В этот день Лидия работала молча, выглядела нездоровой. Черенок двуручной пилы, которой они с теткой Степанидой Слядневой опиливали ветки, выпрыгивал из ее ладони, шатался туда-сюда. Не давалась почему-то и обрезка: секатор на жердине то и дело проплывал мимо верхушек деревьев, с паутинными скрутками червей, щелкал по воздуху. Неладное с ней заподозрил и дед Аким, отрядил Лидию жечь костер… Волчьей хваткой держала душу необъяснимая вина. Нет, она не сомневалась в своей правоте. Этот обезумевший немец совершил побег. С какой стати она должна его укрывать? Наоборот, была обязана позвать людей и задержать преступника! Лидия этого не сделала, и за сокрытие факта появления его в хуторе может быть привлечена к уголовной ответственности. Эти понятия из юридического лексикона она хорошо запомнила в лагере… Теперь же, додумывая, что у него есть родители, жена или любимая, а, может, и ребенок, которые ждут так же, как она Якова, надеются на возвращение, – Лидия сочувствовала несчастному парню. И его попытка напасть уже не казалась такой опасной, как утром. Нехорошо, не по-христиански вышло. В этой жизни, вероятно, не спасешься небесными заповедями…
На полнеба разметало закатный пепел, – гривастые тучи, с пламенеющими краями, ускользали за горизонт. Смутный отсвет лежал и на земле. Вдоль дороги, ведущей в хутор, кровянисто отблескивали лужи. Лидия с тревогой смотрела на хаты, на речную излуку впереди. Подруги увлеченно судачили. И почему-то ни у кого не вызвала особого интереса новость, привезенная в полдень водовозом Антипом. Сцеживая питьевую воду в железный бак, он поправлял свои толстые, как лупы, очки, вытягивал востроносую мордочку и был неудержим в глуповатой оживленности:
– Шустрят милиционеры по всему хутору! Бегляка-немца шукают. Удрал из райцентра. И овчарка у них – у-у-у! Гавкает, аж страшно! Милиционеры с двух улиц зашли, чешут гребенкой! По-над речкой секлетарь сельсовета с компанией загоняют, как сома в гузырь. Теснят фашиста! Им и приказ дан: убивать на месте!
– А ты откуда знаешь? – засомневалась тетка Варвара Наумцева.
Антипушка забил чекой деревянную бочку, важничая, залез на сиденье, отвязал с грядки вожжи.
– Немец, дурак, вчера перед вечером к затопленному мосту приперся, у пацанов расспрашивал, кто, где живет. Секлетарю сын донес, а тот уже знал, что фриц сбег…
– Ей-богу, набрехал, – покачала головой тетка Варвара, суживая свои не по возрасту приметливые глаза. – Он пуговиц на ширинке не видит, а не то что расписал тут! Откуда немец, с луны упал?
– В Пронской были. Чой-то строили, – возразила Матрена Колядова. – Их бабы наши миловали, жратву кидали. Вон, у Лидки спроси.
Лидия вздрогнула. Но разговор перекинулся на другое, третье. И больше никто о сбежавшем пленнике не вспоминал.
А Лидия встревожилась еще сильней! Немец был слаб, и силы могли оставить его на берегу или на подворье, если снова приблудится. Свою непричастность уполномоченному НКВД она доказать не сумеет. И тогда… Лидия едва сдерживала себя, отвлекалась бабьей болтовней…
Подошли к выгону, подернутому пушковой травкой, в золотых звездочках горицвета. Дорога вильнула к реке, огибая ближний двор. С пригорка в три стороны открылась степь, а под крутояром, в полуста метрах, – речное русло, излучина. И невольно женщины остановились, изумленные вешней стихией в понизовых отблесках заката.
Половодье ярилось с бунтарской удалью! Не прежняя тихая речка, а широченная стремнина пласталась мимо, спрямив берега, – будто рассек даль гигантский мерцающий меч. Изжелта-темный бурный поток сплавлял по течению льдины, – их щербатые стаи цеплялись боками, кружились, подплясывали, диковинными рыбинами выбрасывались на берег. Перекипающие струи подтачивали глинистые обрывчики, увлекали все, что попадалось на пути. На стрежне крыги[22] дыбились, отливая зеленоватым мрамором. Там, на середине реки, еще обозначались круговины зимостоя, хранящие проследки санных полозьев и колес, пучки камыша, глудки навоза, тальниковые прутья, серебристую россыпь тополиной щепы. Поминутно гул реки то стихал, то свирепел. И невиданное многоводье, и грозная ледовая рать, и сокрушительные над рекой раскаты, – это великое празднество природы заворожило, наполнило женские души чувством удивления и бесхитростной радости.
– Прямо ледовое побоище! – засмеялась Надюша Горловцева, щурясь от ветра и обнимая Лидию за плечи. – Весна! Скоро соловьи запоют.
– И ты – влюбишься, – предсказала, усмехнувшись, подруга.
– В кого? Женихи на войне… Гляди!
Вдоль берега, по вязким огородам, бежали, пригибаясь, два милиционера с карабинами в руках. Они вытягивали шеи, что-то искали глазами, замедляя ход, и снова заполошно месили чернозем сапогами. Казачки зашушукались.
– Значится, правда! Не соврал Антипка.
– Никак немца травят?
По проулку, спускающемуся от майдана, на берег выскочили еще два милиционера, – в одном из них Лидия узнала Холина. И обмерла, поняв, что они спешат сюда.
