ятствий нашему колониальному расширению, обсуждение и поддержка наших колониальных устремлений, поддержка проектов и всякого рода заявлений, сводящихся к взаимным обещаниям не принимать участия в агрессивных планах или комбинациях, направленных против Англии или Германии.
Кессель увез с собою ответ, который приветствовал все шаги, направленные к улучшению отношений, и заявил о нашем согласии на указанные предложения, с тем лишь ограничением, что в вопросе о флоте нашей платформой оставалась наша судостроительная программа плюс выработанный законопроект. Было указано, что в ближайшее время был бы желателен визит сэра Эдуарда Грея. Вскоре через того же посредника нам сообщили о готовности Грея явиться для личных переговоров в Берлин, в случае если заключение договора представляется обеспеченным, и о намерении английского кабинета послать военного министра Хольдена с частной миссией для выяснения этого в Германии. При дальнейшем ведении неофициальных предварительных переговоров, мы дали знать в Лондон, что в вопросе о новом судостроительном законопроекте возможны уступки, но, конечно, только при одновременном предоставлении нам достаточных гарантий в дружественной ориентации английской политики.
8 февраля лорд Хольден прибыл в Берлин. Наша продолжительная и интимная беседа приняла самые дружеские формы и велась с очень большой откровенностью. Хольден настойчиво подчеркивал, что влиятельные лица Англии стремятся к созданию не только лучших, но даже дружественных отношений. На следующий день Хольден имел собеседование с императором, на которое был также приглашен адмирал фон Тирпиц. Казалось, что соглашение на хорошем пути. Мы пошли на уступку, отсрочив постройку трех предусмотренных в нашем законопроекте судов, первого – до 1913 г., а остальных двух – до 1916 и 1919 гг., что, по-видимому, удовлетворило английского министра. В частном, разговоре он заявил о своих чрезвычайно отрадных впечатлениях и выразил глубокую надежду на удачу этих переговоров, которым он придавал всемирно-историческое значение.
Со стороны Германии был составлен обстоятельный проект договора, ядром которого было прочное соглашение о взаимном нейтралитете Англии и Германии. Формулировано оно было следующим образом: «В случае вовлечения в войну одной из высоких договаривающихся сторон против одной или нескольких держав, другая договаривающаяся сторона соблюдает по отношению к первой, вовлеченной в войну, по крайней мере, доброжелательный нейтралитет и всеми силами стремится к локализации конфликта».
Хольден, с своей стороны, предложил следующую формулу: «Ни одна из обеих держав не совершит какого-либо непровоцированного нападения на другую, не будет подготовляться к таковому или принимать участие в каком-нибудь союзе против другой с целью нападения на нее, или вовлекаться в какое-нибудь соглашение относительно морского или сухопутного выступления, направленного к такой же цели, ни единолично, ни совместно с другой державой».
Остальная часть проекта договора посвящена колониальным вопросам, в которых Хольден делал нам многообещающие предложения в компенсацию за уступки со стороны Германии в вопросе о Багдадской железной дороге. Кроме расширения германских колониальных владений в юго-западной Африке на основе соглашения о приобретении португальской Анголы, он имел в виду также предоставление Германии Зензибара и Пембы.
Во время дальнейшего обсуждения формул, предложенных обеими сторонами, английский министр согласился с тем, что его предположение слишком слабо обязывает Англию; однако он с самого же начала объявил, что наша формула слишком широка. Для придания полной ясности своему взгляду он привел несколько примеров. Так, Англия может напасть на Данию, чтобы там укрепиться с целью создания морской базы или чтобы в какой-либо иной неприемлемой для Германии форме произвести на Данию давление; в таком случае Германии необходимо сохранить за собою свободу действий; и в том случае, если Германия нападет на Францию, Англия тоже не может считать себя связанной. Если я не сомневался в том, что пример с Данией имел чисто теоретическое значение, то в иной связи английский министр, по-видимому, серьезно высказывал опасения, что мы нападем на Францию, если только будем уверены в нейтралитете Англии. Хотя при дальнейшем личном общении со мною он и не отстаивал этого подозрения, опровергаемого достаточно самим поседением Германии за последние десятилетия, но зато неоднократно и внушительно подчеркивал, что более близкие отношения с Германией никоим образом не должны идти в ущерб связи Англии с Францией и Россией. При всем этом я вынес впечатление, что Хольден был настроен безусловно доброжелательно. Он делал попытки объединить наши формулы и принял мысль о благожелательном нейтралитете с оговоркой, что он это распространяет лишь на такие войны, в которых договаривающаяся сторона не является наступающей.
