— Даже если я выздоровлю?
— Не уеду.
— Это большая жертва с твоей стороны? — Ян не ответил. — Ты остаешься не добровольно?
— Не спрашивай, мама, ты поправляйся…
— Я выздоровлю, Еничек. Я все для тебя сделаю. Продам последнее, если тебе будет что-нибудь нужно. Продам дом, Еник, чтобы у тебя было все, что ты пожелаешь. Я сделаю все, что могу! Еник, здесь твой дом! Здесь, в этой комнате, на этой постели, я тебя родила. Нигде на свете ты не найдешь покоя, если не будет его здесь. До сих пор ты все время шел обходными путями. Одна только прямая дорожка ведет домой. По краям ее растут кровавые цветы. Я никогда уже не буду проклинать, Еник. Прости меня за мою вину, дитя мое…
Больная устала. Но когда после ухода Яна она уснула, то сон ее был легким, и она улыбалась…
К вечеру ей стало лучше. Температура уже не поднималась.
Мать победила, но она не радовалась победе. Она даже не чувствовала, что это победа.
Ведь каждому ясно, что сын не должен бросать мать, и каждый должен возвращаться домой!
10
Яну казалось, что Таня будет несчастна, узнав о его решении, но она сказала:
— Где ты, там и я. Будет нелегко. У нас жить нам было бы легче. Но это твоя судьба. Тебе надо быть с твоими родными. Я буду помогать тебе.
Он радовался Таниным словам.
Но нужно было еще многое сделать, и прежде всего поговорить с Миреком Восмиком, узнать, что он обо всем этом думает.
Мирек был удивлен. Сняв очки, он сказал:
— Для вас было бы лучше вернуться в Москву. Ты долго еще будешь чужим дома. Тебя нигде не возьмут на работу. Это будет борьба за хлеб. Но… старина, ты когда-то писал хорошие стихи. Потерпи, казак, будешь и ты атаманом…
По сути, Мирек был рад решению Яна.
Оставалось сообщить обо всем Вадиму Петровичу в Институт истории в Москву.
Труднее было написать комиссару Окулову.
Окулов ответил через три недели:
«Я знал, что зов родины неодолим. Не забудь, однако, о стране, которая приняла тебя как родного, о народе, с которым тебя связывает жена. Береги ее. Мы будем вспоминать о тебе как о хорошем друге. Не забывай Ирку и его могилу на байкальской станции. Издали на тебя будет смотреть и твой комиссар Окулов».
Ян Мартину во второй раз пошел на виллу «Тереза». У железной калитки вновь ходил постовой, опять нелюбезно спросивший: «Вам куда, молодой человек?» Услышав ответ, он снова показал Яну рукой на калитку.
По винтовой лестнице спускался светловолосый близорукий человек.
— Проходите ко мне, — сказал он и показал Яну дорогу. — Что вам угодно?
— Я остаюсь в Чехословакии! — сказал Ян почти строптиво.
— Ну… оставайтесь, это ваше дело! А как жена? Она тоже остается?
— Да.
— Если у вас будут трудности, заходите. Мы всегда вам рады. Ваша жена хочет сохранить советское гражданство? Если понадобится помощь, пусть зайдет к нам, хорошо? До свиданья.
Таким образом, все было решено очень быстро. Все? Все! Но в сердце оставалась большая тревога.
На Прагу падал снег. Было много солнца, и город сверху напоминал хрустальный замок из зимней сказки. Где-то, наверное в храме Людмилы, звонили полдень. Колокола родины…
11
На горы спустилась молодая весна, такая же веселая, как и десять лет назад, когда Ян с 11-м полком уезжал в Карпаты. Цвели луга в предгорьях Шумавы. Таня выбегала на зеленые склоны над оттаявшей Кубицей и гонялась с сыном за бабочками-капустницами. Еничек падал в траву и болтал ножками. Мать сплетала ему венки из весенних цветов. Вдали, на Яворе, еще лежал снег, однако солнце пригревало все сильнее и сильнее, и однажды утром яблоневая аллея у «Лесного отеля» расцвела так пышно, будто не знала, что летом принесет всего-навсего кислые яблоки.
Ян Мартину приехал сюда с Таней и Еничеком для сбора материалов о Врхлицком. Когда-то здесь, у мраморной балюстрады «Лесного отеля», сиживал смертельно больной поэт. Это был его край. Эти прелестные горы в серебряной мгле были его горами. Ян писал о нем диплом под названием «Славянские мотивы у Ярослава Врхлицкого», работа над которым была прервана войной.
Мать, как и обещала, сделала все, что было в ее силах. Она заняла денег на ремонт ольшанского дома. Ремонт предстоял большой. Но, занимая деньги, мать смотрела вперед и раздобыла столько, сколько было нужно на ремонт и на учебу Яну.
Ян принял дар матери. Когда-нибудь он вернет его ей. А пока он пошел и записался на факультет, где теперь учились юноши и девушки на десять лет моложе его — его бывшие однокашники уже были доцентами и профессорами в новых университетах в Брно и Братиславе. Молодежь на коллегу Мартину смотрела с застенчивым любопытством. Старенький профессор говорил с ним сердечно и учтиво. Его радовало, что Ян продолжает учебу.
— Жизненный опыт — это и научная школа. Нам нужны слависты, это наша классическая традиция со времен Добровского. Нам нельзя от нее уходить. Там, на восточной стороне… — старик не докончил фразу.
