Получив в ответ лишь красноречивый взгляд, Зубайда замолкала, а потом всюду сплетничала:
– За какие заслуги ей достался такой муж – зарабатывает, не пьёт, не гуляет, девчонку, как султаншу, на руках таскает!
Сары қыз – светлая девочка, как прозвали Олтуган из-за белой кожи – обожала сладкое. Зубы чернели острыми треугольниками, а к лету началась золотуха. Кожа чесалась, покрылась зудящими болячками. Бабка Рахменкулова сварила специальную мазь, но на этот раз её средство не помогло. Тогда она сказала, что спасут ребёнка солёная вода и грязи Тузлукколя[39]. Добираться до источника в Беляевский район – два дня пешим ходом.
Акбалжан собрала односельчанок, которые тоже хотели подлечиться, и они отправились в путь. Шли по самому пеклу. На июльском солнце лицо и руки Акбалжан стали ещё темнее, а у Олтуган покраснели, зашелушились. Когда она уставала, мать сажала её к себе на спину и шла дальше.
После двух ночёвок добрели до долины. Степь всюду выгорела, а здесь всё было зелено. Яркая, высокая трава щекотала ноги, пряча в себе ящериц цвета сухой глины, давала приятную прохладу. В низине журчал ручей, образуя в излучинах мелкие озерца. Вокруг – маслянистый ил, покрытый белым налётом соли, и пузатые стебельки бурого солероса.
Люди приходили сюда со всей округи. Совершив омовение, поднимались на холм с надгробными столбами – кулпытасами[40]. Читали молитвы. Говорили, когда-то здесь проходил Великий шёлковый путь, с тех пор осталось древнее захоронение. Спускались по извилистой тропинке с другого склона. Умывались солёной водой, стекающей из каменистой щели.
Закончив с ритуалами, Акбалжан выбрала подходящую яму с грязью. Велела дочери раздеться. Та сняла платьице, поморщившись, потрогала пальчиком тёмную вонючую жижу, захныкала.
– Не хочу-у-у!
– Не для того мы сюда шли, чтобы теперь ты капризничала! – Акбалжан насильно окунула девочку в лунку.
Олтуган заверещала:
– Ай-ай, больно! Щиплет ранки! Отпусти, я папке пожалуюсь!
Акбалжан подержала её ещё минут десять и только потом позволила вылезти.
На солнце грязь стянула кожу, подсохла, стала серой, растрескалась. Как было приятно смывать её в прохладном пресном озере! Вдоволь накупавшись, Акбалжан и Олтуган развели огонь, вскипятили в закопчённом казанке воду, испекли в золе картошку.
Олтуган, обжигая пальцы, очистила кожуру с картофелины. Лизнула солёные ладошки, откусила.
– Ма-а-ам, как вкусно! Давай дома тоже будем так печь на костре!
Так прошли три дня. После похода кожа Олтуган стала здоровой и чистой.
Глава 23Туфли старшей сестры
Подходя к дому, Акбалжан издали приметила Зубайду. Соседка так торопилась, будто они не виделись двадцать лет.
Тьфу, опять полезет со своими сплетнями. Когда она так таращит глаза, хороших новостей не жди.
– Эй, где ты ходишь? Твою дочь обожгли! – затараторила Зубайда.
Акбалжан ахнула, отшатнулась и тут же услышала плач. У дверей дома на скамейке сидела, поджимая пятки, зарёванная Олтуган. Мать кинулась к ней. Рассмотрела красные волдыри на подошвах. Занесла дочь в сенцы, набрала в таз холодной воды, опустила туда маленькие ножки.
– Как обожглась?
Оказалось, двоюродная сестра толкнула на горячие угли. Олтуган часто пользовалась тем, что её отца побаивались. Прятала у сестёр пальтишки в печке, чтобы они не уходили и играли с ней. Видно, снова довела чем-то.
– Ух, хулиганка! – потрясла кулаком Акбалжан. И понизила голос до шёпота, заслышав шаги мужа в коридоре. – Тише, папка идёт! Скажи, сама наступила, а то сестре достанется.
Увидев отца, Олтуган зарыдала ещё сильнее. Кужур взял её на руки и долго носил по комнате, тихонько напевая. Дочка всхлипывала на отцовском плече, пока не уснула.
Как назло, бабка Рахменкулова ушла в лес за травами.
Утром приехала молоденькая ветврач Ольга Ивановна. Она заезжала в Каратал на двуколке[41], обходила дворы, осматривая больную скотину. Люди заодно показывали свои болячки. Ольга Ивановна велела лечить ожоги тёртой картошкой. Показала, как наложить прохладную массу на волдыри, завязала ноги чистой тканью.
Ветврач деревенским девчонкам казалась богиней. Она носила туфли на каблуках и особым образом повязывала на шею шёлковый платочек.
Чуть поправившись, Олтуган попробовала надеть платок перед зеркалом на такой же манер. Приподнималась на цыпочки, словно у неё каблуки, и, лукаво прикрывая глазки, говорила: «Я – Ольга Ивановна!»
Райса тем временем объявила, что собирается замуж.
– Восемнадцать, молодая ещё, – говорила Акбалжан мужу. – Из Казахстана парень. Сирота. Отец был учителем, арестовали в тридцать седьмом. Мать умерла. Мальчишка скитался. Сейчас чабаном у нас работает.
– Пусть приходит, познакомимся, – ответил Кужур.