В вопросе о флоте, который, как уже было упомянуто, в беседе императора с адмиралом фон Тирпицем и лордом Хольденом принял вполне благоприятный оборот, лорд Хольден признал, что нам необходимо провести новый морской законопроект и иметь третью эскадру. Формирование этой эскадры, правда, заставит Англию усилить свой флот в Северном море, но это для нее не существенно. Самое главное значение он придавал тому, чтобы Англия не была вынуждена отвечать двойным количеством новых судов на сверхпрограммную постройку дредноутов. Он признавал, что английские пожелания о растяжении строительного периода для трех дредноутов, предусмотренных новым законопроектом, будут удовлетворены, если постройка их будет определенно назначена на 1913, 1916 и 1919 гг. Но он только не знает, как посмотрит на это английский кабинет, и потому ставит вопрос, не может ли Германия на ближайшие три года воздержаться от всякой постройки новых военных судов. Если бы мы пришли к political agreement (политическому соглашению), то отношения приняли бы настолько дружественный характер, что усиленное военно-морское строительство в дальнейшем уже не смогло бы им повредить.
Я не входил в обсуждение этих технических вопросов и, с своей стороны, подчеркнул, что, поскольку речь идет о вопросе политического характера, объем political agreement (политического соглашения) будет иметь решающее значение.
Сэр Эдуард Грей в первой своей беседе с нашим послом по возвращении Хольдена выразил свое полное удовлетворение. Он заявил, что сообщение Хольдена о беседе со мной произвело на него глубочайшее впечатление и что он самым настойчивым образом будет способствовать этому делу. Он надеялся, что военную тучу, угрожающую обоим народам, удастся надолго рассеять. Все дальнейшее он поставил в зависимость от более подробного рассмотрения наших предположений. Проявления общественного мнения Англии были также вполне дружественными. В Нижней Палате – Асквит, в Верхней – лорд Крью выразили свое удовольствие по поводу начатых переговоров, и вожди оппозиции – Бонар Лоу и лорд Лансдоун в сердечной форме высказали свое желание достигнуть сближения с Германией. Английская печать воздерживалась от недружелюбных комментариев, но указывала, часто не без известной тенденции, что сохранение безусловной лояльности по отношению к Франции является непременным условием всяких иных комбинаций.
Хотя Хольден лично считал наши уступки в вопросе о флоте достаточными, но английское адмиралтейство при подробном рассмотрении нашего морского проекта, врученного Хольдену, пришло к другому заключению. Вопрос о постройке дредноутов, которому Хольден придавал главное значение, адмиралтейство отодвинуло на задний план, но зато подвергло резкой критике остальное содержание проекта, в особенности усиление экипажа судов. Адмиралтейство утверждало, что, в случае принятия проекта, расход на флот увеличится в Англии свыше чем на 18 миллионов фунтов стерлингов. С несомненностью выявилось недоверие к действительным или воображаемым планам наших морских властей, да и в германских морских кругах появились опасения, что нашим морским вооружениям может быть нанесен ущерб.
Лично я принял решение идти на крайние уступки в вопросе о новом морском законопроекте, если мне удастся создать равносильную компенсацию в виде политического договора. Но как раз в этом Англия не оправдала надежд. После утомительно долгих переговоров сэр Эдуард Грей в конце концов согласился на следующую формулу:
«Так как обе державы одинаково имеют желание обеспечить мир и дружбу между собою, то Англия заявляет, что она не сделает сама, без вызова со стороны Германии, нападения на нее и воздержится от агрессивной политики против последней. Нападение не предусматривается ни в одном договоре или комбинации, к которым Англия в настоящее время причастна, и в дальнейшем она не примет участия ни в каком соглашении, имеющем целью такое нападение».
Эта формула, которая нас обезопасила бы от ничем не вызванной воинственной политики самой Англии, но не от враждебной позиции ее в случае франко-русского нападения на нас, не могла достаточно разрядить напряженную атмосферу, создавшуюся в мировых отношениях. Ввиду этого мы предложили дополнение, что Англия сохранит доброжелательный нейтралитет, «если Германия будет вовлечена в войну против своей воли». От этого дополнения сэр Эдуард Грей, однако, отказался наотрез, из опасения, как он разъяснил нашему послу, этим поколебать существующую дружбу с другими державами.
Это был решающий момент.
Если для английского образа мыслей о войне и мире достаточно характерен уже тот взгляд, что отказ от ничем не вызванной агрессивной политики представляет собою доказательство особой дружбы, то приведенный, как причина для отклонения нашего дополнения к договору, аргумент вскрывал те неожиданности, которые Англия считала возможными, как следствие франко-русского союза, и обнаруживал одновременно позицию Великобритании в entente cordiale (в сердечном согласии). Опасение сэра Эдуарда Грея только в том случае имело основание, если он учитывал возможность войны, навязанной друзьями Англии, и считал себя и в этом случае обязанным поддерживать дружественные державы. Если такие предпосылки были неправильны, то становится непонятным, почему так сильно ограниченный договор о нейтралитете, как предложенный нами, мог вызвать разногласия с Францией и Россией. И в этом резко проявилась противоположность английской и немецкой политики. Германия стремилась ослабить антагонизм между сложившимися группами держав и даже, по возможности, устранить его совсем. Успех наших стремлений одинаково способствовал бы как соблюдению наших собственных интересов, так и сохранению всеобщего мира. Англия, напротив, выдвигала на первый план ненарушимость той группировки, в которой она сама участвовала, а так как эта последняя острием своим была направлена, как всему миру было известно, против Германии, то это означало продолжение прежнего антагонизма. То была ее прославленная политика balance of power (равновесия сил).