Ян учился, учился и писал дипломную работу. Он привез с собой в деревню горы книг и целыми днями просиживал в комнате. Поднимая глаза от бумаг, он видел Шумаву и балюстраду, где сиживал Ярослав Врхлицкий. До Домажлице отсюда было двадцать минут езды поездом. Там был дом, где умер Врхлицкий. В Домажлице когда-то жила и Божена Немцова.
Ян не рассказывал Тане, что здесь, в этих местах, он уже когда-то бывал, что приезжал сюда к Маше. Зачем ее беспокоить? Здесь уже не было Маши, не осталось ее и в сердце Яна.
Но о войне он рассказывал, рассказывал о том, как немцы с песнями ехали на восточный фронт.
«Ieder Schuss ein Russ» (каждым выстрелом одного русского) — было написано на вагонах.
Они убили миллионы русских, но потом сами сдались американцам, англичанам, итальянцам и французам. Теперь жалуются, что распалась империя Франца-Иосифа, в которой они господствовали…
…В это время года в «Лесном отеле» было мало гостей. Пара старых глуховатых пенсионеров, молодая мать с шаловливой дочкой и пан Вальтер из Пльзеня, который приехал сюда на неделю. Ян с ними не знакомился, у него не было времени. Он или писал, или ходил с Таней по лесу…
Однажды в полдень к отелю подъехала большая машина и из нее вышел невысокий человек в дорожном плаще и кожаном шлеме. Шофер помог ему развязать шлем и снять плащ. Приезжий оказался пышущим здоровьем стариком, с короткой седой бородкой и гладким лбом. К нему тотчас подошел пан Вальтер, учтиво поприветствовал пана «генерального», и они вместе вошли в ресторан.
— Доктор Прейс…[6] — буркнул пенсионер на ухо своей жене так, что было слышно повсюду.
Официанты забегали, пришел владелец отеля, низко поклонился и спросил, что гостям угодно.
Он получил краткий ответ:
— Обычный обед, у меня нет времени.
Официанты разбежались, а шеф прошмыгнул в кухню, чтобы за всем присмотреть лично.
Пан Вальтер потирал руки. «Генеральный» был в хорошем настроении.
— Во второй половине дня мне нужно быть в Мюнхене. Мы договоримся, будьте спокойны, пан коллега!
Пан Вальтер вовсе не беспокоился. Он что-то сказал про Гинденбурга.
— Гинденбург — это вооружение Германии, — авторитетно произнес «генеральный». Оба чему-то засмеялись.
Они быстро поели. Пан Вальтер хотел заказать вино, но старик, разрумянившийся еще больше, замахал руками:
— Упаси господи, лишние расходы… Минеральную!
И он заговорил о каком-то стальном тресте. Пан Вальтер был восхищен. Генеральный директор Живностенского банка очаровал его открывающимися перспективами.
— Затем я поеду на неделю в Италию. Посмотрю, насколько кстати оказались доллары для Муссолини… Уже давно пора было Америке заняться им.
— Америка великодушна. И нам бы… — Но тут собеседник заговорщически взял его за руку. Это означало, что о внутренних делах нельзя говорить так громко…
Ян не мог не слышать этого разговора. Он сидел один за соседним столом и ждал Таню. Она кормила в комнате Еника и приходила всегда после того, как он, наевшись, засыпал.
«Генеральный» расплатился за обед.
— Возьмите себе крону на чай и позовите шофера, — приказал он официанту.
— Вы довольны, пан генеральный директор? — спросил подошедший владелец отеля.
— Да, прощайте.
Пан Вальтер проводил гостя к машине. Автомобиль, подняв клубы пыли, исчез. Через пять минут он остановился у пограничного шлагбаума.
Пана генерального директора не интересовало горное ущелье, по которому часто в чешские земли вторгались вооруженные орды врагов. Он не помнил, что здесь на вершинах гор ходские чехи зажигали костры, чтобы дать знать в Домажлице о приближающейся опасности. У него были иные заботы: он готовился сообщить немецким коллегам о желании чехословацких банков и стальных компаний протянуть руку германским банкам, помочь им воскресить могущество Германии, с тем чтобы она помогла Европе отодвинуть Азию на положенное ей место.
«Лучше всего цитировать англичан, — размышлял пан генеральный директор, — например Болдуина: «Защитный вал западноевропейской цивилизации должен быть прочным, чтобы выдержать разрушительные атаки с востока…» Как только по-немецки будет «защитный вал»? А… Шутцвал… Шутцвал…»
Пограничники проштамповали дипломатический паспорт пана генерального директора. Ему даже не пришлось выходить из машины. Да и таможенного досмотра не было, таможенники только честь отдали.
В тот вечер директор объединения заводов «Шкода» Вальтер писал длинное письмо в центральную контору в Праге.
А Ян писал о славянских мотивах в творчестве Ярослава Врхлицкого.
12
В мрачном малом актовом зале Каролинума Ян Мартину, которому было уже почти тридцать два года, получал диплом доктора философии. Он сдал экзамен на степень доктора, написал и представил свою дипломную работу. Ректор, декан и профессор сидели в своих сборчатых одеяниях на небольшом возвышении у стола, на котором лежал красный плюшевый футляр. Седой педель в берете, синем плаще и с факультетским жезлом в правой руке стоял как солдат на часах.