав это, он бы принизил факт того, что в последние дни он всерьёз задумался о своей роли в этом странном спектакле.
Его безусловный профессиональный успех, основанный на неоспоримом уме, позволил ему выстроить собственную «башню из слоновой кости», где он мог позволить себе роскошь жить вдали от повседневных проблем. И хотя он не был эгоцентриком, имел, заслуженно, высокое мнение о себе и своих способностях. Но с тех пор как он начал погружаться в сложные структуры корпорации Акуарио и Орион, он начал ощущать себя маленьким, глупым и невежественным.
Сеть компаний, дочерних фирм, фиктивных структур и псевдонезависимых образований, созданных лишь для того, чтобы уклоняться от налогов, позволяла сделать очевидный вывод – существуют умы куда более острые, чем его собственный. Ведь даже за сто лет он бы не смог создать такую изощрённую и эффективную систему обмана и уклонения от уплаты.
И всё это – строго в рамках закона.
Потрясала в компании, возглавляемой Роменом Лакруа, именно способность проникать сквозь малейшие лазейки в конституциях разных стран, подстраивая их под свои нужды, так что его можно было бы считать «гражданином мира» с множеством прав и минимумом обязанностей.
Лучшие адвокатские конторы работали на него, создавая юридические рамки, позволяющие ему не платить налоги в той или иной стране. Таким образом он с удивительной регулярностью обходил не столько закон, сколько дух закона – и это становилось формой нечестной конкуренции по отношению к другим компаниям, лишённым подобных хитроумных возможностей.
Многие цивилизованные страны когда-то приняли жёсткие антимонопольные законы для защиты потребителей, но ни одна ещё не разработала законов, которые можно было бы назвать «антифашистскими» – то есть направленных на защиту от подобных изворотливых схем людей вроде Лакруа.
Противники называли его «угрём тысячи морей».
Он родился в Лионе, официально жил в княжестве Монако, хотя проводил большую часть года во Франции и имел дипломатический паспорт Аргентины. Он входил в список ста самых богатых людей мира, но формально считался неплатёжеспособным, поскольку всё его имущество было оформлено на бесчисленные оффшорные компании.
Богатства, сосредоточенные в руках таких людей, могли бы полностью искоренить нищету на планете, но эти деньги, добытые с земли, принадлежащей всем, и труда множества людей, доставались лишь немногим.
Причина, по которой правительства полмира допускали такое безумие, крылась в том, что и сами получали выгоду от системы, которую уже начали называть «гравитационной» – поскольку она стремилась сосредоточить всё большее богатство в руках всё меньшего числа людей.
Уникальная возможность, предоставленная Лакруа, чтобы изучить этот изощрённый механизм изнутри, вызывала в Дердеряне глубокое беспокойство, потому что каждое новое открытие подводило его к выводу: есть умы, куда более гениальные, чем его.
–Если бы существовал Нобелевский приз за обман… – часто бурчал он, – этот дурацкий француз получил бы его без конкуренции.
Тем не менее, он не мог не задаться вопросом: имеет ли он право судить клиента, который доверил ему свою защиту.
Как адвокат обязан защищать преступника, даже зная о его виновности, так и бразилец считал, что должен делать всё возможное для защиты Лакруа, даже если в душе осуждает его действия.
Конфиденциальность была краеугольным камнем его профессии, и с самого начала карьеры он знал: если когда-либо перестанет быть способен её соблюдать – ему придётся сменить род деятельности.
Как бы сильно ни отвращала его ситуация, он не мог нарушить собственные принципы. Ведь никто не держал у его виска пистолет, когда он принимал заказ. А значит, подписав контракт, он должен был выполнять его любой ценой.
Однако он был вынужден признать, что ещё никогда прежде ему не хотелось так сильно всё бросить и уехать отдыхать на Бора-Бора. Гора всё более плотных и непрозрачных отчётов становилась просто невыносимой.
И как будто этого было мало, однажды утром в его кабинет вошёл его заместитель, Джерри Келли, почти ведя за руку сутулого мужчину с огромными очками, редкими волосами и застенчивым видом, который выглядел стариком, хотя, вероятно, ему было чуть больше пятидесяти.
–Позволь представить господина Форлани, – первым делом произнёс американец, указав своему спутнику на кресло напротив стола бразильца. – Дино Форлани, он назначен преемником покойного Клода Табернье во главе «Департамента новых инициатив».
–Мои поздравления!
–Поздравления с чем? – угрюмо и едва слышно спросил новоприбывший.
–Хочу думать, что это повышение. Какая у вас была должность?
–Директор отдела «промо-туров».
–И вас настолько устраивала прежняя работа, что вы не рады повышению?
–А вы бы обрадовались, если бы вас выбрали мишенью в тире? – последовал вопрос на вопрос. – Мои два предшественника «покончили с собой», хотя я точно знаю, что ни один из них не хотел покидать компанию. А я не горю желанием всплывать в Сене. У меня ревматизм.
–И чувство юмора у вас тоже есть, как я вижу. А вы действительно считаете эту должность настолько опасной?
–Пусть за меня говорят факты.
–И с чем вы это связываете?
–Кто его знает!
–Но вы ведь много лет работали в этом департаменте, – заметил пернамбуканец. – Неужели никогда не слышали подозрительных разговоров или не видели странных документов?
–Послушайте меня, – подчеркнул Дино Форлани, будто пытаясь сохранить терпение. – Не подумайте, что я не хочу сотрудничать. Мне приказали, и я это сделаю. Но вы должны понять, что за последние шесть лет наш департамент занимался тысячей самых разных дел. И часто только пара человек знала, в чём суть.
–Грязные делишки?
–Смотря как посмотреть…
–Без обиняков! – нетерпеливо вмешался Джерри Келли. – Расскажите господину Дердеряну, в чём заключаются эти ваши «промо-туры».
Форлани снял очки, тщательно их протёр и, наконец, сказал:
–В основном они заключаются в предоставлении определённым лицам финансовых средств для участия в антиглобалистских акциях, проводимых в разных частях света.
–«Антиглобалистские» демонстрации? – не мог не переспросить ошеломлённый Гаэтано Дердериан. – Неужели ваша компания выступает против неолиберальной глобализации?
–Вовсе нет.
–Тогда?..
–Мы направляем людей, которые, как мы знаем, не позволят этим акциям проходить мирно.
–Провокаторов?
–Если хотите называть их так…
–Вы хотите сказать, что ваша задача – платить профессиональным зачинщикам, чтобы они превращали мирные демонстрации в массовые беспорядки?