нас кончится туалетная бумага, аменя дома не будет, то маму за ней отправлять бесполезно– она потащится за ней вбулочную.
Ладно, подумала я сердито, расправив плечи, выпрямив спину и стараясь идти идеальным шагом (онравен длине стопы), хорошо, что мамочка разозлилась. Просто прекрасно.
Слишком много командую? Могу и перестать!
Доведу её до кафе, где сидят эти тётки-издатели, и хватит сменя!
Может, ещё успею на маткружок. На вечернюю йогу– так точно. Аесли нет, по крайней мере лягу спать пораньше, чтобы успеть на утренние занятия. Йога уменя рано– вшесть утра.
Имела я глупость ввязаться вэту авантюру. Но разрулю я её– как надо. Счувством собственного достоинства и сдержанностью, которую я считаю добродетелью уже… сколько там? Год? Когда произошла та история?
Так, всё! Забыли.
И я крепко сжала вкармане остатки лопнувшего мячика.
Глава 2
След помады
Как я и думала: запала умамочки хватило только на то, чтобы добраться до стеклянной двери кафе. Она вытащила руку из кармана, взялась за дверь и… обернулась на меня.
–Иду,– мрачно отозвалась я, но, заметив, на её лице радость, поспешила добавить:– Доведу тебя только до зала. Дальше сама разбирайся!
Мама переступила сноги на ногу, и тогда я, взявшись за ручку двери, сама распахнула её и втолкнула маму внутрь.
Мы спустились по ступенькам вполутёмный холл. Увхода горели три светильника вформе свечей, слева тянулся книжный шкаф, забитый книжками (типа, мы такие модные, гостям предлагаем книги, ане журналы), справа сидел гардеробщик вбелой рубашке сзакатанными рукавами и чёрной жилетке и,конечно, читал. Ине абы что, аДжека Лондона. Мама, конечно, совсем оробела, и пришлось мне стащить снеё пальто, достать щётку для волос и самой её немного причесать. Потом я сняла и своё пальто, анаш чтец всё не мог оторваться от Лондона. Не кафе, аЛенинская библиотека. Может, тут вместо номерков– читательские билеты?
–Извините,– сердито сказала я.
–А? О,– только и сказал гардеробщик (типа, какая неожиданность– чьи-то вещи! В«библиотеке»!).
Он забрал нашу одежду и потащил квешалкам.
А потом снова уселся скнигой. Кот учёный. Амама вдруг села на стул возле зеркала и стала похожа на Алёнушку на камне. Не столько позой, сколько цветом лица. Серо-зелёным.
Явздохнула, достала свою косметичку. Развернула её кзеркалу и принялась красить. Снова провела по губам помадой, не забыв, конечно, про контур. Аона даже не посмотрела на своё отражение.
Она никогда не смотрит на себя взеркало. Как будто ей противен собственный внешний вид. Яэтого не понимаю. Ну, противно тебе на себя смотреть. Ну измени что-то! Сходи вспортзал, ккосметологу, да просто вИнтернете по форумам полазай, там столько советов по красоте– просто библиотека. Хочешь– прикладывай квекам лёд– хоть сромашкой, хоть спетрушкой. Хочешь– маски из свёклы на ночь делай (только утром не забывай смывать, видок тот ещё, словно стебя содрали кожу).
Мы смамой часто ругаемся из-за того, что ей на себя плевать.
Как-то я её заставила посмотреть на себя перед выходом. Ещё ей красиво шарф повязала. Узлом «аскот». На одном сайте прочитала, что он придаёт образу женственность. Ядолго крутила его, натягивала, связывала кончики, прятала их под воротник её блузки, аона посмотрела на себя, вздохнула… и махнула рукой.
Только моё главное правило («Не показывай эмоции!») не дало мне на неё заорать. Но она всё поняла по взгляду. Сразу опустила голову, испугалась. Как черепашка– нырк под панцырь. Вот и сейчас. Сидит грустная, смотрит на свои брюки впятнах. Давит мне на психику. Икто из нас ещё тиран?!
–Ну хорошо,– сказала я,– пять минут. Япосижу стобой там ровно пять минут.
–Правда?!
Мама вскочила, обняла меня и… поцеловала меня вщёку.
–Ты что?– прошипела я, и гардеробщик от испуга выронил своего Лондона. Прямо вгрязь, которая осталась от маминых подошв.
–А что?– растерялась мама.
Явотчаянии смотрела взеркало. На моей щеке, идеально затонированной и припудренной, отпечатался след алых губ!
–Мама! Ну хоть иногда можно включать голову! Ты хоть чуть-чуть думаешь! Ты! Ты!
«Не показывай эмоции!»
Ятряхнула головой. Ладно, уменя всё равно не хватит слов, чтобы показать всеэмоции.
Просто выхватила из косметички салфетку, принялась тереть щёку. Как назло, я не захватила ни одного средства для снятия макияжа! Но мне и вголову не могло прийти, что оно мне может понадобиться! Яж не сночёвкой пришла вэто дурацкое кафе. Ктож знал, что умоей мамы вместо головы– тыква! Ну то есть я всегда это знала… Но не до такой же степени!
Мама сперепугу спряталась за стойкой гардероба и выглядывала оттуда, как рядовой Райан из окопа.
–Кремом попробуйте,– посоветовал гардеробщик, подняв книгу и тщательно протерев салфеткой обложку. Читать дальше он не стал, просто положил книгу на стойку.
Конечно, тут унас кипят такие страсти, по сравнению сзанудой Лондоном Шекспир отдыхает!
–У меня нет крема!
–А держите мой,– сказал гардеробщик, и,покопавшись вкарманах, выудил длинный белый тюбик.
