Фаустман смотрит, как Беатрис и Марго плещутся в бассейне, и воображает, как сам ныряет к ним. Его отвлекает шевелящееся где–то в глубине легкое беспокойство.
— А транспортировка кораллов? Кто будет следить за нею?
— Кто, кроме меня? Вместе с багамскими властями. Которые, как вы заметили, должны дать разрешение на вывоз кораллов, а после будут довольствоваться тем, что все строго соответствует правилам.
— Так они уже согласились на ваши планы переустройства острова?
— Скажем так — у меня есть кое–какие связи в Нассау. Как бы то ни было, mon cher[4] здесь на Багамах правительство рано или поздно всегда все одобряет. Вся хитрость в том, чтобы убедить их одобрить раньше, а не позже. Именно поэтому для того, чтобы начать этот проект, мне нужен человек с вашими регалиями.
— Лишь бы не было ни малейшей возможности того, что я сам и мой институт окажутся замешаны в каких–либо неблаговидных действиях.
— Будьте покойны, друг мой. Все будет делаться только так, чтобы не гарантировать вашему институту никакой иной роли, кроме помощи в лечении наших бедных больных рифов. Как только наше совместное предприятие встанет на ноги, и мы обустроим остров, нам представятся и другие возможности. Вообразите такую перспективу: на месте старой электростанции будет выстроена самая передовая в мире лаборатория по выращиванию кораллов. Станцию я сейчас выкупаю у местного правительства. Вообразите себя директором этого заведения. И в два — нет, в три раза большее жалование, чем то, что вы получаете сейчас.
Фаустман допивает вино и быстро смотрит на Беатрис и Марго. Ладонями они брызгают друг в друга водой. Фаустман воображает ряды резервуаров, наполненных кораллами всех мыслимых разновидностей — пурпурный лист, дерево из слоновой кости, оранжевая трубка, пещеристая звезда, сплавленные рога, хрупкое блюдце, гигантский мозг, бороздчатый гриб.
— Это соблазнительно, — говорит он Мефисто.
— Однако, вы колеблетесь. Вам, должно быть, требуется дополнительная компенсация?
— Вопрос не в деньгах.
— А в чем же тогда?
— Трудно сказать. В академической чистоте, должно быть.
— Но я же не душу вас прошу продать. Я просто прошу вас помочь омолодить наши рифы. Кроме того, что хорошего в вашей академической чистоте, если вы теряете гранты на свои исследования?
Фаустман замечает, что Беатрис и Марго избавились уже и от бикини.
— Это вы верно заметили, — отвечает он.
– Regarde les femmes[5] — шепчет Мефисто и тянется к видеокамере. — Их разве терзают соблазны?
Фаустман смотрит на двух женщин — они целуют друг друга, — прислушивается к тихому шелесту видеокамеры, когда та задерживается на словно изваянной груди Беатрис, блестящей от воды, на возбужденных сосках Марго, с которых стекают капли.
— Мне нужно время, чтобы обо всем этом подумать.
— Ну разумеется, друг мой. Думайте, сколько нужно. А пока следите за камерой.
Глаза в глаза, лица сближаются, Беатрис и Марго продолжают обнимать друг друга, но вот Мефисто шепотом дает режиссерские указания, и Беатрис подплывает к бортику бассейна, цепляется за облицовку, широко распахнутыми глазами смотрит прямо в объектив, а Марго приближается к ней сзади и начинает пальцами ласкать ее.
Не отрываясь от повернутого к Фаустману видоискателя камеры, Мефисто подбадривает их на арго, которого Фаустман не понимает. Беатрис отвечает стоном удовольствия, Марго — потоком слов на французском.
— Моя жена убеждена, что истинный морской биолог уже давно прыгнул бы в бассейн, — говорит Мефисто.
— Скажите ей, что дело не в том, что меня это не соблазняет, — отвечает Фаустман. — Просто я…
— Чувствуете скованность?
Фаустман делает глубокий вдох и кивает.
— Потому что женщина, возбуждающая вас, — моя жена?
— Возможно.
– Un savant scrupuleux[6] — говорит Мефисто жене. — Il lui faut plus de temps pour reflechir.
В ответ на это Марго подманивает Фаустмана кончиком языка.
— Что вы ей сказали?
— Я объяснил, что вам нужно больше времени на раздумья, — отвечает Мефисто. — Или вы уже подумали достаточно?
К этому времени Беатрис реагирует на услуги Марго, ахая от удовлетворения, вскрикивая в экстазе, вздрагивая от приближающегося оргазма. Не в силах сдержаться, Фаустман глубоко вдыхает ночной воздух, срывает с себя рубашку, брюки и белье.
— Вы точно не против?
— Но я в восторге! — восклицает Мефисто. — А Марго — еще больше меня. Неужели вы не видите, что рвение, которое она разжигает в Беатрис, — лишь зеркальное отражение ее собственных желаний?
Фаустман делает шаг к краю бассейна.
— Ну, раз вам все равно…
– C'est tout entendu[7] — заверяет его Мефисто. — Но что вы можете сказать в ответ на мое предложение?
