Нельзя было не заметить того развития, какое совершила Франция за последние годы до войны. Это не было преувеличением, когда говорили о явном возрождении нации после поражения ее в 1870 году. Наш военный атташе в Париже – г. фон Винтерфельд постоянно указывал в своих докладных записках на заметный рост армии в качественном отношении, свидетельствующий об оздоровлении всего народа. Быть может, знакомство с истинным характером наших западных соседей было у нас недостаточно глубоким и серьезным для того, чтобы мы могли, помимо известных безвкусных и грубых бульварных явлений, оценить по достоинству происходящее во Франции развитие. Что с общим ростом народных сил у такой гордой своей военной традицией нации, как французы, вспыхнули и шовинистические страсти, представляет собой явление, свойственное определенным стадиям всякого исторического развития. Развал 1870 г. нельзя было забыть, и – быть может, даже при отсутствии прямого стремления к нему – идея реванша за военное поражение все-таки глубоко коренилась в народном сознании, тем более, что правительство систематически уже в школах воспитывало детей в духе шовинизма. Неверно, конечно, будто потеря Эльзас-Лотарингии не давала народу покоя. Правда, в департаментах, непосредственно смежных с ней, постоянно тлела, не угасая, все та же мысль о возврате потерянных провинций. Но в остальной Франции народ едва ли из-за этого вопроса отказался бы от искреннего и прочного соглашения с нами, если бы всесильные парижские заправилы пошли бы этому навстречу. Но так как последние, в особенности под руководством Пуанкаре, – будь это из патриотических убеждений или из личного честолюбия, или потому, что только таким путем они надеялись среди хаоса партийных распрей укрепить свою власть, – все определеннее шли против Германии, то народ принужден был следовать за ними. Ибо ни в одной стране влияние честолюбивого меньшинства не сказывается в большей степени, чем во Франции. Сами французы перед войной мастерски изображали это положение вещей.
Даже французский социализм не умел успешно бороться против этого националистического опьянения. Как образец тех средств, которые во Франции, всегда громко хваставшейся своим высоким социальным уровнем, употреблялись в борьбе шовинизма против социализма, мне запомнилась одна иллюстрация в столь распространенном «Фигаро», относящаяся ко времени первого мароккского кризиса: на ней изображен французский солдатик с наступающим на него, в виде ажитированной старухи, социализмом и подписано: «Старуха, ты зря стараешься, твое время прошло!»
Не наблюдался ли еще в 1914 г. поворот в иную сторону? На выборах в палату депутатов 26 апреля получилось, правда, надежное большинство в пользу трехлетней воинской повинности, но перевыборы в мае представляли собой полную победу социалистов, одержанную, как Жорес писал в L’Humanité, «против необузданных клевет национализма и регресса». А 16 июля конгресс французских социалистов принял резолюцию для представления ее на рассмотрение Венского международного социалистического конгресса, в которой, ссылаясь на заявление эльзасских социал-демократов и Иенского партейтага германской социал-демократической партии, требовал «предоставления Эльзас-Лотарингии автономии, в твердом убеждении, что таким путем значительно облегчится необходимое для всеобщего мира сближение между Францией и Германией». Ход событий мировой истории, переступив через труп Жореса, принял другое направление. Пуанкаре не было никакого дела ни до сближения, ни до автономии. Эльзас-Лотарингию он хотел попросту отобрать. В этом ему должны были способствовать г.г. Сухомлинов и К°.
Глава третья. Попытки соглашения с Англией
К самому началу моей канцлерской деятельности относятся попытки путем наложения переговоров по определенным конкретным вопросам преодолеть то недоверие, которое тяжелым бременем лежало на наших отношениях с Англией. У самого императора сложилось впечатление, что перспективы на этот счет в Англии не совсем неблагоприятны, и в первые дни августа 1909 г. я начал переговоры с английским послом, сэром Эдуардом Гошеном в связи с вопросом о флоте. Как мне показалось с самого начала, посол был настроен скорее скептически, да и потом у меня сохранилось впечатление, что он, хотя его дед был немец, едва ли стал бы горячо и искренно отстаивать подлинное сближение между обеими странами. Он, во всяком случае, был гораздо холоднее своего предшественника при берлинском дворе, сэра Франка Лэсцелля, который убежденно защищал идею сближения. Тянувшиеся весьма долго переговоры не привели к желательному результату, так как, с одной стороны, лондонский кабинет не обнаружил особой заинтересованности в их успехе, а с другой – не было найдено формулы, удовлетворяющей адмиралтейство.
