-- Вы куда? -- сказала она с удивлением. -- Видите, они сюда едут. Разве вы не хотите дождаться?
Она поднялась со скамеечки и приложила руки к глазам в виде щита, пристально присматриваясь к лодке, перерезывавшей реку.
-- Четверо! -- объявила она, наконец. -- А посредине ещё что-то чернеет, но это не человек -- не движется.
-- Ау! -- звонко и весело крикнула она, вдруг отнимая руки от глаз и прикладывая их ко рту в виде рупора.
-- У-у! -- донеслось с берега.
Это отвечали люди, ехавшие в лодке.
Рыбковский смотрел довольно сердито. Он, по-видимому, не разделял оживления своей спутницы.
-- Чего вы хмуритесь? -- капризно сказала она, заметив его кислое лицо. -- Я не люблю, когда на меня глядят так сердито.
Рыбковский не отвечал.
-- Семён Петрович, -- заговорила она просительным тоном, -- разгладьте ваши морщины. Ей-Богу, я не могу выносить, когда мои собеседники имеют такое лицо, -- тем более вы. Вы делаете меня нервною. Ваши глаза хотят сглазить мой праздник. Улыбнитесь, пожалуйста, прошу вас.
Рыбковский вдруг улыбнулся.
-- Какой праздник? -- спросил он, недоумевая. -- Кажется, именины ваши уже были.
-- Праздник солнца, -- сказала с важностью девушка, -- я, ведь, вам сказала, что я -- солнцепоклонница. Такой чудный день лучше всяких именин.
Через несколько минут вторая лодка уже выходила на средину реки, придвигаясь ближе и ближе.
Гребцы выбивались из сил, быть может, стараясь показать своё рвение перед лицом юной зрительницы.
Человек, сидевший слева, засучил рукава до локтей и при каждом взмахе закидывал весло как можно дальше назад, потом изо всей силы двигал его вперёд, приподнимаясь на ноги и крепко стискивая круглую деревянную ручку своими сухощавыми руками. Это был высокий молодой человек с длинными белокурыми волосами, закрывавшими уши, в белых очках с золотой оправой, как будто подобранных под цвет волос и приставших к тонкому и острому носу так крепко, как неотделимая составная часть этого бледного лица. По лбу гребца катились крупные капли пота, стекавшие под очки, но он не имел времени утереться и только поматывал головой, стараясь придать стекавшей влаге иное направление. Наряд его состоял из парусиновой блузы, подпоясанной ремённым кушаком, и высоких мягких сапог местного дела, покрывавших всю ногу и скрывавшихся под вздутыми парусиновыми полами.
С правой стороны грёб маленький коренастый человек с коротким туловищем, облечённым в куртку серого сукна, и такими короткими ногами, что они не достигали даже до перекладины, служившей точкою опоры. На голове его сверкала небольшая, но яркая лысина, ещё более лоснившаяся от пота и от яркого солнца. Недочёт в волосах на голове, впрочем, с изобилием возмещался широкой рыжей бородой, разросшейся во все стороны наподобие чертополоха.
Он грёб, откидываясь назад и отбрасывая голову вверх с такой энергией, как будто ему хотелось оторвать её долой и бросить в воду через нос лодки.
На корме сидел человек могучего телосложения с совершенно седыми волосами и длинной седой бородой, спадавшей веером до половины груди. Несмотря на жаркую погоду, он был в куртке из копчёной замши, подбитой пыжиковым, правда, довольно вытертым, мехом. Через плечо на самодельной ремённой перевязи висело двуствольное ружьё с замками, заботливо перевязанными лоскутом весьма грязной тряпки, чтобы предохранить их от водяных брызг.
