ь ручку динамо-машины, укрепленной на столе. Яркий луч спроецировался на торцевую беленую стену. В зале спешно задули под потолком «летучую мышь». Только на потолке остался красный отблеск печи. И тут же дядя Михаил начинает работать своей лентопротяжной ручкой. На экране замелькали какие-то крючочки, затем пошли затемненные кадры, вот и первые слова, фамилии артистов, и, наконец – кукольно шатучая походка комедианта…
Тем временем Лидия, Таисия и Степанида Сляднева, выйдя из зала, решительно шагали по безлюдной улице к дому бухгалтера. Поскрипывал под валенками снег. Небо, в густом засеве звезд, казалось таким низким, что рукой достанешь! А над куренями вились дымки. Заслышав шаги, забрехал бухгалтерский кобель. Как и договорились, Лидия и тетка Степанида прошли на два подворья дальше, стали за дерево. А Таисия криком позвала хозяйку, пожаловала в хату. Минут через пять Варюха стукнула калиткой и пожгла по улице к дому матери. Таисия, приотстав, окликнула подруг. И, зная, что пес закрыт в конуре, повела их во двор. Смело взялась за щеколду комнатной двери. Вошли втроем. Сергей Иванович, с отвисшими жирными прядями на висках, оголившими лысину, без очков, в толстой рубахе и ватной поддевке поверх нее, сидел на кровати и играл на мандолине. Фитиль был экономно прикручен, и в слабоосвещенной комнате он не сразу обратил внимание на женщин. Прервав игру, недовольно насупился, отторбучив нижнюю губу.
– Жены дома нет! У ней мать заболела. И вообще, уже поздно…
– А мы не к ней. Мы к тобе, Иваныч, – громко и четко произнесла тетка Степанида, первой подходя к кровати. – Ты помнишь, как на колхозной свадьбе клялся Варю любить и кохать? Аль не помнишь?
– А что такое? Кто вы есть, чтобы мне задавать вопросы?
– Бабы! Мы детей порожали. А зараз Варька твоего ребенка вынашивает. И ты, паразит, ее, брюхатую, бить удумал?! – голос казачки зазвенел столь высоко, что на мандолине отозвались струны.
– Наговоры! Кто вам сказал? Варвара? Она? – суетливо завертелся лысоватый дядя, нашаривая очки на этажерке. – Какая неблагодарная! Наклеветать на мужа…
– Не бреши! Никакая не клевета… А ежель девчонку еще раз тронешь, – мы тобе… морду побьем! – по-мужски поднесла тетка Степанида к бледному лицу бухгалтера кулак.
Он спешно седлал нос очками-линзами, усмехался.
– Угрожаете? Это же разбойное нападение! Вон из дома! – вдруг расхрабрился хозяин, вскакивая с кровати. – Я на вас в суд подам!
– И подавай! Мы всем миром докажем, что ты жену бил! Нам скорей поверят. Мне сам Калинин в Кремле орден вручал… А-а, чего уж там… Валяй его, девки! Трошки поучим!
Куда было совладать тщедушному, узкоплечему бухгалтеру, всю жизнь перебрасывающему костяшки счетов, с тремя казачками? Минуты через три он лежал плашмя на полу, со связанными руками. Таисия споро стащила с него портки и, выдернув, подала ремень тетке Степаниде. Та смолоду была тяжела на руку. А сейчас, охваченная негодованием, со всего маху охаживала дряблый бухгалтерский зад! Он угрожал, потом просил одуматься, наконец, взмолился. Забурунная казачка сжалилась. Лидия, не мешкая, освободила хозяину руки и собрала веревку, припасенную из дому. Сергей Иванович сконфуженно натянул брюки. Поднялся. На лице и шее выступили красные нервические пятна. Он только обиженно сопел да постанывал.
– Мы просто так, в гости, зашли. Трошки побеседовали, – как ни в чем не бывало говорила тетка Степанида от двери. – А будешь Варьку обижать, – заявим в милицию. За беременных зараз строго наказывают!
После бурных октябрьских дождей Тиса взбухла, одичало и шумно неслась в плену каменистого русла, рвалась на глинистое прибережье. Понтонеры, возведя через реку мост, наблюдали, как идет переправа. Комендант с подчиненными уже находился на противоположном берегу, поглядывал в бинокль на спускающуюся с взгорья колонну корпуса. За спинами казаков зубчато вонзались в небо хребты Трансильванских Альп. Многие, многие из бойцов остались там навеки…
А в долине Тисы держалась теплынь. Бабье лето вплетало искристые паутинки в рыжие гривы кленов, вязов, легковейно несло их над щетиной лугов и жнивьем. Яков, переводя под уздцы свою умную лошадь, Ладу, с зашоренными глазами ступающую по дощатому настилу, ощущал, как кропили разгоряченное лицо брызги, взлетающие от понтонов, как испуганно вздрагивала кобылка, косясь на изжелта-пепельную стремнину. Она ревела, тянула к себе! На глазах Якова рослый дончак, не дотянув до берега, шарахнулся от налетевшей на мост коряги, с ним вместе рухнул и казак. Он не выпускал повода даже в быстрине, закружившей их с конем, барахтался, плыл, огребаясь одной рукой. На повороте, на случайной отмели, конь встал на ноги, выбрался из потока, волоча за собой и клещерукого хозяина. Казак, похожий на цыгана, отфыркивался, стоя по пояс в воде, ждал спешащих на выручку товарищей.
– Экий недотепа! Разве ж так с лошадкой обращаются? – проворчал кто-то, шагающий в строю впереди Якова. – Небось, лупил почем зря. Вот она и фордыбачится!