После того, как улеглась буря, грозно обнаружившая, вследствие вмешательства английского правительства в мароккские разногласия, призрак войны, и в Англии стали с разных сторон делать попытки к уяснению пользы и вреда проводившейся до сих пор политики. Небольшая группа либеральных политических деятелей резко выступила против внешней политики сэра Эдуарда Грея и требовала серьезного пересмотра политики английского кабинета, дальнейшее осуществление которой в том же духе должно было повлечь за собой серьезную опасность для общего мира. Характерна для этого времени одна статья английского еженедельника Nation, периодического издания, настойчиво выступавшего против всяких воинственных тенденций и объединявшего круг вдумчивых и влиятельных представителей идеи мирного улаживания конфликтов. В этом журнале в октябре 1911 г. появилась следующая заметка: «Окончание мароккского эпизода вернуло нам свободу действий…» Отношения между обоими соперниками предварительно должны были стать сердечными и доверчивыми, и тогда только явилась бы возможность говорить об ограничении роста морских сил. А это зависит от способности германской и английской дипломатии совместно работать для будущего. «Мы дошли до того, что везде и повсюду видим Германию, как Германия везде видит Англию, и всегда в позах враждебных и недоверчивых».
В этих кругах зашли так далеко, что стали требовать отставки сэра Эдуарда Грея, – требование, не имевшее никаких шансов на успех, так как в кабинете трио – Асквит, Грей и Хольден – цепко держалось друг за друга. Эти три либеральных империалиста, как еще в 1916 г. назвал их один близкий к лорду Хольдену деятель, нашли в лице Ллойд-Джорджа надежную опору во всех основных вопросах внешней политики, при чем и новый первый лорд адмиралтейства, Уинстон Черчиль также тесно примкнул к ним. Все же настроение внутри страны, по-видимому, убедило кабинет осенью 1911 года в необходимости сделать серьезную попытку улучшить немецко-английские отношения. Нация с ужасом увидела, как близко подошла она к бездне военной катастрофы, в то время как английский народ в массе своей так же мало хотел войны, как и народные массы Франции и Германии. Что глубокое волнение у нас не являлось искусственно созданным, а было результатом обострившегося – благодаря речи Ллойд-Джорджа – антагонизма обеих стран, хорошо понимали по ту сторону канала; там не могли закрыть глаза на дальнейшие последствия этого, которые нашли себе выражение в захватившей широкие немецкие круги агитации в пользу усиления флота. Но как раз это напряжение в общественных настроениях обеих стран действовало парализующе на зародившуюся в них идею сближения. В то время, когда в Германии уже с августа все, кто придавал усилению нашего флота решающее значение для безопасности страны, бурно требовали нового судостроительного законопроекта, в Англии, считавшей первенство своего флота вопросом жизни, старались предотвратить предстоящую необходимость нового грозного увеличения морских расходов усиленными указаниями на то, что увеличение немецкого флота несовместимо с улучшением немецко-английских отношений. Речи английских министров подчеркивали, что Англия сделает все возможное, чтобы остаться на прежней высоте и сохранить прежнее численное превосходство своего флота над германским. Так, с самого начала, в желание сближения вплетались с обеих сторон нити, которые очень трудно было распутать.
В первых числах декабря император изъявил свое согласие приступить к выяснению точки зрения английских государственных деятелей. Руководящей мыслью для нас было установление некоторого общего политического единомыслия для перехода затем к соглашениям детального характера. Напряженное мировое положение вызывалось, собственно говоря, той уверенностью, с которой полагалась на английскую поддержку франко-русская политика, в конечных своих целях определенно нам угрожающая. Англия, правда, заявила, что она никогда не оставляла Франции никакого сомнения в том, что не станет поддерживать ее нападение на Германию, если оно не будет провоцировано последней. Но такие заявления не могли иметь решающего значения, раз они были сделаны in camera caritatis (дружески-конфиденциально). После того как Франция в мароккском кризисе только что на глазах всего мира получила со стороны Англии такое убедительное доказательство самой крепкой дружбы, надеяться на постепенное уничтожение мысли о реванше, как раз теперь оживавшей под руководством Пуанкаре, можно было только в том случае, если бы решение Англии установить с Германией добрые отношения было выявлено прямо и открыто в форме документа. И только таким образом казалось мне возможным освободить обсуждение вопроса о флоте в Германии от той нервности, которая в конечном счете возникла в результате существующей группировки держав.
Беседа германского посла в Англии с сэром Эдуардом Греем, состоявшаяся незадолго до Рождества, казалось, обещала довольно благоприятные перспективы. Затем, в конце января в Берлин без всякого шума приехал сэр Эрнест Кессель, известный английский финансист, и, ссылаясь на общее поручение Грея, Черчиля и Ллойд-Джорджа, вручил императору меморандум, содержание которого приблизительно сводилось к следующему: признание английского перевеса на морях, отказ от расширения германской судостроительной программы, по возможности, даже сокращение ее; со стороны Англии – обещание не ставить преп