Ябрезгливо поморщилась, но крем взяла. Нельзя же было идти клюдям со следом помады на щеке! Мама схватила книгу и прикрылась ею, словно я собиралась метнуть кремом внеё.
–Не смешно,– отрезала я, поднесла тюбик кглазам и возмутилась:– Он же для рук!
–А какая разница?– пожал плечами гардеробщик,– вам же стереть надо краску со щёк? Так любым жиром можно… Хоть свиным.
–Спасибо за совет,– мрачно сказала я, выдавливая крем на салфетку и яростно протирая им щёки.
–Проверено на практике,– заверил меня гардеробщик,– краску можно любым маслом оттереть. Подсолнечным, например. Но лучше всего жиром. Животным. Вот усвиней…
–Да что вы заладили, жир, жир,– разозлилась я,– откуда вы это взяли? Ивообще, я, между прочим, веге…
–«Выбирай,– торжественно сказала мама, открыв книгу,– познаешь печаль и волнение, когда будешь лежать на убойном поле, асолнце припечёт твои больные суставы и вытопит жир из твоего тощего тела, как вытапливают сало из жареного поросёнка».
–… тарианка,– закончила я,– и ты, мама, это знаешь!
–Япросто ответила на твой вопрос,– обиженно сказала она,– ты спросила, почему, откуда он это взял, я тебе и прочла. Это, кстати, классика, «Джерри-островитянин»!
–Яи без него это знал,– сказал гардеробщик, забирая умамы книгу, ауменя– крем.– Вот ведь как? Помогаешь людям, аони тебя ещё и поучат жизни…
–Погодите,– пробормотала я, присматриваясь ксвоему отражению,– стоп, стоп… дайте-ка мне этот крем ещё раз!
Яперевернула тюбик, поднесла его клампочкам-свечкам и ксвоему ужасу прочитала, что…
–Он соблепиховым маслом!
–Не знаю,– проворчал гардеробщик,– я состав кремов не читаю…
–Ну конечно, вы же Джека Лондона читаете,– проговорила я сквозь зубы,– про свиной жир… авот облепиховый…
–Детка, но почему?– начала мама.
–Да потому. Что. Уменя. Теперь. Жёлтые. Щёки. Ине заметит этого только слепой!
Яне орала. Ячеканила слова, как монеты.
–Яне вижу,– отреклась мама.
–Ятоже,– подтвердил гардеробщик, который слишком близко, на мой взгляд, придвинулся кмаме.
Ямолча посмотрела на них, чтобы они поняли смысл моей последней фразы. Потом снова глянула на себя.
Ужас. Кошмарный кошмар.
–Мама, знаешь,– начала я уже, наверное, всотый раз,– я, пожалуй, внутрь не пойду. Я…
–Хорошо,– вдруг согласилась мама.
Она сняла очки и начала протирать их краем свитера. Счего они унеё вдруг запотели?
–Пойду сама,– продолжила мама.
–Явас провожу,– пообещал гардеробщик.
Что-то не понравился мне блеск вего глазах, как только мама назвала «Джерри-островитяна» классикой. Может быть, конечно, он записан вклуб Почитателей Лондона, но почему тогда он так уставился на маму, стоило ей снять очки? Не потому ведь, что она была похожа на Джерри-островитянина?
–Ну нет,– решительно сказала я,– этого вы двое точно не дождё… всмысле, всё нормально. Явсё же иду.
Да, только отпусти эту маму, и она приволочёт домой этого милого гардеробщика, и он будет унас читать своего Лондона, съест все котлеты, выпьет весь чай, акогда чай и котлеты закончатся и он сбежит, мне, именно мне, придётся вставать кней по ночам и шарить по её прикроватной тумбочке впоисках валидола и берушей для себя.
Уж лучше позор сжёлтыми щеками. Пусть думают, что меня мама до желтухи довела.
Яглянула впоследний раз на себя взеркало, махнула рукой и поплелась за мамой.
Да, их там был полный зал. Тётеньки, которые занимаются детской литературой. Издатели, редакторы, кураторы детских программ фестивалей. Вмодных свитерах, чаще коротко стриженные, вочках вмодной оправе, снеобычным цветом волос, приветливые, но свежливым вопросом вглазах: «А вы, собственно, кто?»
Пахло кофе и немного натягивало сигаретами из зала для курящих.
В торце стола, который занимали эти тётеньки, сидел парень.
Вот какой он был. Унего были большие круглые уши, да ещё и торчком! Черты лица мелкие и острые, аглаза– просто совсем маленькие, немного удивлённые. Такое детское удивление, чуть глуповатое, но весёлое: «Как? Это кофе? Ичто, его пьют?» Но ещё было внём что-то…
Даже не знаю, такие вещи понимаешь чем-то внутри, просвечиваешь каким-то внутренним рентгеном. Достаточно одной детали– увидеть запястье, широкое, загорелое, оплетённое фенечкой… Или замшевые серые кеды… Или поймать, как он прищуривается. О нет, не то что он герой твоего романа! Нет! Ни вкоем случае! Никаких героев!
С героями я завязала. Точка. Мои отношения споследним «героем» закончились таким ожогом, что я до сих пор не уверена: пришла ли я всебя?
Нет, я просто поняла, что этот парень– классный.
Словцо дурацкое, согласна. Ничего конкретного не выражает. Нельзя нацепить на себя дизайнерскую одежду и быть благодаря этому классным. Не получится, обладая великолепным чувством юмора, прослыть классным. Цвет глаз, черты лица, выбор определённой одежды, то, какие ты смотришь фильмы, то, в