– Оно и конячки разные по кровям! – не согласился его сосед, – по прокуренному голосу Яков угадал земляка из Пронской, острослова Калашникова. – Норов дурачий, родовой. Хочь ты ее целуй, хочь бей. У моего батьки был один такой, соловый. Как собака кусался!
– Быстрей топайте! – грубо поторопили позади.
– Успеешь! – съязвил Калашников, оглядываясь. – На блины к теще, что косой машет…
На привале, в ожидании полевой кухни, Яков отошел к стайке осин на берегу оросительного канала, где паслась его лошадь. Вторую ночь, в коротком походном забытьи, ему явственно виделась мать. Принаряженная, еще совсем не старая. Они вдвоем стояли у двора и ждали кого-то. Вроде бы отца. И она спрашивала у Якова, не идет ли тот по дороге… Светлое лицо в расщепках морщин, и взгляд ее любящих глаз, и голос, самый дорогой голос на свете, – вся она была рядом с ним, излучая тепло и особенную материнскую нежность. И он ощущал, проснувшись срыву, палящую тревогу, и жалость, и тоску, – острую и покаянную. Отца Яков по-прежнему простить не мог. И твердо считал, что служба у немцев, атаманство привели к роковой случайности. Ведь не в отца же он стрелял, а в предателя с фашистским флагом! Если бы знать тогда, кто это… Тяжелей всего было думать о матери. Она не только осталась одна, но и, потеряв мужа, вынуждена отступать с немцами, навеки покидать родной край. Уж она-то, простая казачка, ни в чем не повинна. А больше всего горя обрушилось именно на мать!..
– Товарищ старший сержант!
Яков вскинул голову, – казаки спешили к полевой кухне, а перед ним гарцевал на рослом белогривом коне посыльной из штаба.
– Вас вызывают! К командиру полка! Он в голове колонны…
Лада лихо пронесла вдоль эскадронов, артиллерийских упряжек. Ниделевича нашел Яков в крытой чаканом чарде. Байков, давний знакомый по штабу, пожал руку и приказал пропустить.
– Почему не нашил третью лычку? – вдруг спросил полковой, выслушав представление Шаганова.
– Не успел, товарищ гвардии майор! Виноват.
– Ладно. Не до мелочей. Впереди Дебрецен. Сапунов предложил тебя на должность командира взвода. Вот и Антон Яковлевич, – майор кивнул в сторону политрука, сидевшего за столом, – поддержал кандидатуру. Помню тебя с Миуса, когда пленного притащил. Надеюсь, справишься?
– Так точно.
– Скажу начистоту. В Особом отделе дивизии помог Иван Хомяков. Майор со Ставрополья, где ты партизанил. Так что принимай взвод!
Дивизия безостановочным маршем обходила город, скапливаясь у восточной окраины, чтобы при необходимости развить атаку и далее, на юг. Две другие дивизии – 12-я и 63-я – приближались к Дебрецену с севера, готовясь к фронтальному штурму. Но донцов опередили соседние части 2-го Украинского фронта. Полк Ниделевича подоспел им на помощь 19 октября.
Не успели казаки рассыпаться из походного строя, как их внезапно атаковали немецкие танки! Командир и политрук, находившиеся на НП, оказались фактически отрезанными. Времени дожидаться приказов сверху ни у младших командиров, ни у казаков не осталось. Все зависело только от них самих! И с волнением наблюдая, как вдали занимают позиции сабельники, как проворно готовят артиллеристы орудия к бою, а рядом с ними – расчеты артминполка и противотанкового, – как вся эта смешанная армейская группа, дивя выучкой и мужеством, разворачивается перед сражением, Ниделевич тронул политрука за плечо.
– А ты, Антон Яковлевич, утверждал, что казакам нужен отдых, что их ветер качает. Дудки! Их даже ураган не сломит! Видишь, и без нас с тобой обходятся…
Над кварталами города вставали черные дымы, сплетаясь с низкими тучами. Ожесточенно грохотала канонада по всему кольцу окраин. Эскадрон Сапунова находился на левом фланге, взвод Якова – на самом краю. Танки приблизились. Их встретили залпы прямой наводкой. Восемь «тигров» застыло в первые минуты боя. Остальные попятились. Шквал артогня их преследовал до самых улиц. Между тем Сапунов, боясь упустить инициативу, уже посадил свой эскадрон на лошадей. И как только четверка краснозвездных танков рванулась вперед, к городу, повел казаков вслед за ними!
Лада рвала копытами стерню, пласталась, неся припавшего всадника. Рев танков и настилающийся перебор лошадей. Клокочущее русское «ура». Им навстречу – пулеметные и автоматные очереди, минный заслон. Редели ряды казаков в безудержной конно-танковой атаке…
Но уже вихрят донцы пыль улиц, подавлены передовые очаги обороны! Безумное напряжение атаки, когда в любой миг ожидаешь смерти, постепенно теряется, – яснеет голова, действия обретают расчетливость.
Взвод Шаганова прочесывал центральную площадь. Спешенные казаки растеклись ручейками по дворам, перестреливаясь с засевшими гитлеровцами. Левшунов со своим отделением добрался уже до колонн какого-то дворца, с поникшим венгерским флагом, когда с верхнего этажа застрочил пулемет. Казаки укрылись за колоннами. А Чикин повел подчиненных вдоль стены, чтобы вход в здание забросать гранатами. Третье отделение Житника прикрывало товарищей сзади. Яков с сержантом Казьминым был с ними, наблюдая за штурмом. Первым подкрался к дверям Белоярцев, швырнул в крайнее окно гранату. Она мощно и гулко разорвалась внутри. Яков поднял полувзвод!