– Верно, верно… Она писала. Так это вы – тот самый Яков? Лучше не придумаешь. Объявился… Мой пациент!
– А где же сейчас Фаина? В Москве? Можно ее адрес?
Регина Ильинична, улыбаясь, вздохнула:
– Моя непоседа неизвестно где, в какой-то странной командировке. Жду ответа третий месяц… О судьбе мужа узнала. Он погиб под Ростовом. В сорок втором. А мы с ней надеялись на чудо… Хотите, покажу фотографию Фаиночки? – предложила Регина Ильинична и взяла с сиденья полевую сумку, вынула блокнот. Яков на мгновенье смешался, увидев Фаину в гимнастерке: изменившуюся, с отверделыми чертами лица, с волевым взглядом. Пожалуй, она покрасивела, но выглядела старше. Возвращая фотографию, Яков признался:
– За год преобразилась.
– Нахлебалась горя. Нет, в письмах она все та же, – романтичная и чистая. Мечтательница…
Километров через семь, на подъемчике, полуторка заглохла. Сквозь дорожную дрему Яков слышал, как шофер вылез, стал возиться в моторе. Затем, вероятно, отвечая на вопрос военврача, неуверенно сообщил:
– Бензин кончился.
– Почему кончился? – становясь на подножку, гневно глянула Регина Ильинична.
– Да старшина… Я полный бак просил! А он говорит: тебе хватит до места.
Яков, прикорнувший у борта, быстро встал на ноги. Поднялись и спутники. Регина Ильинична, оглянувшись на них, спрыгнула на землю.
– Мне ждать некогда! В медсанбате – тяжелораненые. Они, наоборот, ждут!
«Опель-адмирал» вынырнул из-за холма, когда Гулимовская в сопровождении казаков вышла на дорогу. Автомобиль-красавец, предназначаемый прежде для генералов вермахта, сверкая черным лаком, летел прямо навстречу. Военврач, не сходя с колеи, подняла руку. Лихой шоферюга ударил по тормозам, осадил своего «коня» в метре от стоящей, не шелохнувшейся женщины! Непредвиденная остановка и случайные люди, несомненно, встревожили выскочившего майора. Вскинув пистолет, щеголеватый блондин окликнул:
– В чем дело?!
– Я – хирург госпиталя двести восемьдесят четыре. Направляюсь в медсанбат для экстренных операций. А шофер израсходовал горючее…
– Вы что, мадам, ослепли? Не видите, чья машина? – проговорил, задыхаясь от негодования, охранник. – Прочь с дороги!
Кто сидел рядом с шофером, рассмотреть было мудрено. Только кубаночка серого курпея да наполовину утопленное в шарф лицо виднелись из-за высокого капота. Слушая перепалку, неведомый пассажир задвигался. Неспешно оттолкнул свою дверцу и вылез. И в этом человечке, в кителе с генеральскими погонами, сверкающими орденами, казаки потрясенно узнали Селиванова. Комкор протянул Регине Ильиничне руку. Она, чуть смутившись, подала свою узкую ладонь.
– Если не ошибаюсь, – Регина Ильинична? Самая симпатичная женщина в корпусе? – прищурившись, глухим веселым голосом уточнил генерал.
– Так точно! Гвардии капитан медицинской службы Гулимовская. Мы едем…
– Я слышал. Не надо… Зоя, – обернулся комкор к бравому водителю, вылезшему на зов. – До Калараша близко. Там в танковой мастерской заправишься. Поделись с доктором.
Помолчав, понаблюдав, как неунывающий Зиновий Бурков сцеживает в ведро нерадивого водителя бензин, Селиванов вновь повернулся к военврачу.
– Я вас с Кизляра помню. И Нину Исааковну Грабовскую, и Соломона Иосифовича Берковича, и Чварона… Я посылал казаков в бой. А вы их с того света возвращали. Зимой в кошарах, при «летучих мышах», в полутьме оперировали. Спасибо великое! Жалею, что врачей мало награждал. Награждал, но – мало!
