Он кое-как складывал слова:
— Напишите. Напишите, что случилось.
Мужчина с неизвестного корабля отозвался:
— У нас есть члены экипажа, знающие ваш язык.
Его голос сменился женским, торопливым:
— Меня зовут Ирина, — Макс вздрогнул, — ребята, не тратьте время зря. Мы все объясним вам здесь, — она говорила на языке Содружества, — совершайте рывок, мы видим вашу автоматическую станцию. Не рискуйте, у вас почти не осталось времени.
Феликс положил руку на рычаг.
— Экипажу занять свои места, — спокойно сказал капитан, — я придаю кораблю ускорение.
Макс много раз проходил гиперпространственный рывок, но все равно вжался в кресло.
«Стремление» пронзил низкий тоскливый гул. Кости заныли, голова закружилась, к горлу подступила тошнота.
— Еще немного, — Макс считал секунды, — осталось потерпеть немного.
«Стремление» стонало, звук становился сильнее.
— Нет, — Феликс хватал ртом воздух, — нет, не получится. Автоматическая станция включила защитное поле, мы отскочим назад.
Однако Макс успел подумать:
«Словно струна в рояле, — он видел изображения древних инструментов, — сейчас она порвется».
Безжалостная сила удерживала «Стремление» на месте, звук раздирал внутренности.
— Все кончено, — вокруг сгустилась непроницаемая чернота, — все бесполезно, мы мертвы.
Но рука Софии дышала теплом:
— Все только начинается, Макс, — шепнула она, — ты жив. Наш мальчик видит,
где ты.
#
Бирюзовая вода бассейна едва колыхалась. Перистые облака повисли над башнями Института Человечества. За несколько месяцев волосы 5091513 отросли.
Рыжие кудри падали на закрытые комбинезоном плечи.
Хранитель добродушно сказала:
— Скоро вам придется носить другой покрой одежды, но не волнуйтесь, мы обо всем позаботимся.
Растения вырвались из прозрачной клетки павильона, где обитала София. Пионы и сирень, шиповник и жасмин вились вокруг веранды. Хранитель почти ожидала услышать птичий щебет, но напомнила себе, что в небе давно нет птиц. Все животные жили в лабораториях. Человечество заботилось о лесах, но в остальном планета была пуста.
Консилиум врачей считал, что беременность проходит, как выразился глава Совета Хранителей, точно по учебнику. Они избегали называть будущего ребенка плодом или эмбрионом.
В серых глазах 5091513 отражалось утреннее солнце. Хранитель улыбнулась:
— «Мальчик» звучит лучше, к тому же 5091513 надо установить тесную связь с сыном.
Пару недель назад будущая мать впервые почувствовала шевеления ребенка.
«В старые времена такое назвали бы чудом, — вспомнила Хранитель, — она никогда не была близка с мужчиной, но скоро, как в старой легенде, она произведет на свет дитя».
Лицо 5091513 было безмятежно спокойным. «Они ни о чем не догадываются, — облегченно поняла София, — не стоит тянуть, надо сделать это сейчас, пока здесь только один Хранитель».
Мальчик слышал ее.
— И Макс меня слышит.
До Софии донесся ласковый голос:
— Слышу, конечно. Я жду вас, мои милые…
София не знала, как все сложится дальше. Она небрежно поднялась. Ветер развевал ее отросшие пряди.
— Ясно одно. Я знаю, где Макс. Мы навсегда останемся вместе и не покинем тебя, наш цветок.
Солнце переливалось в пурпурных лепестках пионов, в розовых гроздьях сирени. София подошла к серой стене, опоясывающей террасу.
— Там тоже есть цветы и есть садовники. Мы не одиноки в этом мире. Пусть свободные люди далеко, но мы с Максом и малышом доберемся до них, а за нами последуют другие. Наш мальчик первый, но в будущем тоже родятся такие дети.
Низко завыла сирена. Хранитель закричала:
— Тревога! Немедленно включите защитные поля, у нее помутился рассудок!
Раскинув руки, София закрыла глаза:
— Макс будет жить. Пока мы вместе, смерти нет.
Мальчик шепнул ей: «Не бойся, мамочка».
Оттолкнувшись от террасы, София птицей взлетела в небо.
Химия (автор Алексей Соловьев)
1
Маленькие города среди пути как спасение. Они как благодать, когда долгое время за окном поезда только лес, трава и провода, прыгающие от столба к столбу, и тяжелые мысли и образы начинают одолевать так, что, кажется, нет избавления. И вдруг маленький город нарастает волной — сначала в стороны разбегаются деревья, сменяемые покосившимися заборами и выцветшими домиками. Затем начинается крепкий частный сектор — уверенно сидящие на своих местах, как свежие грибы, деревянные дома. Они еще постоят, но и их время и пространство уже невелики. Теперь, смотрите, гул и грохот (поезда здесь древние, еще на прежних стальных колесах) — это железнодорожный мост через мелкую речку, а дальше, на берегу, пятиэтажные невысотки, расставленные как коробки на складе супермаркета, — одна, две, три… Цивилизация. Рельсы разбегаются в стороны, ветвятся, путаются. Станция. И вот пакгаузы, вагоны, старые, похожие на акул, локомотивы и, наконец, вокзал — поезд замедляет ход. Проводник, молодая черноволосая девушка (слишком правильная и слишком милая, чтобы быть настоящим человеком), трогает Белова за плечо. Ваша станция, пассажир, пора выходить.
