– Зачем пришёл?
Председатель, худощавый старик, забежал в дом.
– Я за своим, – глухо сказал Жангир.
– Твоего тут ничего нет, – недобро прищурился Аблай, а окружавшие его жигиты[10] загоготали.
Жангир шагнул к Аблаю, тот выставил нож. Жангир вцепился ему в запястья. Выкрутил нож, бросил в снег. Схватил за шиворот.
– Хоть половину отдай!
Жигиты переглянулись. Жангир был на голову выше любого из них.
Он размахнулся и ударил кулаком в лицо Аблая. Тот закрылся руками. Вокруг закричали. Кто-то всё же осмелился прыгнуть Жангиру на спину, и тогда остальные накинулись на него. Жангир вывернулся, двинул самого резвого так, что тот отлетел и ударился о стену дома.
Когда выскочил с ружьём председатель, Аблай сидел на снегу, вытирая разбитые в кровь губы. Жангир стоял раздувая ноздри.
– Пристрелю, скотина! – крикнул старик.
Все замерли. Жангир прорычал:
– Только попадитесь мне на дороге – убью!
Пока вернулся домой, стемнело. Дёрнул дверь, не заметив, что она заперта снаружи на колышек. Вытащил палку, вошёл внутрь. Огляделся. Ударил кулаком о косяк.
– Никуда не денется, у неё никого нет, походит и придёт! – говорил он приятелям в доме Сергазы. Занюхивал водку рукавом, пропахшим навозом. Никто раньше не видел этого молчуна таким говорливым.
– Моего деда все знали, все! У него лошади табунами паслись. Он такой здоровый был, что съедал барана в один присест. А я кто? Да никто! За красным скотом смотрю! И не дай бог пропажа – посадят. А сегодня последнее потерял…
Когда явились люди в форме, Жангир только мычал. Его повязали и увезли в темноту на телеге.
В ту ночь снилась ему Акбалжан в золотистом платье. В косах у неё звенели серебряные украшения – шолпы, и она смеялась, улетая вдаль. А он бежал за ней и не мог догнать.
Глава 6Дорога в Каратал[11]
Дед Оспангали, управляя лошадью, поглядывал на путников и едва заметно качал головой. Потом не выдержал:
– Ох, дочка, еду и думаю: вот старый глупец! Куда тебя с детишками везу? Оставлю одну в чужом краю. А вдруг кто обидит? И муж твой узнает, спасибо не скажет.
Акбалжан молчала.
– Видел я много, – Оспангали вздохнул. – Другой бы тебя осудил: как это – женщина от мужа ушла? А я думаю, у каждого на лбу доля написана. Никто не угадает, что правильно, а что нет для другого. Ты, видно, хочешь писать судьбу сама. Хватит ли сил? – он внимательно посмотрел на неё.
Акбалжан отвела взгляд, кутаясь в тёплую фуфайку, хотя припекало солнце. Прижала губы к щеке спящего сына.
– Ладно, отвезу тебя в Каратал, – сказал Оспангали. – Там хорошие места, речка рядом, голодными не останетесь. И казахов много.
Акбалжан кивнула.
– Мама, куда мы едем? – потеребила её за руку Райса.
– Приедем – узнаешь!
Проезжая мимо родного Кос-Истека, Акбалжан сложила руки в молитве. Мысленно попросила родителей благословить её. Эх, что же там впереди?
Оспангали ездил в сторону Оренбурга[12] выменивать шкуры. Рассказывал соседям, что там уже нет такого страшного голода, как здесь. Случайно услышанные слова запали Акбалжан в душу, и в то утро она уговорила старика взять их с собой. Побежала домой, собрала в узелок вещи, взяла воду, немного курта, не смея забрать всю еду.
К вечеру маленький Куантай стал надрывно плакать. У Акбалжан кончилось молоко. Она не ела с утра. Подсоленный курт отдала Райсе. Совала младенцу пустую обмякшую грудь, а он не унимался, покраснел от натуги.
Старик остановился у ручья. Достал из-за пазухи нож, верёвки. Велел собирать сухие ветки и разжигать костёр.
Акбалжан напоила детей из ладони. Набрала кучку ветвей, подожгла. Райса издали наблюдала за Оспангали. Он то припадал к земле, то бежал, то прыгал.
Вскоре старик притащил двух подбитых сусликов. Освежевал. Вытащил закопчённый котелок, бросил туда крошечные тельца. Сварили пахучую сорпу.
После еды Акбалжан почувствовала прилив молока. Куантай припал к груди и наконец засопел. Переночевали в степи. Утром снова отправились в путь.
Солнце вставало, окрашивая небо бледно-розовыми всполохами. Зелень вокруг росла тучная, словно на другой, сытой земле. Проезжали посёлки, крупные, мелкие. В каждом Оспангали останавливался, одни мешки выгружал с телеги, другие приносил.
После полудня поднялись на высокий холм и увидели в низине ряды домов. Сбоку нёс воды Урал. Казахи называли его Ақ Жайық – Белая река.
– Вот и Каратал, – произнёс Оспангали.
На просторной поляне бегали дети. Подбрасывали вверх шарики, скатанные из шерсти, и смеялись. Райса приоткрыла рот. Дети в их ауле играли тихо, без шума и радости. Здесь же, казалось, нет ни голода, ни горя.
У дороги переговаривались о чём-то своём селянки, на вид русская и казашка. Они с любопытством уставились на приезжих.