– Еще успеете, Алексей Гордеевич. Раненых хватает, – грустно сказала Регина Ильинична. Наметанным взглядом она отметила, как похудел, постарел комкор за последние полгода. На обтянутых скулах пламенел чахоточный румянец.
– Увы. Сдал корпус Горшкову. Принудили лечиться. Вот, в Крым Зоя везет. В путешествие по чеховским местам, – не без раздражения сыронизировал Селиванов. – Не нужен… Впрочем, я и сам понимаю. Здоровье стало ни к черту! Немолод. Одно хорошо: сохранил корпус, довел до границы.
Комкор закашлялся, выхватил из кармана галифе носовой платок. А когда отнял его от лица и скомкал, – на белой ткани багровели крапины крови.
– Хайям по этому поводу верно сказал:
Если подлый лекарство нальет тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!
– Вы поправитесь, товарищ генерал. В Крыму станет легче, – подбодрила Регина Ильинична, выдерживая его растроганный, прощающийся взгляд.
Проехали недалеко.
Перестрелка на краю деревушки заставила шофера санитарной машины свернуть с дороги. К ним подбежал ефрейтор с автоматом и объяснил, что квартирьеры наткнулись на двух скрывающихся в крайней хате немцев. Дорога под постоянным обстрелом. Регина Ильинична, взбешенная новым препятствием, сама пошла к командиру спецотряда. Ее сопровождал Яков. Старший лейтенант, хмуролицый богатырь, военврачу наотрез отказал:
– Нет! Не пропущу, пока не подавим огневую точку.
– Почему же вы не атакуете? Их двое, а вас – целый взвод.
– Бойцов жалею. Подвезут пушку. И одним выстрелом наведем порядок, – объяснил смершевец, поглядывая вдаль, откуда должна была показаться артиллерийская упряжка. Плачущая здесь, в глухом садике, молдаванка не сразу вызвала интерес. Потерянно мотая головой с растрепанными волосами, худенькая женщина глядела через улицу, на хату, стены которой чернели, изрешеченные пулями. Нетрудно было догадаться, что это – хозяйка. Она подбежала к военврачу.
– Товарэш! Пермитецимь сэ трек! – затянула жалобно, обращаясь к Регине Ильиничне. – Дар аичь… Дар аичь… Дудуе! Бэецашуле![25]
И точно по ступеням лестницы провела по воздуху рукой, что-то показывая.
– Не пойму, о чем она просит? – обратилась Регина Ильинична к закурившему командиру.
– Какая разница? Ну, дети у нее там.
– И вы собираетесь пушкой… навести порядок?
Смершевец посмотрел свысока, отчеканил:
– Прошу мне не мешать! Здесь я командую! А вы… лечите! И не лезьте, куда не просят! И вообще… Ожидайте у машины!
Регина Ильинична слушала, бледнея.
– Я старше вас по званию. Не смейте повышать голос! Вы – советский офицер. И, вероятно, коммунист. Палить из пушки по детям?
Яков окинул взглядом улицу, дорогу и понял, что обогнуть этот отрезок невозможно, – шоссе тянулось вдоль берега Прута, стесненное цепью холмов. Старший лейтенант, скрипнув портупеей, демонстративно повернулся широкой спиной, побрел к кустам смородины, тонко благоухающей на солнцепеке. Немцы для острастки дали очередь. Мать, отирая лицо ладонями, заметалась по истоптанной земле. И вдруг, упав на колени, лопоча, подползла к офицеру…
– Шаганов! Принесите мою сумку, – приказала Регина Ильинична, расстегивая шинель, – в ее движениях, в выражении лица, в голосе проступали раздражение и решимость. Яков торопливо пошел к полуторке, остановленной метрах в двухстах. «Вот уж упрямая! Загорелось ей, – неодобрительно думал Яков. – Командир прав. Разок бабахнуть – и фрицы присмиреют».
