20. Это стремление к народной стихии из года в год углублялось в кружке.
Характерно, что именно конец семидесятых годов отмечен в литературе и музыке появлением первых образцов демократического жанра комической оперы. Антикрепостническая направленность, защита человеческого достоинства простых людей и осмеивание увлечения иностранной модой — главное содержание оперы «Несчастье от кареты» (1779); в опере «Мельник — колдун, обманщик и сват» (1779) правдиво показан народный быт, обряды. Жизнь народа раскрывалась через мелодии подлинно народных песен. Опера «Санкт-Петербургский гостиный двор», так же как комедии Капниста и Фонвизина, обличает лихоимство21.
Именно в эти годы Фонвизин читал в московских и петербургских салонах своего «Бригадира» и усиленно работал над вариантами «Недоросля», законченного в 1782 году, заостряя в них идеи антикрепостничества. В эти-то годы как раз и складывался Львовский кружок.
Состав кружка не был постоянным. Лишь основной костяк — Н. А. Львов, Г. Р. Державин, В. В. Капнист и И. И. Хемницер — оставался неизменным. Вначале к ним примыкали П. Л. Вельяминов, А. С. Хвостов, А. В. Храповицкий, О. П. Козодавлев, П. Ю. Львов. В 1780 году, вернувшись из Твери, в кружок вступил М. П. Муравьев. Хемницер уехал в 1782 году в Турцию; Капнист часто и надолго уезжал на Украину в свою любимую Обуховку; Державин дважды надолго покидал Петербург в периоды, когда в Петрозаводске и в Тамбове служил губернатором. Храповицкий, Хвостов, П. Ю. Львов отпали очень рано, позднее — М. Н. Муравьев; их место заняли И. И. Дмитриев, Ф. П. Львов, А. Н. Оленин, А. М. Бакунин. Эпизодически посещали собрания кружка поэт И. Ф. Богданович и переводчик И. С. Захаров. Имеется предположение, что к обществу примыкал некоторое время Д. И. Фонвизин и, возможно, Я. Б. Княжнин.
Говоря о кружке, первый биограф Львова пишет, что в этом содружестве Львов был главным авторитетом, утверждавшим произведения друзей своею печатью. Он вспоминает, что Хемницер не выдавал ни одной басни своей в свет без одобрения Николая Александровича. «Помню, когда прекрасная ода Фелице Державина… привезена была Автором к Львову в суд… помню, как сей гений располагал нарядами красавицы…».
В наследии Державина имеется много удачных, верных исправлений, сделанных рукою Львова.
Державин в «Записках», вспоминая в 1805 году этот период, называя себя в третьем лице, говорил, что он «в выражении и штиле старался подражать г. Ломоносову, но, не имея такого таланту, как он, в том не успел… А для того с 1779 года избрал он совсем особый путь, будучи предводим наставлениями г. Баттё и советами друзой своих: Н. А. Львова, В. В. Капниста и И. И. Хемницера».
Член Французской академии, философ, аббат Шарль Баттё (1713–1780) был широко известен сочинением «Les Beaux-arts, reduits а un meme principe» (1746), в котором он развивал мысль, что лозунг «подражание природе» следует понимать лишь в плане подражания тому, что в ней истинно прекрасно. С подобным восприятием аристотелевского учения мы уже встречались: вспомним критическое высказывание Хемницера о памятниках в Шантальи. Такое утверждение проистекало из принципов европейского классицизма и соприкасалось с лозунгом Буало, выдвинутым в его «художественном манифесте классицизма», в поэме «Поэтическое искусство» (1674): «Берегите взор от низменных предметов». Этот отрыв от действительности и привел европейский классицизм к условности и рационализму. Но не только произведения аббата Баттё читали члены кружка, — известно, что Капнист брал у Хемницера сочинения Вольтера, Руссо («Философия природы») и знаменитое сочинение просветителя-материалиста Гольбаха «Система натуры».
В общественной деятельности львовского кружка крайне знаменательны два года — 1779 и 1780. В сентябре 1779 года появляется в «Санкт-Петербургском вестнике» произведение, нарушающее все прежние, освященные традицией каноны: ода Державина «Па смерть князя Мещерского». Герой оды — «сын роскоши, прохлад и нег…» — таково было первое нарушение традиций. Второе: контрастное смешение образов «высоких» с «низкими», заимствованными из жизни, из обыденной речи. Впоследствии Н. В. Гоголь отмечал, что слог у Державина крупен, и это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился, кроме Державина.
Размышление о скоротечности человеческой жизни, о непреодолимости неизбежного конца, о тленности мира, о ложности счастья определяет философский характер этого произведения.
В 1780 году Капнист напечатал в «Санкт-Петербургском вестнике» (в июньском выпуске) «Сатиру I», резкую критику современных представителей русской словесности. Зашифровав имена писателей вымышленными прозвищами, он хлестко бичевал их за низкопоклонство и пресмыкательство, имея в виду одописца В. П. Петрова, стихотворца П. С. Потемкина, присяжного песнопевца В. Т. Рубана и многих других. Более того, Капнист едко высмеивал высшее общество за пороки и лицемерие, прикрытые маскарадными масками, затрагивал также взяточничество и продажность чиновников, подьячих и судей.
