тупив глаза. Возможно, что кто-то из них, как она, тоже держит над головой зонтик, хотя дождя нет и, согласно прогнозу, сегодня уже и не предвидится. И хотя зонтик нисколько не защищает от их взглядов, но с ним спокойнее, потому что он закрывает небо, и даже если забудешься и случайно посмотришь вверх, то ничего, кроме суставчатых спиц и ткани в горошек, не увидишь.
Дважды по пути встретились беспородные собаки, и один раз — полузнакомая кошка-трехцветка.
Собаки заглядывали в глаза, махали хвостами и явно были не прочь познакомиться. Им не было дела до них; собакам явно было все равно, есть кто-то там, в небе, или нету. Жизнь собак была проста и понятна — есть враги, есть друзья, у кого-то есть даже хозяева, и важно в жизни не то, есть ли кто-то в небе, а то, найдется ли сегодня чем перекусить, и есть ли на сегодняшнюю ночь место для сна.
Кошка же, в отличие от собак, деловито протопала мимо, упрямо глядя прямо перед собой и не поднимая глаз. У кошки, вне всякого сомнения, была своя цель, своя программа в жизни, и в уравнении, которое эту программу описывало, явно нашлось место и Лидочке, и дворнягам, и уж точно — им. Просто влияние Лидочки и собак на кошачью жизнь было кошкой давно изучено и признано пренебрежимо малым, а вот они оставались пока темной лошадкой, и неизвестно было, чего вообще от них ожидать. За демонстративным игнорированием кошка явно скрывала большое волнение, но делала это так умело, что никому бы и в голову не пришло, что она чего-то настолько всерьез боится.
Вот с кошки и надо брать пример, упрекнула себя Лидочка, не пытаться спрятаться или провалиться сквозь землю от ужаса, а загнать этот ужас глубоко внутрь и научиться вести себя как ни в чем не бывало: просто вынести их за скобки и жить своей обычной жизнью, вновь научиться улыбаться и спать по ночам, усыпить их бдительность, дождаться, пока они расслабятся и перестанут обращать на нее внимание, — и только после этого, когда они будут менее всего к этому готовы, нанести удар. Сумочка словно услышала ее мысли и, напоминая о своем содержимом, тяжело толкнула ее в бок, и Лидочка крепче прижала ее локтем.
У самой работы идти, глядя под ноги, стало сложнее. Дорожка от ворот и до входа была новая, асфальтированная, и в мокром после ночного дождя асфальте, среди разлапистых пятерней кленовых листьев и полусмытых водой цветных меловых линий, которыми старшая группа разметила еще по теплу площадку для игры в классики, среди размокших трамвайных билетов и скрюченных муравьиных трупиков отражались они.
Их было много, и они постоянно двигались, перечеркивая силуэтами своих тел отраженную в черном зеркале асфальта небесную синь и белизну облаков. Лидочка заставила себя не кричать, зажмурилась изо всех сил, задержала дыхание и оставшиеся до входной двери шаги почти пробежала, вытянув перед собой руку и слепо нашаривая дверную ручку. Шагнула внутрь; зонтик, про который она, разволновавшись, конечно же, совершенно забыла, зацепился спицами за края дверного проема и вывернулся наизнанку. Лидочка швырнула его на пол, закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.
Ее окутали знакомые запахи: пшенной каши и киселя с пищеблока и хлорки из ближайшего туалета. Окружающие звуки: неясный гул голосов, хлопанье дверей, топот множества маленьких ног, чей-то далекий и оттого совсем не настоящий плач — тоже были привычными, знакомыми и потому успокаивали своей обыденностью. Теперь Лидочка чувствовала, насколько она вымотана. Мышцы ног, еще недавно сведенные судорогой напряжения, теперь расслабились и обмякли, мелкой дрожью дрожали колени, и редкими электрическими разрядами дергало правую щеку. Лидочка заставила себя успокоиться и только тогда открыла глаза.
Коричневая, советских еще времен кафельная плитка пола. Стены, выкрашенные до половины высоты казенно-синей краской. Поверх синей краски очень непрофессионально, но с большой любовью были нарисованы герои мультфильмов, все как один — тоже советские: Винни-Пух и Пятачок, Карлсон, Львенок и Черепаха, Бонифаций, Ежик и Медвежонок…. Лидочка улыбнулась и позволила себе наконец расслабиться.
Здесь она чувствовала себя как дома.
Подняла, вывернула обратно и сложила зонтик. Спокойно, с прямой спиной и разведенными плечами, простучала каблуками по коридору до кабинета. Там разделась в темноте, убрала плащ в шкаф. Проверила, задернуты ли шторы, и только потом включила свет. Помедлив, открыла сумочку. Долго рассматривала содержимое; потом, коснувшись напоследок пальцами рифленой рукояти, решительно застегнула молнию и убрала сумочку в ящик стола. Поправила у зеркала прическу, посмотрела себе в глаза, кивнула. Накинула на плечи халат и отправилась на обход.
— Лидия Максимовна, сегодня трое новеньких. — Рая, секретарша, протянула тонкие папки с документами. — В старшую, среднюю и младшую.
Замялась. Лидочка приподняла бровь.
— Ну? Говори уже.
— В младшую…. В общем, там этот….
Лидочка справилась с приступом дурноты, заставила себя снисходительно улыбнуться.
— Рая, Рая! Ведь не первый же случай и даже уже не второй. Ну когда ты уже привыкнешь, а? Так тебя в ксенофобы запишут, а это, знаешь ли, уже вызовет лишние вопросы на предмет твоей профпригодности.
— Лидия Максимовна, да я же….
— Просто старайся держаться в рамках приличий, дорогая моя. И называй все своими именами.
— Ну их же нельзя называть чужаками, — понизив голос, заискивающе пояснила Рая. — Нетолерантно. А то, как они сами себя называют, человеку не выговорить. А как тогда быть?..
— Включи фантазию, — пожала плечами Лидочка. — Ты же ведь современная девушка. Мы же все ждали, когда отыщутся наши братья по разуму, верно? Ну, братьями их назвать сложно. Называй побратимами — неплохое ведь слово? И, главное, ни к чему особенному не обязывающее.
Лидочка коротко хохотнула, довольная собой, кивнула в ответ на слабую улыбку Раи и, забрав личные дела новичков, отправилась знакомиться.
За матовым стеклом двери младшей группы двигались смутные разноцветные силуэты — один большой и с десяток маленьких. Лидочка постояла, не входя, прислушалась.
— А теперь, дети, давайте сыграем еще раз! — громко сказала за дверью Ираида Петровна, пожилая воспитательница малышей.
— Да-а! — ответил нестройный хор тоненьких голосков.
— Васенька, сейчас будет твоя очередь, хорошо? Ну, давайте!
— Да-а!..
Ираида Петровна продекламировала громко и отчетливо:
— Майский жук, жужжи, жужжи, свое имя мне скажи!
— Ващя, — тихо сказал в ответ детский голос.
— Отлично! А ну-ка, дети, давайте-ка повторим теперь все вместе: Ва….
— …щя!!! — радостно закричали дети.
— Хорошо, молодцы! А теперь давайте познакомимся с нашим новым дружочком!
— Да-а!..
— Майский жук, жужжи, жужжи, свое имя мне скажи!
Лидочка замерла.
— @%#`^@$&&!*}.! — услышала она из-за двери.
Больше всего эти звуки напоминали чавкающий шум, который производит работающий бетоноотсос, смешанный с визгом металлорежущего станка, запущенного на высокие обороты. Нежные волоски вдоль позвоночника Лидочки поднялись дыбом, на лбу выступил холодный пот. «Как хорошо, что я не взяла с собой сумочку, — с громадным облегчением подумала она, — как же все-таки хорошо, что я не взяла ее с собой!» Ног она не чувствовала, но с души словно упал неподъемно объемный камень неслучившегося греха.
— Замечательно! — радовалась меж тем за дверью Ираида Петровна. — А теперь, детки, все вместе, дружно, ну-ка!..
— @%#`^@$&&!*}.! — закричали детские голоса.
— Ай как хорошо! Какие мы все молодцы! Теперь можно разобрать игрушки, и….
Кто-то засмеялся, кто-то радостно взвизгнул, и что-то яркое, разноцветное, размером с ребенка-трехлетку, с веселым жужжанием пролетело мимо двери раз и другой. Малыши загалдели, наперебой задавая вопросы воспитательнице, а та отвечала им, спокойно и терпеливо, так, словно не было в группе детеныша прилетевших сквозь полную звезд пустоту чужаков, а были просто самые обычные дети.
Лидочка вздохнула, промокнула лоб кружевным платочком и толкнула дверь.
— Здравствуйте, дети! — поздоровалась она с порога, обводя взглядом человеческие и нечеловеческие лица и изо всех сил стараясь удержать на лице улыбку.
— Ждравштвуйте, Лидия Макщимовна! — радостно ответила ей младшая группа.
Никто не любит Скрябышева (автор К.А.Терина)
Скрябышев маленького роста, щуплый, нервный; взгляд вечно отводит; за левым ухом — пластиковая хреновина для улучшения слуха.
Но не любят его в классе не за это.
Скрябышев ворует. Ладно бы что ценное. Всякую же ересь тибрит.
Раз эксперимента ради Мартынец принес из дома шикарную, синюю с золотом, пачку из-под Rothmans. Положил на видном месте. Мы с пацанами всю перемену просидели в засаде за шкафом: ждали, когда Скрябышев эту пачку спионерит. Взять его на горячем и вломить как следует.
Хрен там. Скрябышев мимо Мартынцевой парты трижды прошел и даже не дернулся. Зато из ранца у Зайчука пропала четвертинка ластика «Архитектор». Никто не видел, но никто и не сомневался: Скрябышев. Зайчук, правда, не переживал особо и волну не гнал. Его в тот день к директору вызвали, сказали: батя твой жив, Зайчук. Мы тоже сразу про ластик забыли. Зайчуковский батя был полярник и не вернулся из экспедиции. Его уж и оплакать успели. А тут такое.
У Быстровой исчезла старая тетрадка с глупыми вопросами и не менее глупыми ответами быстровских подружек. Любимый цвет («бирюзовый», потому что звучит красиво), любимая строчка из песни («милион-милион-алыхрос»), любимое слово («вечность»).
За тетрадку Скрябышев, опять же, не отхватил, не до него было. На следующий день вся школа гудела про быстровского отчима, которого вечером увели в наручниках. И Быстрова, надо сказать, совсем не выглядела печальной по этому поводу. Наоборот, как будто расцвела. Похорошела. Про тетрадку свою забыла напрочь.