нал… Судилище… Расстрел…» Третьи молча крестились, вытирали слёзы уголком косынок и молились: «Заступись, Боже! Не оставь одних в трудную минуту! Не дай пасти духом и верою…»
В здание нас впустили по повестке, других оттесняли винтовками, командир конвойной роты матерился так, что было слышно даже в зале суда. Там уже были все мои друзья. Мы переглянулись.
Солдат указал, куда нам сесть. Через какое-то время появился уполномоченный Бескашин всё в той же чёрной куртке, с наганом в кобуре. Завели священников, руки у них были связаны. Зашли судьи. Все стихли. Начался трибунал.
Первым встал Бескашин и железным голосом начал зачитывать жуткие, холодные, мёртвые слова:
– «Секретным отделом ВЧК по делу явления так называемой божьей матери третьего августа прошлого, тысяча девятьсот девятнадцатого года произведено тщательное следствие. Допрошены гимназисты. Задержаны особо опасные элементы: протоиереи Владимир Попов, Владимир Павлов и Андрей Распопин…»
В зале стояла небывалая тишина, боялись даже шелохнуться, и только с улицы доносилась ругань конвойных, кого-то даже пырнули штыком, и женщины умоляли о помощи. Уполномоченный Бескашин продолжал чеканить страшные, нечеловеческие слова:
– «Обращаю внимание трибунала, что на юго-востоке Архангельской губернии как раз в то самое время бились Красная и Белая армии. По всем направлениям, судорожно сдерживая наше наступление, белогвардейцы отступали, несли неисчислимые потери, а упомянутое чудо не что иное, как разрывы артиллерийских снарядов. Из чего можно заключить, что вся эта комедия носила мистический характер и была сделана опытными руками святых шулеров…»
Я не понимал, никто в зале не понимал, какие ещё снаряды? Почему никто не слышал разрывов? Да и Красная армия пришла только зимой. И почему мы, те, кто видел явление, и те, кто записал об увиденном, стали вдруг шулерами? А Бескашин всё молол и молол, постукивая вдобавок кулаком об стол:
– «Протоиерей Попов Владимир в августе прошлого года в Архангельске, руководимый тайными замыслами усиления контрреволюционной агитации, с приданием ей фактора покровительственного вмешательства высших божеских сил, составил заведомо невероятный акт о явлении Богоматери над городом Архангельском, благословляющей город в юго-восточном направлении, чем сознательно старался расположить население к представителям союзной оккупации и возбудить ненависть к советской власти. Тем самым Попов обрекал жителей на продолжение Гражданской войны, голода и эпидемий».
В голове у меня всё смешалось. Я не мог понять, как один священник мог возбудить ненависть к армии освободителей, к столице, к Ленину, к стране. Неужели правда мог? Может, поэтому и трибунал из Москвы прислали, чтобы высшие чины самолично разобрались? Мои мысли прервал судья, он ударил молотком, встал и зачитал бумагу:
– «Трибунал в судебном разбирательстве дела после тщательной проверки всего материала судебного следствия, выслушав объяснения обвиняемых и защиты, постановил и приговорил: „Все обвинения, предъявленные обвиняемым, считать доказанными полностью. Обвиняемых подвергнуть высшей мере наказания (расстрел)“».
В зале все вздрогнули, кто-то упал в обморок, девочки зажмурились и закрыли уши руками, мама сильно сжала мою руку. Судья продолжил:
– «Приняв во внимание важные победы пролетарской революции во всём мире, а также приняв во внимание великую пролетарскую амнистию, трибунал нашёл возможным приговорённым высшую меру наказания заменить пятилетним тюремным заключением».
Эпилог. Строительство храма
– Ну как ты, Игорёк? Выздоравливаешь? – спросил дедушка.
– Ага! Только горло болит, и температура тридцать семь и сколько-то, немного совсем. Но мама сказала лежать, вот и лежу целый день. Скукота…
– Ну, ничего! Полежи. Не сегодня завтра поправишься, тогда и к нам прибегай. Бабушка шанег[5] испечёт.
– Деда, а расскажи ещё раз про ангела?
– Так ведь мы, как с крестного хода пришли, мама тебе с порога всё рассказала.
– А ты ещё раз! Очень интересно, как это он появился?
– Мы сначала возле Успенского храма собрались, а потом на перекрёсток улицы Свободы и Новгородского проспекта прошествовали, именно там сто лет назад явилась Божия Матерь. Наро-о-оду было – множество! А день-то сам видишь какой? Хмурый, дождь! Но всё же люди радость в себе несли, лица светились, сияли от счастья. Когда митрополит совершил молебен у поклонного креста, в небе птицы закричали. Все взглянули и глазам своим не поверили: стаи птиц в виде ангела выстроились. И так у них это явственно получилось, что никому не пришлось объяснять, что ангел в небе.
– А что он делал?
– Радовался, внучок.
– Чему же?
– Тому, что скоро храм в честь явления Богоматери будут строить.
