В трагическом изломе бездна,
Восторг неистовый — хребты.
Здесь нет случайностей нелепых, —
С тобою выйдя на откос,
Увижу грандиозный слепок
Того, что в нас не улеглось.
Изломы камня
Черней и ниже пояс ночи,
Вершина строже и светлей,
А у подножья — шум рабочий
И оцепление огней.
Дикарский камень люди рушат,
Ведут стальные колеи.
Гора открыла людям душу
И жизни прожитой слои.
Качали тех, кто, шахту вырыв,
Впервые в глубь ее проник,
И был широко слышен в мире
Восторга вырвавшийся крик.
Но над восторженною силой,
Над всем, что славу ей несло,
Она угрюмо возносила
Свое тяжелое чело.
Дымись, разрытая гора.
Как мертвый гнев —
Изломы камня.
А люди — в поисках добра —
До сердца добрались руками.
Когда ж затихнет суета,
Остынут выбранные недра,
Огромной пастью пустота
Завоет, втягивая ветры.
И кто в ночи сюда придет,
Услышит: голос твой — не злоба.
Был час рожденья, вырван плод,
И ноет темная утроба.
«Выхожу я осторожно…»
Выхожу я осторожно,
Месяц красен и велик.
А вдали — гудок дорожный,
Как пространства темный крик.
Есть в ночном пространстве сила,
И угрюма, и светла,
Та, что нас разъединила
И по-новому свела…
«Я не слыхал высокой скорби труб…»
Памяти Веры Опенько
Я не слыхал высокой скорби труб,
И тот, кто весть случайно обронил,
Был хроникально холоден и скуп,
Как будто прожил век среди могил.
Но был он прав. Мы обостренней
помним
Часы утрат, когда, в пути спеша,
О свежий холмик с именем
знакомым
Споткнется неожиданно душа.
Я принял весть и медленно вступил
Туда, где нет слезливых слов и лиц,
Где токи всех моих смятенных сил
В одно сознанье резкое слились.
И, может, было просветленье это,
Дошедшее ко мне сквозь много дней,
Преемственно разгаданным заветом —
Лучом последней ясности твоей.
Как эта ясность мне была близка
И глубиной и силой стержневой!
Я каждый раз в тебе ее искал,
Не затемняя близостью иной,
Размашисто, неровно и незрело
Примеривал я к миру жизнь мою.
Ты знала в нем разумные пределы
И беспредельность — ту, где я стою.
А я стою средь голосов земли.
Морозный месяц красен и велик.
Ночной гудок ли высится вдали?
Или пространства обнаженный крик?..
Мне кажется, сама земля не хочет
Законов, утвердившихся на ней:
Ее томит неотвратимость ночи
В коротких судьбах всех ее детей.
«Река — широкая, как дума…»
Река — широкая, как дума,
Кидает на берег волну.
Ненастье птичий крик угрюмый
Пророчит мне, как в старину.
Мечись, вещун, в полете низком,
По-первобытному пророчь.
Звезда на белом обелиске
Печаль вызванивает в ночь.
Иные шумы заглушая,
В предгрозовой глухой борьбе
Земля — горячая, живая —
Прислушалась к самой себе.
Пройдут величественно-жутко
И гром, и взблески впереди —
И все сожмется комом чутким,
Заколотившимся в груди.
Как будто яростным простором,
Всей бездной жизней и смертей
Земля гудит, чтоб счастье с горем
Я рассудить бы смог на ней.
«Полет и бег быстрей и выше…»
Полет и бег быстрей и выше.
Сближаю землю и звезду.
Но только путь, в который
вышел,
Я до заката не пройду.
Душа, на крыльях, на колесах
Спеши в любой зовущий край,
И все ж познанья трудный посох,
Как крест, неси — и не роняй.
Когда в разрыве дымки серой
Уловишь мира звук и цвет,
Не миг для чувства будет мерой,
Не легким отзвуком — ответ.
Пойдешь, осваивая чутко
За пядью пядь,
за пядью пядь.
Бессилье стынет
в промежутке —
У крыльев скорости не взять.