Для чего Гулимовской понадобилась сумка, Яков понял лишь тогда, когда она достала халат и надела его поверх гимнастерки. Халат хирургический, под горло. Доктор привычно одернула плечи, затянула поясок. И молча, взяв белую шапочку в руку, двинулась к злополучной хате.
Закат золотил землю, стены хат, идущую в халате женщину. Яков бросился следом, но Регина Ильинична, услышав шаги, обернулась:
– Назад! Я сама… Нужно вывести детей.
Старший лейтенант, отогнав молдаванку, встретил Якова окриком:
– Ты знаешь эту капитаншу? Она нормальная?
– Она – врач, – вырвалось у того, смешавшегося от волнения и растерянности. Никто бы, пожалуй, не смог сейчас остановить своевольницу, рискующую по-женски безрассудно и дерзко!
Немцы, вероятно, также растерялись. К ним в полный рост приближалась доктор, женщина удивительной красоты, помахивая своей медицинской шапочкой. Они молчали. И с каждым шагом парламентерши воздух точно цепенел, плотнело вокруг пространство.
– Nicht schissen! – выкрикнула она требовательно, остановившись напротив узкооконной хаты, перед которой отсверкивали на земле осколки стекол. – Jch bitte die Kinder lassen[26].
Копилась, звеняще стыла тишина. Послышалось Якову, как гудели пчелы в цветущих ветках груш.
– Jch bitte sie kapitulieren. Jch garantiere Jhnen das Leben[27].
Голос Регины Ильиничны разбился о порушенную стену. И Яков, и бойцы, замершие с автоматами, и даже их надменный командир, со сжатыми губами, ощущали, как гнетуще тянется время, – и следили все напряженней.
Спустя минуты три из хаты выбежал мальчишка, а за ним – подстриженная девушка-подросток. Насмерть испуганные, онемевшие, они выкрались на улицу и рванули наутек, не обращая внимания на зов матери. Регина Ильинична проводила их взглядом и повторила настойчивей:
– Danke! Jch bitte noch einmal sie kapitulieren![28]
И возвращалась она несуетно, легкой поступью, – горделивая, уверенная, с ясным лицом, точно после удачной операции. Яков отмеривал взглядом оставшиеся до крайних деревьев метры, в сердцах ругая доктора за медлительность и некую вызывающую беспечность. Старший лейтенант, не выдержав, пошел ей навстречу… Короткая очередь рассекла тишь! Пуля звонисто врезалась в ствол груши. Регина Ильинична шла прямо. И Яков подумал, что в нее не попали. Но тут же на высокой груди, все ярче краснея, – точно раскаляясь! – проступило пятно крови. Раненая качнулась. Приседая, вытянула руку, чтобы не удариться о землю. Прилегла. Умерла мгновенно…
Ожесточенная атака смершевцев вспыхнула и завершилась молниеносно. Никого из них даже не царапнуло. Двух иссеченных очередями эсэсовцев оттащили на берег Прута.
Командир спецотряда, мрачный, как туча, приказал престарелому коноводу сопровождать погибшую. Перед тем как полуторка, развернувшись, поколесила обратно, Якову удалось взять из сумки Регины Ильиничны ту самую фотокарточку, которую уже держал в руках. Она пригрелась в кармане его гимнастерки. И до места расположения части, до румынского городка Баташаны, куда довезли догнавшие обозники, Яков думал о превратностях жизни, непостижимой ее жестокости. Как же можно объяснить, что мать Фаины оказалась хирургом, вылечившим его? Он казнил себя за нерешительность, что не удержал, не остановил дорогого человека, – свою спасительницу – хотя бы силой! И никак не мог свыкнуться с мыслью, что на планете больше нет, нет этой женщины, готовой жертвовать собой ради других, – своенравной, прекрасной, с глазами иконной богини…