Все же пан — из ближайшего дома выходит девушка, я придерживаю ей дверь и сигаю в спасительный полумрак. Поднимаюсь на один пролет и смотрю в окно на Колесницу. Одновременно гадаю: кого еще встречу, что пригодится из лежащего в рюкзаке, успею ли я…
Колесница нетерпеливо ерзает по тротуару туда-сюда, словно выжидает. Впрочем, это, скорее, программа, чем осмысленное действо, — разума у Колесницы нет. Именно благодаря этой особенности она скоро переключится и укатится дальше. Наконец Колесница делает резкий рывок и исчезает из вида. Для проформы стою в парадной еще пару минут, а затем покидаю убежище.
По Кронверкскому я бегу расслабленно. Мне остается только пересечь Каменноостровский — и я у цели, но в подземном переходе на меня надвигается Сфинкс. Он растягивает губы в улыбке и вопрошает:
— Пан или пропал?
Пройти Сфинкса можно, только разгадав загадку, но я не понимаю, что он имеет в виду — название игры, результат этой игры для меня, для Макса, для того, чью жизнь я отдам взамен своей в случае проигрыша… Пан или пропал, пан или пропал, лихорадочно думаю я. Какое слово правильное? Я отвлек Петровича, я спрятался от Колесницы, я не играю на свою жизнь. Значит, пан.
— Пан, —отвечаю я Сфинксу, рефлекторно зажмуриваясь — за неверный ответ можно огрести когтистой лапой по голове, но удара не следует. Сфинкс заливисто смеется и растворяется в воздухе. Путь свободен!
Когда я вбегаю в булочную, Макс уже сидит за стойкой у окна.
— Ты проиграл, Алекс, —вместо приветствия говорит он. — Выбирай!
Я обвожу помещение взглядом. Помимо нас в булочной находятся женщина с ребенком, байкер, офисный клерк и девушка-продавец за кассой.
— Вот его, —отзываюсь я, указывая на бородача в косухе.
— Хорошо, —соглашается Макс, —эту жизнь я у него забираю, а он пусть найдет новую.
Байкер достает из кармана сотовый телефон, делает звонок.
— Буду в универе в пять, —басит он в трубку. —Нет, конечно. Такси возьму.
Я мысленно ликую: если бы Макс не забрал эту его жизнь, бородач бы пропал — сел бы на байк и не разминулся с фурой, а в новой жизни он пан — поедет на встречу выпускников на такси, встретится с бывшими сокурсниками и преподавателями, его пригласят на кафедру…
Впрочем, дальше мне уже не интересно — это его жизнь, а не моя. Мне пора готовиться к новой игре в «Пан или пропал». Я никогда не играю на свою жизнь —только на чужие.
Price_less (автор Лев Самойлов)
— Тишина.
Голос крупье сух и безжизненен, как и полагается. Эмоции обладают определенной ценой, а за этим столом нет ничего бесплатного.
— Делайте ваши ставки, господа!
По этой причине все присутствующие одеты в бесформенные балахоны, полностью скрывающие фигуры. Хотя это было и проявлением вежливости. Как-то сложно играть на нейтральной территории, когда твой собеседник при взгляде на тебя теряет рассудок или умирает от ужаса.
— Ставлю первую любовь.
— Удваиваю — ставлю любовь посмертную.
— Настоящий последний смех!
— Душу праведника!
— Отказать. — Голос крупье мгновенно стирает шум торговли. — Напоминаю пункт первый правил: никаких ставок, не обеспеченных будущим. У вашей ставки будущего нет.
В подтверждение своих слов крупье извлек из тьмы под своим капюшоном длинный изогнутый серп и положил на зеленое сукно стола. Игрок отодвинулся — насколько ему позволяла теснота помещения.
— Второе предупреждение. Страха смерти недостаточно для оплаты ставки.
— А может…
Голос, только что лоснившийся от нахальства, теперь был сиплый и писклявый.
— Третье…
— Последняя ставка!
Игрок с трудом выдавил эти слова из себя, и воздух в помещении будто потеплел на пару градусов.
— Три дня жизни повешенного короля!
— Карта звезд на правильных местах!
— Сбывшаяся надежда смертника!
— Дуновение божественного ветра!
Ставки снова шли по нарастающей, все игроки кроме одного искренне шутили и наслаждались торговлей. Шумели, как маленькие дети, наконец-то дорвавшиеся до взрослых игрушек. Как те, кто мог в кои-то веки, спустя эпохи, позволить себе ненадолго снять маски и быть собой — в той мере, в какой это переносимо другими игроками.
— Довольно. — Одного слова крупье хватило для того, чтобы все замолчали. — Ставки сделаны.
Одним движением серпом он взрезал зеленое сукно, стол и локальную реальность, в открывшейся бреши сияла бездна голодных звезд — и новый мир, свежий, еще не знавший ни счастья, ни ужаса.
— Он ваш, согласно сделанным ставкам. И пусть победит тот, кто сможет.
Игроки удалялись в порядке значимости своих ставок: новый мир мог ждать их, мог не ждать, но возможность что-то изменить там — и получить за счет этого власть где-нибудь еще сама по себе бесценна.
В конце их осталось двое: игрок, сделавший последнюю ставку, и крупье.
— Интересно, когда они все-таки догадаются? В этот раз я даже перебил тебя — и все равно никто не заметил!