И в нарастающем движенье
Машин, событий и людей
Не раз пронижет осужденье
Неровной поступи твоей.
А жизни яркая летучесть
И оглушает, и пестрит,
Но слышишь ты,
стремясь и мучась,
Как верен сердца
скрытый ритм!..
А разве нужно — что
там скажут?
И нет обиды и вражды:
Они спешат. Они — туда же,
Где ждешь родную душу ты.
Поэзия
Иду — в невольном замиранье.
А ты ведешь, ведешь туда,
Где люди даль не измеряли
И не измерят никогда.
Где зримо — и неощутимо,
Где жжет — и не сжигает сил,
Где — ясные — проходят мимо
Скопленья дум, проблем, светил.
Вбирая добрую свободу,
Забыл я тяжесть той цены,
Которой к солнечному входу
С тобою мы вознесены.
Но, вспомнив дом, по-свойски строго
Веду тебя в обратный путь:
Переоденься у порога
И вровень с днем моим побудь.
Он мирный — грозный, нежный —
грубый.
Он труден другу и врагу.
Мне пот очерчивает губы,
Но, утверждаясь, я — смогу.
Ты учишь верить. Ты не идол,
Но заставляешь столько раз
Подняться так, чтоб свет я видел,
Как, может, видят в смертный час.
Тебе не стану петь я гимны,
Но, неотступная, всерьез
Ты о несбыточном шепчи мне,
Чтоб на земле мое сбылось.
«Здесь — в русском дождике осеннем…»
Здесь — в русском дождике осеннем
Проселки, рощи, города.
А там — пронзительным прозреньем
Явилась в линзах сверхзвезда.
И в вышине, где тьма пустая
Уже раздвинута рукой,
Душа внезапно вырастает
Над всею жизнью мировой.
Она взлетит — но и на стыке
Людских страстей и тишины
Охватит спор разноязыкий
Кругами радиоволны.
Что в споре? Истины приметы?
Столетья временный недуг?
Иль вечное, как ход планеты,
Движенье, замкнутое в круг?
В разладе тягостном и давнем
Скрестились руки на руле…
Душа, прозрей же в мирозданье,
Чтоб не ослепнуть на земле.
«Все гуще жизнь в душе теснится…»
Все гуще жизнь в душе теснится,
Вы здесь — и люди, и дела.
Вас прихотливою границей
Моя рука не обвела.
Ищу безадресную радость,
Не изменяя вам ни в чем,
А вы — входите и врывайтесь,
Но — под моим прямым лучом.
Шумны, напористы, бессчетны…
Меня для вас как будто нет.
И не слепит поочередно
Внимательный глубокий свет.
Томясь потерями своими,
Хочу обманчивое смыть,
Чтобы единственное имя
Смогло на каждом проступить.
И, подчиняясь жажде острой,
В потоке судеб, дней, ночей
Спешу я сам на перекресток
Людских угаданных лучей.
«Водою розовой — рассвет…»
Водою розовой — рассвет.
В рассветах повторенья нет.
И, кажется, в ночи решалось,
Какою быть она должна —
И переливчатая злость,
И тучи дымная усталость,
И голубая глубина.
Как непривычно день начать!
Теней обрывки на плечах.
Как будто из вчерашней жизни,
Неискушенный, я встаю:
Огни, уйдите! Солнце, брызни!
Живущий — в тело,
в сердце,
в мысли
Вбираю огненность твою.
И что-то въевшееся в нас
Ты выжигаешь всякий раз,
Чтоб сокровенное открылось
Перед землею и тобой, —
И жизнь опять щедра на милость,
Восполнив дней необратимость
Неугасимой новизной.
«Звезда обнажилась в просторе…»
Звезда обнажилась в просторе.
О дай к тебе верно прокрасться!
Не страшно споткнуться о горе —
Боюсь наступить я на счастье.
Глаза мои слепнут от света,
Глаза мои слепнут от мрака,
А счастье, притихшее где-то,
Стесняется слова и знака.
Клонясь головою повинной,
Я беды делю на дв