– К вам подходил Сысоев. Мне сообщили…
– А кто это? – удивилась Фаина.
– Да вон же! У двери. В светлом костюме… – скосив глаза, прошептал замполит. – Он из Кремля! Делал какие-то замечания?
– Приглашал танцевать, но вы же не разрешаете.
– Я такого не говорил! Сейчас же пойдите и пригласите его, – рассерженно приказал капитан. – Быс-стрее…
– А уж это – мое личное дело! – заупрямилась вдруг Фаина. – И прошу не вмешиваться!
Капитан виновато осклабился и тут же исчез от греха подальше.
…После второго фужера шампанского, сладко захмелев и чувствуя свою возрастающую власть над мужчиной, Фаина не без сомнения спросила:
– Вы правда из Москвы? И большой начальник?
– Ну это – преувеличение. Хотя телефон с гербом есть.
– А мне не приходилось бывать в столице. Мечтаю погулять по Красной площади! Услышать Лемешева, увидеть балет Большого театра… Что я несу? Не обращайте внимания, Роман Ильич! Но мне ужасно весело!
– Через два дня я могу вас взять с собой. В ЦК комсомола у меня связи. Устрою.
– Так сразу?
– Да! Как подобает мужчине, – твердо ответил Сысоев на ироничный вопрос Фаины.
– А почему бы и нет? Люблю риск… А теперь давайте танцевать! Вы же меня пригласили в ресторан, чтобы танцевать… Послушайте, вам нравятся оперетты? Раньше терпеть не могла! А сейчас мелодии сами лезут в голову… Вы меня не слушайте… Такое редко бывает… А в Москву меня никто не отпустит. Или вы – волшебник?
Роман Ильич, не отводя мерцающих глаз, молча пригубил вина и улыбнулся.
– Иногда бываю!
На открытой веранде кружились пары. Среди посетителей преобладали офицеры и принаряженные дамы, курортницы. Трио музыкантов – пианист, барабанщик и контрабасист – играли репертуар Козина, аккомпанировали немолодой певице, с коршунячьим носом и огромными черными глазами, ошеломляющей публику низкими, почти баритонными нотами. У Фаины путались мысли, и временами она пугливо озиралась, как бы убеждаясь, что все это происходит на самом деле, а не во сне. Роман Ильич отменно водил ее в танце, предупреждая малейшие движения. И необъяснимое желание быть покорной его рукам, ласковым и влекущим, возникло исподволь…
Неудачи на африканском театре военных действий, потеря Южной России, вольнодумство прежде покорных союзников и множество иных, менее значимых причин заставили руководство Третьего рейха искать резервы для укрепления армии и успешного ведения «тотальной» войны. Только в марте, спустя три месяца после того, как власовский комитет заявил о формировании Русской освободительной армии (РОА), отдел пропаганды верховного командования вермахта заинтересованно отнесся к генералу-перебежчику, открыв в берлинском предместье Дабендорф школу пропагандистов. Тогда же вспомнили и о Павле Шаганове, уволенном из абвера. Капитан отдела пропаганды Штрикфельдт пригласил «эксперта по казачеству» к себе и поручил проинспектировать обучение в школе. Он же передал Павлу Тихоновичу просьбу атамана Краснова приехать в Далевиц, к нему на виллу, для важного разговора.
Черный «штейер» домчал по лесному шоссе к барачному городку школы, который раньше предназначался для содержания пленных французов. С трех сторон лагерь окопали рвами, где, вероятно, укрывались от участившихся авианалетов. Ряды казарменных строений разделял просторный плац, запруженный курсантами в этот утренний час. Охранники проводили Павла Тихоновича к дирекции школы, но он не спешил встречаться с командованием, похаживал, толкался среди курсантов, которые свысока поглядывали на его цивильный костюм и шляпу. Все они носили немецкую униформу, с шевронами на правом рукаве – «РОА». С радостью слушал Павел Тихонович русскую речь, южный казачий говор. Чуть в стороне, на футбольном поле, голые до пояса парни гоняли мяч, крича и по-мальчишески споря. Утро было росистым и прохладным, и футболисты норовили держаться не в тени, падающей от ближних сосен, а на солнце. Фигура и лицо одного из них показались Павлу знакомыми, он пригляделся, пройдя к воротам, и узнал Иванницу. Кубанец носился за мячом как угорелый, ничего не замечая в азарте! Его черный влажный чуб бился крылом, в глубокой ложбинке спины блестел пот. Призывный окрик Петр воспринял с недовольством. Но, оказавшись у бровки поля, узнав есаула, заморгал от изумления:
– Ты? Откуда бог принес? Рад видеть, Павел Тихонович!
– Взаимно! Прислали вот разведать, как воюете.
– Ты в аккурат успел. Меня как раз выпустили. На днях уезжаю со взводом казаков в Милау.
– А кто же направил?
– Большой человек! Полковник Графф. Из Главного управления пропаганды Восточного фронта. Приглашал нас в свое имение, три дня отъедались и пиво, как кони, пили!
– Гм, подобрели немцы, – заметил Павел Тихонович, пытливо глядя на бывшего начальника кубанской канцелярии.
– Подобре-ели, – протянул Петр, беря со скамьи свой френч и неторопливо надевая его. – Видно, кочет жареный клюнул!
– Что здесь Сюсюкин вытворил?