– А вон немец! – как будто недоумевая, вымолвила Прасковья Селина, оглядываясь и пунцовея от испуга.
– Он, бабоньки! В шинели ихней. Путляет, гад! – злорадно тараторила Матрена, вышедшая к самому берегу.
Гервиг, который был еще грязней, чем утром, пятился из зарослей краснотала к реке, отмахивался от овчарки кривулистой жердиной. Собака отбегала и снова ожесточенно бросалась на преследуемого. Тот озирался, пока не заметил с двух сторон милиционеров. Длительная облава и обход по дворам увенчались успехом.
Но пленный, издав гортанный крик, захромал к реке и, не останавливаясь, побрел по мелководью, провалился по грудь. Холин выхватил пистолет, выстрелил вверх.
– Стоять! Я приказываю вернуться назад!
Немец оттолкнулся палкой от дна и, подтянувшись, вскарабкался на угластую льдину. Даже смотреть было жутко: на мокрую лохматую голову, на обвисшую шинель, с которой струилась черная вода. Наверно, он не понимал, что его ледяная лодчонка правит к водовороту, дробящему крыги в крошево. Дикий восторг отражался на застывшем лице!
– Скаженный! Погибель шукае, – покачала головой тетка Степанида, перевязывая узел платка.
– Собаке-фашисту и смерть такая! – выпалила Матрена.
Холин держал пистолет в руке и, наблюдая, что-то приказывал милиционеру. Тот сдернул с плеча карабин. Клацнул затвором.
Снова над грохочущей рекой пронесся распаленный крик:
– Я повторяю! Немецкая сволочь!
Между тем, вопреки опасениям, льдину оттерло к большому затору. И обреченный, дразня, помахал рукой милиционерам, перепрыгнул на другую льдину, с нее – на сплошной блистающий каток, откуда было близко до верб противоположного берега.
Со стороны майдана раздался невнятный мальчишеский крик и перебор копыт. Лидия, как и другие, не обратила на это внимания. Она, с трепещущим сердцем, следила за происходящим перед глазами.
Безумец плыл на льдине, отдаляясь, радостно ревя.
Трра-ах-ах-та-а-а… Раз и второй раскатились выстрелы.
Пленный вдруг подпрыгнул и, точно подрубленный под колени, упал навзничь.
Кто-то из баб громко вскрикнул. Разом спутались взволнованные голоса и восклицания:
– Доскакался, холера!
– Хоть и фриц, а человек…
– Какие они были, когда пришли, ироды? И какой этот, захлюстанный!
– Ой, нет… Неможно на такое смотреть. На расстрел…
– Нечего было удирать. Другие военнопленные работают, а этот, надо же, взъерепенился.
– И Гитлера бы вот так!
Густой басок Степаниды перекрыл галдеж.
– Оно верно, бабы. Нет немцам прощенья. Только одно дело, когда война. А другое, когда в плену. Чему радуетесь? Тому, что занехаянного бродяжку стрельнули? Чем он вас обидел? Нехай раньше врагом был. Врага убить не грех. А теперича – бегляк. Оглашенный и, могет, даже бесноватый. Не радуйтесь! Молчите! Человечья душа к Богу полетела…
Матрена, сноха Ребедаевых, та же Прасковья подняли Слядниху на смех, намекая, что водила некогда шашни со старым Шагановым, а теперь Маркяныч неведомо где.
Покидали берег всполошенной толпой. Лидия шла одной из последних. У плетня крайнего подворья она приотстала и глянула назад. Льдину, на которой крестом маячил Гервиг, в сущности, неизвестный ей человек, влекло за поворот. Уносила река, уносила последнего чужеземного ратника. Еще утром он цеплялся за жизнь, а теперь леденел в сумеречной дымке. Почему столь несчастная и короткая судьба была предназначена этому дрезденцу? И как узнать, что ожидает каждого из нас?
Подросток Скидановых, толстогубый Шурка, осадил взмыленную конягу, напугав женщин. Они сыпанули с дороги, костеря неумелого всадника. А тот, тараща глаза, собравшись с духом, плаксиво выкрикнул:
– Парторг приказал! Всем бечь в балку, за хутор… Там такое! Там пацаны немецкую мину взорвали… Побило их!
В сгустившихся сумерках улицу пронизали причитания! Большинство казачек, у кого были дети, гонимые страшным предчувствием, – среди них и Лидия, – забывши обо всем, помчались по оступчивой хуторской дороге, за день подсохшей, овеянной теплынью…
Записи в дневнике Клауса фон Хорста, шеф-инспектора при штабе восточных Добровольческих войск.
«1 апреля 1944 г. Берлин.
Вчера вернулся из восточной командировки. Напор русских возрастает день ото дня. Им удалось вклиниться на стыке групп армий “А” и “Б” и, пройдя по северу Бессарабии, достичь румынской территории. Фюрер счел полезным сменить командующих группами, их возглавили Модель и Шернер. Однако, по моему мнению, главная причина неудач – катастрофическое положение, возникшее на Восточном фронте из-за неукомплектованности танковых и полевых дивизий. За полгода изматывающих боев мы понесли серьезные потери. Попросту не хватает воинов и артиллерии, танков, чтобы вести боевые действия на огромной площади. Впрочем, превосходство русских в численности солдат – в 3–4 раза! – и потенциал их танковых и мехкорпусов не смущают героев Фюрера. На Украине, в окрестностях Кишинева они громят сталинские орды!