Через месяц сыграли свадьбу с гармошкой. Купили невесте белое платье и туфли – редкость для Каратала.
Райса с мужем стали жить отдельно. Олтуган бегала к сестре, которую называла «апа» из-за большой разницы в возрасте. Свадебные туфли так и манили её. Она вечно крутилась в них перед зеркалом, подражая Ольге Ивановне. Раз, когда Райсы не было рядом, сунула ноги в туфли и убежала играть с подружками. Заигравшись, сбросила неудобную обувь и не запомнила где.
Туфли искали чуть ли не всем селом. Так и не нашли. Когда возвращались, Райса молча шла за сестрёнкой и исподтишка щипала её за бок.
Глава 24Письмо из прошлого
Летом 1955 года почтальон принёс конверт. Акбалжан подозвала сына. Куантай повертел бумажный прямоугольник и спросил:
– А кто у нас из Кемеровской области? Это ж Сибирь!
– Никого вроде… Читай!
Письмо было от Жангира, её первого мужа. Он писал, что хочет увидеть детей, и просил позволения приехать.
Куантай выжидающе посмотрел на мать.
Акбалжан сняла платок и снова надела, туго завязав узел. Вот тебе новости! Что скажет Кужур?
Тот невозмутимо ответил:
– Конечно, пусть приезжает. Он же отец.
Райса дохаживала последние месяцы беременности. От такого известия чуть не расплакалась.
Выслали ответ, что ждут. Акбалжан сразу предупредила: у неё теперь своя семья.
Жангир прибыл в Каратал с двумя светловолосыми женщинами. Одна примерно его возраста, вторая – молодая. Собрался народ, всем не терпелось узнать, что за гости пожаловали.
Для сибиряков зарезали барашка. Дедушка Абдулла Шарипов, который возил в бочках керосин, в честь их приезда сыграл на скрипке.
Жангир обнял Куантая, расцеловал в обе щеки Райсу. Глянул на Акбалжан, кивнул и отвёл взгляд.
Сели на пол за дастархан. Бывший муж скрестил ноги на корпешке, Акбалжан украдкой рассматривала его. Поседел, высох, стал похож на своего отца Омирбая. Скулы ещё больше обозначились. Как речные камни с острыми краями, что не сгладила даже вода.
В первые годы, когда Акбалжан вспоминала о проигранной им корове, у неё начинало щемить сердце. Теперь казалось, что это случилось давным-давно и не с ней.
– А лето у вас бывает? – расспрашивали каратальцы приезжих.
– Бывает, – кивала Зоя, так звали русскую жену Жангира. – Не так жарко, как у вас, но ничего, огород сажаем.
Жангир почти всё время молчал. После бешбармака[42] и чая, когда соседи разошлись, Зоя начала свой рассказ.
– Женю призвали на фронт в сорок первом. Рота его попала в окружение, потом в плен. Когда их освободили наши, он еле ходил от слабости. Тут бы в госпиталь, а его – на допросы. Эх, время такое, поди докажи, что не враг. Осудили и отправили к нам, в Сибирь, – Зоя погладила руку Жангира, и только тогда до Акбалжан дошло, что гостья говорит о нём.
– Я поваром там работала, на поселении, – певучий голос Зои убаюкивал. – Жалела их, не уголовники ж, просто не повезло. Они же за нас воевали! А тут их как скотину держат, в холоде, в голоде, помоями кормят. Как никто из начальства не видит, принесу хлебушка да подкормлю бедолаг, а то и мужнину одежду отдам. Я ж вдова, Степан мой на шахте погиб под обвалом. Шуре, доче, сейчас девятнадцать, в четыре года без отца осталась.
Как Райса, подумала Акбалжан. Той тоже было четыре года, когда они уехали, а сейчас девятнадцать.
– Женя-то высокий, я его сразу заприметила. Молчун, как мой Степан. Спрашиваю, будем жить вместе? Он головой кивает. – Зоя улыбнулась и посмотрела на мужа. Тот крутил в пальцах спичку. – Выхлопотала разрешение. Сказали только приходить отмечаться. Стал скот пасти. Трудяга он, и Шура моя быстро к нему привязалась, хоть суровый с виду, а добрый. Родились у нас ещё две девочки, не выжили. – Зоя коротко вздохнула, теперь Жангир погладил её по руке. – Женя тосковал о старших детях, признался, что мечтает их увидеть, да стыдится… Он мне всю жизнь честно рассказал. Я говорю, мол, надо ехать, покаяться. Вот как разрешили выезжать, сразу написали вам.
В тишине раздался всхлип Райсы. Жангир опустил голову. Куантай не сводил глаз от отца. Акбалжан приобняла старшую дочь за плечи.
– Можете приезжать сколько хотите, наш дом открыт, – прервал молчание Кужур.
Жангир хотел что-то сказать, кашлянул и не смог. Приложил правую руку к сердцу и поклонился.
Спустя неделю сибиряков провожали всем посёлком. Шура успела подружиться с новыми казахскими родственниками.
– Теперь у вас есть наш адрес! – говорила она взахлёб Райсе. – Приезжайте! Я одна выросла, всегда хотела братьев и сестёр! Как родишь, обязательно напиши, хорошо, Рая?
Все по очереди обнялись. Когда Жангир подошёл к Акбалжан, она глянула на него снизу вверх.
– Души твоих родителей, наверное, теперь успокоились.
Он посмотрел на небо и вздохнул.
С того времени семьи стали переписываться, а в альбоме Райсы появилась отцовская фотография.