– Да, мне мама про явление Богоматери рассказала. Точнее, вот эту тетрадь дала почитать, там воспоминания…
– Да, да! Знаю эту тетрадь. Мне о явлении Пресвятой Богородицы ещё мой дед рассказывал, а ему – его дед, Сергей Яковлевич. Тебе бы он прапрадедом пришёлся. Так вот он, будучи ребёнком, случившееся в эту тетрадь и записал…
– Ага! Я уж понял!
– А понял ли ты, почему Она им явилась?
– Как-то не очень. Я, если честно, не думал об этом.
– Чудо в тысяча девятьсот девятнадцатом году случилось, дети Пречистую Богородицу увидели и подумали, что это благая весть о скором окончании войны, а выпало – предсказание временного торжества дьявола в Архангельске, в России и во всём мире. Оказалось, что Иисус благословлял верующих на мученический подвиг.
В те годы Гражданская война между белыми и красными шла, настоящее бедствие и несчастье на Русской земле. Время неопределённости и непредсказуемости. Люди одной страны убивали друг друга. Но никто так и не понял зачем. На чьей стороне была правда?
Потом гонения на христиан. Массовые репрессии. Тысячи людей невинноубиенных, сотни тысяч пострадали за веру, за Отечество, за свои убеждения, свои взгляды. Отделение церкви от государства, реквизиция православных ценностей. Святые мощи вскрыты и подвергнуты всяческому глумлению, чтимые иконы были изъяты, монастыри закрыты, церкви и храмы разрушены. Святыни растоптаны, богатства и убранства храмов разграблены.
– А в сорок первом ещё одна жестокая война, затеянная гитлеровской Германией. Зачем они напали на нас? Ведь немцы жили лучше русских. Зачем им нужно было разорять и без того бедные деревни?
Сто лет прошло, и вот наконец-то благословляется строительство храма во имя иконы Покрова Божией Матери на том самом месте, где явилась Она детям. Оттого и ангел к нам спустился, порадоваться вместе с нами и веру нашу укрепить.
И ты, Игорёк, верь! С Божьей помощью и на поправку пойдёшь.
Ледяное море
I
Удивительно, как устроен человеческий разум, какие игры он порой нам подбрасывает. Наш караван из тридцати верблюдов, гружённый мамонтовым бивнем, уже вторую неделю плыл по пустыне Такла-Макан. Кажется, совсем недавно я давал зарок, что не покину родной дом, но прошло лишь чуть больше года, и наша команда вновь подвергает себя невероятным испытаниям, изнывая под палящим солнцем без питья и еды.
Путешествуя среди раскалённых песков, я задавался одним и тем же вопросом: «Какую пользу несут мои мысли людям?» Конечно же это был вопрос, ответ на который не требуется. Всё крайне очевидно – пока мои мысли были при мне, они не несли никакой пользы. После некоторых раздумий я принялся записывать на бумагу всё, что считал важным. Я начал вести дневники, как испокон веков вели поморы свои мореходные книги: выставляя ориентиры, отмечая опасные места.
Первоначально моя тетрадь была мне собеседником, а записи не что иное, как старание познать самого себя, попытка раскрыть своё предназначение. Потом я просто помечал чернилами всё, что казалось важным в моей жизни, как лесные люди делают топором зарубки на соснах, чтобы не потеряться в тайге, так и мне нужны были вешки. В конце концов я стал делать это в надежде, что рано или поздно кто-нибудь прочитает мои записи и всё, что мне пришлось пережить, послужит уроком.
Ключевой записью стало первое, что предложила мне память. Эти воспоминания об одном из январских дней тысяча шестьсот сорок восьмого года, месяцем ранее мне исполнилось всего пятнадцать, и я был самым юным мореходом на корабле ледового класса «Лебедь». К слову, уже тогда кормчий[6] Афанасий Иванович без опаски доверял мне управление судном.
В то морозное утро десять погонщиков правили огромное стадо северных оленей, разбитых на четвёрки. Эта могучая ездовая сила растянулась на сотню саженей[7] и увлекала за собой необычную упряжь из тридцати нарт, приставленных и связанных плотными рядами. На повозке возвышался массивный двухмачтовый коч[8]. Восемнадцать поморов стояли по правому и левому бортам, удерживая шкоты[9], словно вожжи, и поочерёдно, то натягивая, то стравливая их, управляли парусами. В одно мгновение так долго дремавшую тишину разогнали хрипы взмыленных оленей, топот копыт, свист погонщиков и скрипы корабельных снастей. Все эти звуки объединялись в единую невидимую волну, которая ударялась о ледяные торосы и уносилась прочь. Заиндевелый корабль после стольких дней зимовки, после пережитых морозов и вьюг наконец-то мчался по Ледяному морю, закручивая снежные вихры за кормой.
Я стоял рядом с нашим капитаном Афанасием Команиным и следовал его указаниям. Ветер дул с кормовых углов, и обмёрзлое судно шло курсом в бакштаг[10], нам лишь оставалось создавать дополнительную тягу парусами и стремиться удерживать нос корабля за оленями.