— Когда они догадаются, тогда, наверное, у них появятся какие-то шансы. — Крупье пожал плечами, затем провез пальцем по лезвию серпа. — Тогда, быть может, я смогу уйти на покой.
— Издеваешься? — Игрок медленно откинул капюшон, скрывавший пустоту. Балахон рухнул на пол, больше ничем не поддерживаемый, и голос Игрока теперь звучал отовсюду.
— Нисколько. Ты один раз уже сделал все правильно — и где теперь мое жало?
— Там же, где их победа.
Провал в новый мир расширился, но крупье продолжал пристально смотреть в пустоту — или на своего собеседника.
— А самое смешное, — игрок сокрушенно вздохнул, — что будь они внимательнее, назови они меня или Игру по имени…
— Или просто чти они традиции, — согласился крупье. Игроки в искусственном мирке теряли свои ставки, но не замечали этого, слишком поглощенные процессом — и новыми ощущениями.
— Ведь так легко обо всем догадаться, если помнить, что в начале было Слово.
ИМЕНА
РАССКАЗЫ
Голос в моей голове (авторы Ольга Цветкова, Денис Приемышев)
Точно Обри знала одно: когда-то, в другой жизни у нее были волосы. Пышные, красивые, вьющиеся. Знала, хотя и не помнила. Просто без волос лицо, отражавшееся в масляных лужах, казалось слишком тонким. Просто рука сама тянулась откинуть со лба прядь, которой там не было. Просто плечи помнили скользящую тяжесть, движение по обнаженной коже, стоило мотнуть головой. Сейчас тело облегал лишь грубый черный комбинезон.
«Не отвлекайся. Работай, пока не приехали уборщики».
Бестелесный голос в ухе заставил вздрогнуть. Куратор. Хозяин. Она послушно оглядела мрачный закоулок между двумя стенами, унизанными квадратными решетками вентиляции. Ни окон, ни дверей, только серость бетона и узкая полоска света, теряющаяся в смоге. Она пнула яркую обертку с кислотно-желтыми иероглифами по краю и передернула плечами. То, что мусор под ногами выглядел интереснее и красивее неба, казалось… неправильным. Но краски завораживали, и запах гнили, пусть противный, ничуть не напоминал лабораторию. Он был живым.
«Дальше. Сигнал пришел оттуда».
Тело само сделало несколько шагов, и Обри наконец увидела то, ради чего ее сюда привели.
Мертвая женщина лежала на спине, открыв глаза. Разъем на виске — аккуратный, с серебристой отделкой — был выдран с корнем и валялся рядом. В отверстии виднелись заляпанные кровью и чем-то серым контакты. Наверное, поэтому женщина выглядела недовольной. Или ей тоже не нравилось тусклое небо. Зато какие волосы!.. Как можно быть недовольной с такими красивыми волосами, даже когда ты мертв?
Не дожидаясь новой команды, Обри шагнула ближе, опустилась на колени прямо в лужу крови. Не обращая внимания на холод, Обри пропустила шелковистый локон между пальцев.
«Ты здесь, чтобы найти того, кто это сделал».
— Как? Я — детектив? Кто я?
«Как? Не знаю. Тебе виднее, Вторая».
— Почему ты называешь меня Второй?
«А почему ты называешь себя Обри?»
Откуда в голосе, который не звучит по-настоящему, столько насмешки? И разве кураторы не должны быть равнодушными?
И это никак не отвечало на ее вопрос. Как искать? Без памяти, без понимания, без знаний? Она снова оглядела женщину. Разъем, срезанная на груди одежда, длинная извилистая рана меж ребер, синий от кровоподтеков живот, сломанные пальцы, вывихнутая нога. И все это ровным счетом ничего не давало. Найти убийцу она могла бы, только распишись тот на стене. Бессмыслица. Зачем Компании…
Сзади раздался резкий металлический лязг. Обри обернулась и успела увидеть, как решетка падает на бетон. По переулку прокатился грохот, и она поморщилась. Слишком громко. И что там — проржавели болты? Какое-то животное? Наверное, в шахтах могут водиться крупные крысы?.. Но вместо серой усатой морды из темного проема показалось грязное круглое лицо. Мужчина подмигнул ей, ловко выполз из люка и подошел, размазывая по лицу пот. Остановился рядом, глядя на тело и вздохнул.
— Жаль.
Обри кивнула — как она надеялась, сочувственно.
— Вы ее знали?
— Не-а. — Мужчина длинно сморкнулся, едва не попав ей на ботинок, и ухмыльнулся. — Но сиськи у нее были красивые. А терь вона, изрезаны все, тока уборщикам.
«Ну разве не прелестный образчик? Эдакое сопливое дитя трущоб».
Проигнорировав Куратора, Обри кивнула снова, признавая правоту Сопли. Груди женщины даже сейчас, когда она лежала на спине, смотрели вверх, ничуть не оплыв. Наверняка искусственные.
— Это вы сделали вызов?
— Я что, идиот? Должно быть, маячок на угрозу смерти. Знаешь, эта новомодная страховка, которая никогда не работает?
Обри не знала. Страховка? Нужно платить, чтобы тебя защитили? И оно не работает?
Сопля продолжал:
— Нет уж, мне внимание уборщиков привлекать не с руки. Не успеешь оглянуться, как фьють — полмозга нет, и на принудительных работах коряжишься. Уволь. А ты-то не такая, хоть и херня эта на груди. Сиськи у тебя, кстати, ничего.