Телега подъехала к белёному домику с красным флагом на крыше.
– Сельсовет, – сказал Оспангали. – Пойдём.
Акбалжан, держа сына на одной руке, а другой сжимая ладошку дочери, прошептала «Бисмилля»[13] и пошла за ним.
Управляющий, крепкий седой мужчина, энергично потряс вошедшим руки. Акбалжан отпрянула, не привыкшая к такому приветствию.
– Устроится пока у Сычихи, – сказал Дмитрий Михалыч. – А то бабка вечно жалуется, что одна. И языку научит. Сегодня выпишу килограмм зерна. Коров доить умеешь?
– Умеет, умеет! – заверил Оспангали.
– Ну тогда завтра выходи, доярки нужны. На рассвете жду! Работать надо много, – предупредил управляющий.
Акбалжан вопросительно посмотрела на Оспангали. Тот перевёл слова Дмитрия Михалыча.
– Скажи ему, буду много работать! – воскликнула она так громко, что ребёнок на руках заплакал.
Подкатили к землянке. Оспангали вошёл внутрь, переговорил с хозяйкой и позвал:
– Заходите!
Акбалжан осторожно ступила через порог. Её встретила пожилая женщина в ситцевом платке, с руками в боках:
– Боже, какая маленькая! Проходи.
Усадила гостей за стол, сколоченный из досок, принесла зелёные щи. Разлила по чашкам, раздала деревянные ложки. Акбалжан, принюхавшись к незнакомому аромату, сглотнула слюну. Строго глянула на Райсу, которая с жадностью начала есть.
– Да не стесняйся, – произнесла Сычиха. – В еде стыда нет. Кушайте! Мы тоже голодали. Слава богу, сейчас лучше!
Акбалжан догадалась, о чём сказала хозяйка. Хотела в благодарность поклониться, но сдержалась: вдруг здесь так не принято.
Оспангали засобирался:
– Ну, теперь, дочка, я спокоен. Приеду ещё навестить тебя. Будь счастлива!
– Рақмет, ата![14] – глаза защипало, и Акбалжан наклонилась снять невидимую нитку с платья.
На следующий день она встала рано. Наказав Райсе смотреть за Куантаем, поспешила к конторе.
Глава 7Сказка о смелой старухе
Работать и вправду приходилось много. После дойки работницы чистили навоз, таскали корм. Ездили на лошадях за глиной. Высыпали её из телеги на землю, делали горку с углублением, как для теста, наливали воду и месили босыми ногами. Добавив к жиже солому, мазали стены скотных баз.
Когда платье и платок становились грязными, Акбалжан стирала их на ночь, сушила, а утром надевала, иногда полусырыми. Приходила домой поздно. За детьми присматривала баба Дуся. Так на самом деле звали Сычиху. Поначалу Куантаю давали коровье молоко, которое приносила соседка, да варёную картошку, завёрнутую в тряпочку. Потом он быстро выучился есть то же, что и взрослые. Акбалжан не увидела первого шага сына, а однажды удивилась, что он сам грызёт морковку.
Потихоньку она училась говорить по-русски. Баба Дуся показывала, как готовить щи из капусты с травами, отыскивать на полянах дикий щавель, горный лук с лебедой, ягоды. Деревенские мальчишки делились с ними рыбой. Вечером приходили соседки. Щёлкали семечки, сплёвывая шелуху на земляной пол. Перед сном подметали его чилижным[15] веником.
Порой Акбалжан терзали мысли: правильно ли поступила с Жангиром? Успокаивала себя тем, что сделала для него лучше. Женился он, потому что велели родители. Жену не выбирал, нежности не испытывал, значит, страдать не будет. Да и она не скучала по прежней жизни. А детей сама вырастит.
К концу лета приехал дедушка Оспангали. Рассказал, что Жангира чуть не посадили. Увезли в райцентр, но отпустили, помог зять Аман. Акбалжан вздохнула. Не желала мужу зла, что бы он ни сделал. Старик признался, что пришлось открыть, где она. Акбалжан прикусила губу. Сдержанно ответила, что, если Жангир хочет увидеть детей, пусть приезжает, а нет – его выбор. Она не вернётся.
Вечером за чаем разоткровенничалась с бабой Дусей, рассказала про мужа, корову.
– Да, деточка, время такое, – баба Дуся подула на горячий чай. – У меня тоже была семья. Наши предки крепостные. Как дали вольную, отправились в Сибирь, осели там.
Глаза бабы Дуси заблестели, она хлебнула чай и уронила кружку. Вскочила, начала трясти подол.
– Обожглась? – Акбалжан схватила тряпку.
– Да нет, – баба Дуся подвернула платье с мокрым пятном и всхлипнула. – Как пришла советская власть, один сынок ушёл с войском Колчака, второй – в Красную армию попал. Оба сгинули. А мужа моего убили, не давал дом поджечь.
Акбалжан сочувственно покачала головой. Они немного помолчали.
– Вот мы, три бабы собрались – и сюда, на Урал, – продолжила баба Дуся. – Доехала я одна. Кого здесь только нет. Русские, украинцы, казахи, башкиры, чуваши… Кто от красных пострадал, кто от белых, не разберёшь. Поэтому лишних вопросов никто не задаёт. Но, смотри, держи язык за зубами. Мне сказала, душу облегчила, больше никому. Хоть в каком народе есть люди чистые, а есть сволочи.