Фаустман долго смотрит на двух женщин, поджидающих его в нетерпении течки, готовится нырнуть.
— Хорошо! — кричит он. — Я согласен!
– Alors, depeches–toi![8]— отвечает Мефисто, направляя камеру на обнаженный зад Фаустмана. — Не заставляйте дам ждать. Погружайтесь, будто вы, как это говорится, — chez vous![9]
Две недели спустя по предложению Беатрис они с Фаустманом решают отпраздновать в баре международного аэропорта Нассау. Они направляются в Нью–Йорк, где Фаустман ожидает поздравлений коллег по Институту океанографии за то, что обеспечил контракт, который спасет лабораторию кораллов, а Беатрис намеревается заявить своему редактору, что уходит из этого бульварного листка навсегда. Несколько запечатанных контейнеров, за погрузкой которых в грузовой люк самолета «Дельты» до Ла–Гуардии они только что проследили, будут доставлены в институт незамедлительно. А если что–нибудь пойдет не по плану? Или, точнее, если выяснится, что кораллы делят место в контейнерах с чем–нибудь еще? Такая тревожная перспектива вдруг оказывается на самом пороге сознания Фаустмана, когда Беатрис, заказав пинья–коладу, ни с того ни с сего ставит его в известность, что когда контейнеры доставят, она и несколько деловых партнеров Мефисто собираются быть на всякий случай под рукой.
— Под рукой на случай чего? — спрашивает Фаустман.
— На случай торжественного открытия. — И Беатрис поднимает стакан, будто произносит тост.
— Ты имеешь в виду — открытия контейнеров?
— Чего ж еще?
Фаустману не хочется верить в то, что она явно хочет сказать.
— Секундочку, — говорит он. — Одну секундочку.
— Что–то не так? — спрашивает Беатрис, пристально гладя на него поверх края стакана.
— Не хочешь ли ты сказать, что в них — что–то еще, помимо кораллов и морской воды?
Беатрис хрипловато смеется.
— Тебе не кажется, что беспокоиться об этом уже поздно?
— Ты не ответила на вопрос.
— Откуда я знаю, что в контейнерах? Когда мальчики Мефисто их наполняли, тебя разве рядом не было?
— Не все же время, — уныло отвечает Фаустман.
— Значит, видимо, тебе просто не хотелось знать.
Пораженный наглой точностью этого заявления, Фаустман мысленно совершает скачок во времени — грузовой порт Ла–Гуардии, контейнеры обнюхивает немецкая овчарка, рвется с поводка, скулит, предупреждая хозяина…
— Назови мне слово, — говорит Беатрис, озаботившись его внезапной бледностью, стараясь отвлечь. — Любое слово.
— Собака, — рассеянно отвечает Фаустман.
— Не беспокойся. Собаки ничего не чуют через морскую воду.
— Значит, внутри действительно что–то есть! — восклицает Фаустман. Мысленным взором он уже видит таможенника, вскрывающего запечатанную крышку.
— Да возьми же ты себя в руки! — советует Беатрис. — У тебя просто нервы разыгрались. В первый раз так со всеми бывает.
— Что ты хочешь сказать — в первый раз? — стонет Фаустман: он никак не может поверить, что худший его кошмар подтверждается в этом разговоре.
— Меф собирается отправлять тебе много кораллов.
Осознание того, что такую же кошмарную тревогу придется испытывать еще и еще, лишает Фаустмана дара речи.
Беатрис ободряюще улыбается ему.
— Я разве не обещала, что мы с тобой много времени будем проводить на Багамах?
Когда они покидают бар и начинают спускаться в зал ожидания вылета, им вслед смотрят какие–то туристы, только что из Бостона. Ничего удивительного — на первый взгляд они потрясающая пара. Беатрис, снова в золотых парчовых брюках, спускается своей неподражаемо провокационной походкой: одна сандалия на каблуке за другой, держась за плечо спутника; а загорелый и мрачный на вид Фаустман с дипломатом в одной руке и алюминиевым тубусом в другой своим твердым шагом поддерживает ее текучий ритм. Если присмотреться, однако, становится видно, что он весь трясется и обильно потеет, а Беатрис положила ему на плечо руку поддержать не столько себя, сколько его.
Проходя под настенной живописью, Фаустман поднимает голову, смотрит на Колумба, вспоминает то жесткое суждение, которое вынес о нем, и понимает, что и сам пустился в такое странствие, из которого невозможно вернуться. И боль ужаса пронзает его кишки стрелой. Он сразу хватается за горло и ловит ртом воздух.
— Мне не очень хорошо.
— Ты должен взять себя в руки, — говорит Беатрис.
— Я не хочу в это ввязываться.
— Слишком поздно. Если ты только не собираешься сдаться таможенникам.
— Господи, — стонет Фаустман. — И о чем только я думал?
Беатрис коротко смеется.
— Вероятно о том, что сделаешь с Марго и со мной в том бассейне.
Фаустман не мигая смотрит на Колумба, пытаясь привести себя в порядок. Три часа спустя таможенный агент в Ла–Гуардии уже засучил рукава.
Проследив за его взглядом и надеясь немного расшевелить его, Беатрис тычет его в бок: