Вместо него, с опозданием на четверть часа, пришел сам Модест Алексеевич Сизов. Широкополая шляпа, длинное пальто, трубка в руке. В свои пятьдесят выглядел он импозантным джентльменом. Ни служба в ЧК, ни резидентская работа в Галиции в течение многих лет не вытравили дворянского воспитания, привычек юнкера Александровского училища.
– Греетесь под весенними лучами, пани? Ту ест добже?[24] – улыбнулся Сизов, окидывая глазами пространство парка и садясь рядом. – Вы очаровательны!
Он поправил шляпу, умело раскурил трубку.
– Николай арестован, – сообщил вполголоса. – Источник надежный… Детали пока неизвестны. Но «встреча атамана» не отменяется! Его устранит подпольщик. Ключ от сапожной мастерской, что напротив штаба, парню передали. На вас – контроль операции. Действуйте, как и намечали, максимально точно. В крайнем случае поступайте по обстоятельствам. После убийства вице-губернатора Бауэра город наводнен агентами. На свою квартиру не являйтесь.
– Но там мои вещи, одежда…
– Милейшая пани, документы, надеюсь, в сумочке? – усмехнувшись, изломил бровь неувядаемый ловелас. – А дойчмарки?
– Только паспорт и продуктовая карточка. Марки остались на квартире. Взяла немного… – Фаина не узнала собственного голоса, он напряженно ломался.
– Если нет засады, Збигнев доставит на вокзал билет, деньги и ваш чемодан. От штаба вы должны ехать именно туда. Мосинцев будет в зале для военных. Поезд на Берлин в девятнадцать ровно. Поедете порознь. По дороге командир сам вас разыщет… А теперь встаем, берите меня под руку… Вон там, за соснами, прогуливается субъект в тужурке. Несомненно, шпика заинтересовал я. Прилепился с площади Мицкевича. А сейчас, когда увидит меня с чудесной девушкой, явно скуксится. Любовное свидание… А? Что я говорил? Он зашагал к выходу. И наверняка жалеет впустую потраченный час.
– Я удивляюсь вашей выдержке, – пробормотала Фаина. – Но как могли выследить Николая?
– Думайте о деле. У вас не так много времени…
Несколько остановок они проехали вместе в трамвае, слыша разговоры на галицийском диалекте, – о подорожании хлеба и круп, о том, что объявлена перерегистрация всех жителей, а питьевую воду будут отпускать только по часам. Сизов, напутственно-тепло посмотрев на Фаину, вышел на ближайшей остановке, исчез в толпе. И Фаина сразу ощутила сжавшееся вокруг пространство. Смятенно сбилось сердце: что же случилось с Николаем? Выдержит ли под пытками? Откуда ждать опасность?..
В разведшколе полковник Завершанский грустно усмехался: «У разведчика доля такая: ходить по краю белого света. Неверный шаг – и у чертей на сковороде. Ди-а-лектика!» Разведшкола во многом перевернула ее представление о загадочной, овеянной романтикой профессии. Оказалось все гораздо суровей. Однажды ты перестаешь принадлежать самому себе, подчиняясь всецело и безоговорочно приказам. Обучение, натаска шли в круглосуточном режиме. Физические нагрузки, травмы при занятиях боевой борьбой, упражнения по закалке воли едва не сломали Фаину в первые месяцы. Но сокурсники подобрались отчаянные, с редким чувством товарищества. И Фаина незаметно втянулась, обрела выносливость. Порой дивилась, как смогла уцелеть в скитаниях по степи, когда с партизанскими группами совершала вылазки, минировала дороги. На действия подпольщиков, в большинстве самонадеянных самоучек, теперь она взирала гораздо строже.
Впрочем, той, ставропольской, Фаины уже не существовало. Осенним утром вместе с однокашниками, экипированными в комбинезоны, поднялась в тренировочный самолет, враскачку побежавший по взлетной полосе. И спустя полчаса, когда замигала красная лампочка и открылась дверца, млея от ужаса, стала вслед за курсантами продвигаться к ней, мысленно прощаясь с жизнью. И вот звучит резкая команда, и – шаг в бездну… На мгновенье она потеряла сознание. Но, подхваченная воздушным потоком, рвущим одежду и бьющим по лицу, понеслась к земле, – умерев и родившись заново в этом стремительном парении! Как учили, досчитала до тридцати и рванула тугое кольцо. Раскрывающийся парашют выстрелил, купол расправился, наполняясь воздухом. Стропы поддернули ее вверх, чуть развернули. Тело вновь обрело тяжесть! А горизонт уже выравнивался, и ширилось внизу рыжее жнивье, окаймленное подмосковными никлыми березняками. Земля плыла навстречу, – иная Фаина, преодолевшая инстинкт самосохранения, опускалась на тихое поле…
Горбатый «опель» подрулил на медленном ходу. Дневальный заметил его одновременно с Фаиной, сидевшей на лавке в вестибюле штабного особняка. Неприветливый, в лисьей щетине, неопрятный казак громко крикнул, поворачиваясь к лестнице на второй этаж:
– Господин хорунжий! Батько прыихав!
– Якшо батько? А, мабуть, ще хто? – спросил спускающийся и зевающий дюжий кубанец, с длинным кинжалом в посеребренных ножнах, бьющих по коленям.
– Це Павлов! – подтвердил казак.
Хорунжий, масляно глядя на красивую посетительницу, зная, что она ждет Походного атамана, молодецки прошел мимо к двери. Фаина не отрывалась от широкого окна.
Из автомобиля, с автоматом в руке, первым вылез охранник в немецком бушлате и красноверхой шапке. Он отдернул переднюю дверцу, посторонился. Атаман, в светло-коричневом кителе, с алой окантовкой на петлицах и золотистыми полковничьими погонами, оказался сухощав и вислоплеч. Он устало потянулся, по-простецки сдвинул на затылок форменную фуражку и повернулся к штабному пункту, на ступенях которого уже застыл хорунжий, вскинувший руку к кубанке. Спазм стеснил Фаине дыхание. До звона в ушах она вслушивалась в многозвучный вешний день, ожидая выстрелов. Павлов стоял в полный рост, но с противоположной стороны улицы его прикрывала машина. Фаина успела рассмотреть неровное лицо, между толстой губой и торчащим носом – узкие, как у Гитлера, усёнки. Атаман двинулся, приволакивая ногу. Три винтовочных выстрела грянули подряд! Павлов присел. Охранник вскинул «шмайсер». По звуку определив, откуда стреляли, дал очередь. Снова ахнула винтовка, и автоматчик уже уверенней полосонул по окнам первого этажа. Оглушительно брызнули осколки стекол. И вдруг из подъезда дома, взятого казаком на прицел, выбежал и безрассудно метнулся по гулкой брусчатке парень в полупальто, с мотающимся на плече красным концом шарфа.
– Стой! – закричал автоматчик, пускаясь следом. Но убегающий только пригнул голову и вильнул к стене. Его скосила длинная очередь, бросила на край тротуара. Подпольщик заколотил ногами, утих. Все это произошло так быстро, что Фаина не успела испугаться.
С криками и грохотом сапог из кабинетов сыпанули казаки и прибывшие на совещание офицеры. Они окружили Павлова, возбужденно рассказывающего полковнику Ротову, тоже оказавшемуся здесь, о том, что случилось. Фаина нашла в себе силы спокойно спросить у незнакомого есаула, выходя на улицу:
– Атаман примет меня по личному вопросу?
– Не до вас! Обр-ратитесь в др-ругой день! – пророкотал офицер, привлекая внимание столпившихся у машины штабников. Мельком и безразлично глянул на просительницу и Походный атаман. С обиженно поджатыми губами, она уходила, стуча каблуками ботинок по затененному синему тротуару.
От штабного пункта, с окраины Львова, Фаина добиралась до Театральной площади больше часа. Нарушая приказ Сизова, потрясенная развязкой, она зашла в кафе, ощутив чудовищный голод.
Наспех заказала борщ, две порции котлет с гарниром, нарезку соленых огурцов и бутылку польского пива. Она ела жадно, почти не разжевывая, и не замечала, что по щекам крадутся слезинки…
Подобно тому, как раскаленная в кузнечном горне заготовка не с первого и не со второго удара молота обретает нужную форму, так и огненная полоса Восточного фронта – от Луцка до одесских лиманов – прогнулась только после долгих сражений, напора Красной Армии. Сила ломила силу. Ни в Кремле, ни в рейхсканцелярии не подвергалось сомнению геройство его Величества Солдата. И пока гитлеровцы катились вперед, славу солдат сполна делили фельдмаршалы. Гитлер чтил своих фаворитов! А Сталин, наоборот, вину за позорный развал фронтов и бегство аж до Волги и на Кавказ возлагал в первую очередь на генералов. И безжалостно их наказывал, нередко – расстреливал.
Теперь же, весной 44-го, война будто приняла зеркальное отражение. Сталин гнал свои войска на запад, не давая вермахту собраться с силами и создать оборонительный щит. Командующие Украинскими фронтами – Жуков и Конев – не считались с жертвами. Первый знал одно: у него бойцов вдвое больше, но если даже этого окажется мало для разгрома Манштейна, Ставка выделит резервы. Так же поступал и второй, завершая Корсунь-Шевченковскую операцию. В непрестанном смертельном соприкосновении перемалывались роты, полки, дивизии. Крушились целые армии! И наступил тот момент, когда у немцев некому стало отражать наступление превосходящих сил Красной Армии. А их хваленая 1-я танковая армия, попав в «котел», вырываясь из окружения, погибельно таяла, как осколки днестровского льда. Конев, радуясь этой добыче, продолжил наступление до самой румынской границы. А тут поостерегся! Противник еще держался на флангах, неся угрозу. Сталин согласился с предложением товарища Конева: избегая окружения, перейти к обороне, пока не выровняется весь фронт.
А Гитлер ежедневно распекал генералов, советуясь с людьми, далекими от штабной науки, – с Гиммлером, шефом гестапо, и Герингом, рейхсмаршалом, на ком лежала ответственность за слабеющую мощь люфтваффе. Чем хуже складывалось положение на Востоке, тем полней Гитлер брал власть, зачастую принимая скоропалительные решения. Сейчас, в марте, когда нужно было снять дивизии с Запада и пополнить обескровленные части, прийти на выручку 1-й танковой и 6-й полевой армиям, фюрер лишь сменил командующих группами армий, не дав им практически никаких дополнительных сил. Он постоянно вмешивался в работу штабов, поучал их начальников, давал и вскоре отменял свои директивы, мотался из одной ставки в другую, затрудняя деятельность армейской связи. Трудно понять, как в этой атмосфере сумасбродства и своеволия Кейтелю, Йодлю и Цейцтлеру, много времени тратившим на докладах у Гитлера, удавалось командовать и контролировать положение на Восточном фронте.