– Ты же его знаешь. Авантюрист первой руки. На лекции обвинил преподавателя в восхвалении большевизма и увел с собой четверых земляков. Большинство донцов возмутилось, войсковой старшина Красовский хотел примирить. Дошло до того, что всем приказали сдать личное оружие. Ну, Сюсюкин с досады накатал рапорт и махнул в Милау. Теперь и нас туда перебрасывают. Фон Паннвиц будет дивизию сколачивать.
– В Ставрополе я с ним встречался. Вместе в корпус Фельми выезжали. Отличный кавалерист, да и человек надежный.
– Набегали недавно сюда Белый и Духопельников. Хвалились, что принимал их сам Геббельс. Дескать, заручились поддержкой. А как же атаман Павлов? В отставку?
– Они наговаривают, а ты веришь! Павлов – законный Походный атаман, и все должны с ним считаться!
– Полагаю, не зря эти полковнички к Геббельсу рванули. До смерти их Донсков напугал!
– Ты о чем? – не без удивления отнесся Павел к замечанию кубанца, разом представив облик норовистого «певца Второго Сполоха».
– Случилось это еще в начале апреля. Так я от донцов слышал. В Херсоне Белый и Духопельников казаков вербуют в свои полки, а Павлов со штабом – в Запорожье, да и представителей по округе раскидал. Собрал атаман всего сотню-другую, беженцев подтянул к себе. А у полковников – целое войско! Вот и стало Донскову обидно. Начал Павлова настропалять: давай, мол, отщепенца Духопельникова арестуем и суд наведем. Тот сгоряча и послал сотника с конвоем в Херсон. Да по дороге, растяпы, взяли к себе в машину одного есаула. Обо всем разболтали ему. Приехали в Херсон, расквартировались. А ночью всех арестовали! Тот есаул донес. Баял лично Духопельников, что генерал Клейст приказал Донскова расстрелять, но не успели. Спас генерал Кайпер, которого уговорил Павлов вступиться за своего посланца! И пришлось Донскову ноги уносить…
– Ты зря скалишься, – нахмурился Павел Тихонович, доставая портсигар. – Ежели решился Павлов на такой поступок, значит, не было выхода. Твой атаман Белый не лучше Духопельникова.
Мощный сигнал электрозвонка позвал курсантов в учебные бараки. Огромная людская масса колыхнулась, растеклась на ручейки. Иванница, уговорившись о встрече двумя часами позже, побежал на стрельбище. Павел Тихонович направился к центру лагеря, щурясь от поднявшегося солнца. Становилось жарко. И душистей веяло хвоей, дышалось легко, как в детстве. А нагретые камни и песок плаца, утоптанный сотнями подошв навакшенных сапог, издавали какой-то неповторимый армейский запах. От железнодорожной станции донесся сигнал паровоза, и вскоре долетел с ветром душок сажи, – вспомнились слова Штрикфельдта, что отсюда можно добраться паровозом до Александрплац, привокзальной площади столицы…
– С ознакомительным визитом? Милости прошу! – приветствовал есаула начальник школы, генерал Благовещенский. На черте пятидесятилетия выглядел он вполне молодцевато, хотя в движениях улавливалась намеренная медлительность, присущая людям с чрезмерным чувством достоинства.
Они с первого взгляда не понравились друг другу. Перед поездкой Павел Тихонович ознакомился с биографией генерала. Оказалось, в Гражданскую войну этот потомственный дворянин переметнулся к красным, вступил в ВКП(б), дослужился до звания генерал-майора. Но, попав в немецкий плен, отрекся от коммунистов, легко предал и во второй раз. И затаенная неприязнь к иуде, видимо, помешала Павлу найти верный тон в разговоре. Генерал отвечал на вопросы со снисходительностью старшего по званию.
– Мы отвергаем любые сепаратистские поползновения, – рокотал баритон бывшего начальника советского военно-морского училища. – Да, отвергаем! Наша армия, РОА, должна быть монолитной, как гранит. Двести казаков – шестая часть штатного состава школы. Казачество – создание русского народа, его производное, если хотите… Ваши полки сражались за веру и царя, то есть за державу! И курсанты-казаки вольются в нашу армию. Мы согласны принять общее командование.
– Об этом вас никто не просит, – перебил Павел Тихонович, с вызовом глядя в водянистые глаза генерала. – Есть другое мнение. В частности, атамана Краснова. Это имя, надеюсь, вам знакомо?
– Разумеется. Краснов – архаика!
– Смотря для кого, – не согласился есаул, сдерживая волнение. – Для меня и тысяч казаков он – авторитет. А вы, Иван Алексеевич, если не ошибаюсь, из дворян. Хотя и были коммунистом… И вам сложно понять, что пути казачества и России разошлись именно в Гражданскую войну. Кстати, тогда мы были с вами врагами… Пусть красные рассеяли по миру моих братьев. Но полумиллионную казачью армию мы собрать в состоянии. И вместе с вермахтом отвоевать свою землю!
Генерал откинулся на спинку кресла, багроволицый, с нависшими на глаза седыми бровями, кривя узкие губы в усмешке:
– Наслышан, наслышан… Отдельное государство. Свое правительство, армия… Господин донской казак! Идет мировая война, бьются титаны, а вы лелеете надежду на маленькое сказочное царство. Это же – иллюзия! Мы – винтики гигантского механизма истории, вращаемся не сами по себе, а так, как угодно судьбе! Поэтому все должны собраться под знамя генерала Власова и свергнуть сталинский режим. А уж затем о национальных интересах думать…