И Белов надевает пиджак и выходит.
Сколько ни старался, он не мог расстаться с образом Тани Щербинской. Сквозь него он смотрел на этот город на Краю, нарастающий за окном вагона. Город, каких прежде он никогда не видел наяву, похожий на набор забытых в углу детских игрушек. Оператор выцветшего такси-терминала разговаривала с ним голосом Тани. Сквозь окно архаичного электромобиля он смотрел на занавешенное тяжелыми тучами небо, как на его фоне Таня медленно снимала платье, обнажая плечи, и протягивала к Белову тонкие загорелые руки. «Белов, Белов…» — слышал он ее высокий голос в такт своим шагам, гулко раздающимся в грязном вытертом подъезде. Тане нравилось называть его по фамилии, а ему ее — по имени. Давно это было? Как вчера. А на самом деле? Почти десять лет.
Ее имя прочитал он на металлической табличке, закрепленной на двери нужной ему квартиры. Tanya. Так писали его американцы. Коротко. Каждый раз произносить Татьяна Щербинская для них было слишком сложно. Присмотревшись, Белов, конечно, увидел, что на самом деле на табличке выбиты полустертые вензеля — профессор такой-то, но это далось ему с большим трудом. Буквы, составляющие ее имя, не желали сходить с вытертой желтой латуни. Совладав с собой, Белов решительно нажал на черную пуговицу дверного звонка.
Позвонить пришлось еще раз, только после этого дверь с шумом открылась. На пороге Белова встретил невысокий пожилой человек, согнутый вперед так, словно плечами он опирался на невидимую трость. Густая шевелюра, усы, просторные брюки и рубашка навыпуск — Белову он показался похожим на какого-то древнего писателя или ученого. Но, даже покопавшись в закоулках памяти, Белов не смог вспомнить, на кого именно. И это тоже было весьма странно: обычно память его не подводила.
Ведь Таню он помнил до самых ничтожных и больных мелочей.
— Белов, — коротко представился Белов. — Вы ученый Кондратьев, мы с вами договаривались…
— Обычно принято говорить «профессор Кондратьев», — надтреснутым голосом поправил его старик, — но я извиняю вашу неловкость, сейчас эти тонкости никто не принимает всерьез. — Профессор улыбнулся. — Я Кондратьев. Проходите, Белов. Я вас ждал сегодня. — И он отодвинулся в сторону.
Белов сделал шаг в прихожую… и как будто провалился на триста лет назад в середину… каких… да-да, наверное, 30-х годов ХХ века. Высокий потолок, обои пресного цвета с тонкими, часто повторяющимися полосками. Впрочем, по-другому и не могло быть здесь, в этом городе, где все было прошлым. Как и то стало прошлым, что было у них с Таней. Разумеется, он слышал, что Край, находящийся в двух тысячах километров от Мегаполиса, безнадежно далеко отстал от общего развития этноса, но никогда бы не подумал, что настолько. И никогда раньше он не поверил бы, что ему придется побывать на Краю. Но вот пришлось. И причина этому — Таня Щербинская, чье имя он только что читал на полоске желтого металла, пока не рассеялся мираж.
— Проходите, проходите, — продолжал скрипеть профессор, закрывая дверь. — Не стесняйтесь, здесь стариковский бардак и пыль. Туда, пожалуйста. — Он оттеснил Белова внутрь полутемной комнаты, более или менее жилой вид которой придавала старая мебель: большой мрачный шкаф, диван и пышная люстра под потолком, выполненная в форме шара из множества мелких стеклянных сосулек.
«Невеста», — вновь вытащил из памяти Белов.
— Я, конечно, не знаю, — продолжал говорить профессор. — Мое оборудование весьма старо, однако и вы, простите, не молоды. Поэтому, собственно, вас и не могут обследовать на современной технике. Однако мы попробуем провести все тесты, которые подойдут.
Профессор вздохнул.
— И судя по тому, что вы мне рассказали, проблема, которая вас беспокоит, не так проста. И можно ли помочь ей моими покрывшимися пылью лампочками? Вы были очень откровенны, знаете?
— Знаю, — кивнул Белов. — Давайте начнем. У меня нет других вариантов. Я просто не могу дальше быть с этим.
— Давайте начнем, — согласился Кондратьев и, пройдя к мрачному шкафу, стал доставать приборы.
2
Спустя час они сидели у Кондратьева на кухне. Белый стол, такой же когда-то белый, теперь уже посеревший холодильник и эти стулья… как они тогда назывались… табуреты, фотография молодой женщины с тонкими чертами лица на подоконнике. За окном свинцовое небо и вот-вот ливень. Профессор наливал чай из металлического чайника. Белов не притронулся к чашке даже из приличия. Все тесты были закончены, и Кондратьев выглядел еще более рассеянным и растерянным, чем показался Белову при встрече.
— Кто эта девушка? — спросил он, и Белову показалось, что профессор просто не знал, что сказать.
— Мы… — Белов на долю секунды задумался, подбирая более точные слова. — Когда-то мы были вместе.
— А потом?