Несметное количество врагов нажил себе Капнист этим произведением. Ходили слухи, что ему и журналу грозят серьезные неприятности. Но друзья морально его поддержали. Хемницер переписал для себя всю его сатиру и через три месяца напечатал в сентябрьском номере «Санкт-Петербургского вестника» свою басню «Черви», где весьма откровенно сравнивал «писак» с червями в развороченном палкой гнезде. Державин считал «Сатиру I» лучшим произведением Капниста.
Сам же он работал в то время над отделкой своей знаменитой впоследствии оды «Властителям и судиям», первоначально названной автором «Ода. Переложение 81 псалма». Два ранних варианта отличаются от окончательной редакции 1787 года не только уровнем стилистической обработки, но и тем, что в них было четверостишие, изъятое впоследствии, обличавшее безумцев «средь трона», которые «сидят и царствуют дремля»:
«Не внемлют: грабежи, коварства,
Мучительства и бедных стон
Смущают, потрясают царства
И в гибель повергают трон».
Эти «опаснейшие» стихи с подобным «опаснейшим» завершением были все же опубликованы в ноябрьской книжке «Санкт-Петербургского вестника» в 1780 году. Однако, когда номер был уже полностью отпечатан, цензоры и полиция вдруг спохватились, задержали тираж и потребовали вырезать из номера страницы 315–316 с одой Державина.
Если сопоставить басни Хемницера, «Сатиру I» Капниста, «Оду. Переложение 81 псалма» Державина, относящиеся к 1779–1780 годам, то становится понятным, чем дышали и жили члены Львовского кружка.
Муза самого Львова в этот период молчала. Лишь в конце 1780 года начал он было писать сатирическое произведение, оставшееся незаконченным: «Со взором бешеным, неистовым языком…», направленное против испорченных нравов великосветских петиметров; написал лирическое стихотворение «Идиллия. Вечер 1780 года ноября 8-го». Оно навеяно любовью к Машеньке Дьяковой.
В личной жизни Львова большую роль сыграл в это время Капнист. Публикуя сатиру, Капнист рисковал навлечь на себя гнев не только писателей-современников, подьячих и правительственных кругов — сатира вряд ли могла прийтись по вкусу обер-прокурору сената Алексею Афанасьевичу Дьякову. А Капнист недавно был обручен с его дочерью, Александрой Алексеевной; как владетель крупных поместий на Украине и родового дома на «Аглицкой» набережной он казался подходящим женихом.
Иное дело — Львов. Ведь у него — всего лишь маленькое имение около Торжка. Ну разве допустимо выдать за него Марию Алексеевну, самую красивую из дочерей, производящую сенсацию в «пиесах» с музыкой и пеньем? Нет, богатые женихи и для нее найдутся.
Но любовь нетерпелива.
Софья Васильевна Капнист-Скалон рассказывала о своем отце В. В. Капнисте, как он накануне своей свадьбы решился помочь ДРУГУ, рискуя снова навлечь на себя гнев будущего тестя. Отправившись вместе с Машенькой и с Александрин на бал, он вдруг свернул с дороги и подъехал к маленькой церкви у Галерной гавани на Васильевском острове, где ждали их Львов и священник. Львов и Машенька обвенчались. После этого Львов поехал к себе, а Капнист с невестой и ее сестрой — на бал, где их ожидал Дьяков с семейством, удивляясь, что Капниста нет так долго.
Тайна свято соблюдалась всеми участниками этой необычной женитьбы: три года муж и жена прожили друг с другом врозь, в разных домах, и даже близкие друзья не знали ничего о браке.
В начале 1780-х годов неожиданно проявился архитектурный талант Львова. Среди материалов, относящихся к предыдущим годам биографии Львова, не встречается ни одного указания на его занятия архитектурой; до нас не дошло ни одного хотя бы скромного здания, возведенного им до этого времени. Но теперь он предстает вполне сложившимся мастером, с четкими взглядами и убеждениями. Быть может, какую-то архитектурную «школу» Львов прошел в Париже или в Петербурге. Его руководителем мог быть ныне совершенно забытый архитектор Алексей Алексеевич Иванов (1749–1802), отправленный в 1767 году совершенствоваться за границу, а с 1777 года преподававший в перспективном и архитектурном классах Академии. Известно, что с его сыном, художником Иваном Алексеевичем Ивановым, Львов был тесно связан впоследствии. Может быть, Львову помог стать архитектором тоже новоторжец Савва Иванович Чевакинский — выдающийся зодчий периода барокко.
Вопрос об архитектурном образовании Львова остается открытым. Однако очевидно, что собственная инициатива, окружающая среда и призвание сыграли в этом существенную роль.
Античная классика с ее тектонической ясностью форм стала в это время знаменем русской архитектуры, отрицающей пышность и изощренность архитектуры предшествующего периода — барокко. Привлекали внимание русских зодчих другие эпохи и стили, развивающие классические архитектурные формы, — итальянское Возрождение, классицизм Франции, Англии и т. д. Творческий арсенал русских архитекторов пополнился увражами и трактатами мастеров классической архитектуры.