Посредине лодки на двух тонких досках, брошенных поперёк опругов [шпангоуты], стоял человек с обнажённой головой, совершенно лишённой волос и блестевшей на солнце как бильярдный шар. Он был одет в старое летнее пальто светло-зелёного цвета, по-видимому, с чужого плеча, так как оно ему достигало до пят. Лодка была довольно неустойчива, а гребцы гребли сильно и неровно, и ему стоило большого труда сохранять равновесие стоя. Но он ни за что не хотел подъехать к передней лодке в непрезентабельной позе пассивного пассажира, скорчившегося на дне рядом с кладью. Его беспокойные руки то и дело порывались согнуться фертом для пущего удальства. К сожалению, его поминутно качало то вправо, то влево, и он должен был хвататься за борта, чтоб не свалиться в воду. Чёрная кучка, лежавшая возле него на середине лодки, оказалась большим пёстрым ковром, сложенным вчетверо и брошенным поверх какого-то ящика или корзины, стоявшей на досках.
Наконец, лодки поравнялись. Гребцы вдруг затабанили. Человек в зелёном пальто, не ожидавший этого, пошатнулся вперёд, споткнулся ногами о ковёр и упал прямо на ручки вёсел, поднимавшихся ему навстречу.
-- Марья Николаевна, здравствуйте! -- сказал кормщик, прикладывая, по-военному, два пальца к круглой до невозможности засаленной шапочке, покрывавшей его голову.
-- Смотрите, Кранц как низко вам кланяется!.. Падает к ногам!..
-- Разве к моим? -- сказала смеясь девушка. -- Он хочет поблагодарить Ратиновича и Броцкого за то, что они его везли через реку.
Человек в зелёном пальто поднялся на ноги.
-- А, чёрт! -- выругался он со свирепым видом. -- Вы это нарочно. Я знаю, я хорошо знаю, -- нарочно!
-- А вы не стойте среди лодки как воронье пугало! -- высоким и жидким тенорком возразил Ратинович, человек в белых очках, сидевший слева. -- Стоит как волжский атаман на разбойничьем корабле!..
-- Здравствуйте, Марья Николаевна, -- отсалютовал он в свою очередь и, пользуясь тем, что его сиденье приходилось борт о борт с первой лодкой, протащил свою лодку вперёд, перехватываясь руками по верхним набоям, и с торжествующим видом перегнулся в чужую лодку, протягивая руку молодой девушке.
Кранц, гнев которого ещё не успел остыть, вдруг качнул лодку так сильно, что Ратинович чуть не вылетел в воду и удержался только за борт лодки Рыбковского. Она в свою очередь тоже качнулась, так что Марья Николаевна, вставшая на ноги, опять повалилась на своё сиденье, не успев вложить свою ручку в руку Ратиновича.
Общий крик негодования одновременно вырвался у всех.
-- Вы, должно быть, с ума сошли! -- кричал коротенький гребец хриплым голосом. -- Смотрите, Марья Николаевна упала. Мы вот вас оставим на том берегу.
Звук его голоса напоминал хриплые тоны расстроенной гармоники с прорванными мехами и изломанными клапанами. Он совсем был лишён силы и как будто ежеминутно задевал за что-то.
Но Кранц был до того смущён неожиданным результатом своей мести, что гнев товарищей не произвёл на него особого впечатления.
-- Извините, ради Бога, Марья Николаевна, -- прошептал он, -- я и в мыслях не имел толкнуть вас.
-- Пустое! -- сказала девушка весело. -- Смотрите, господа, -- прибавила она со смехом, указывая на кормчего, -- у Ястребова ружьё так и висит на плечах!.. Дедушка, -- обратилась она к кормчему, -- отчего вы не положите ружья в лодку?
-- Не хочу! -- сказал кормчий себе в бороду.
-- Отчего? -- приставала девушка.
-- Им и так тяжело грести, -- сказал Ястребов, указывая на гребцов, -- я не хочу прибавлять им груза.
Все засмеялись.
-- Скорей, скорей! -- возбуждённо торопил Ратинович. -- Поедем!
-- Куда вы торопитесь? -- лукаво спросила молодая девушка. -- Куда вы собрались?
-- Вас чаем поить собрались! -- важно сказал кормчий.
-- Были у вас; видим, что вы уехали, а чайники на шестке. Ну, мы и решили привезти вам подкрепление.
-- Поедем взапуски! -- волновался Ратинович. -- Сядем по двое на вёсла, поедем на стрелку. Там хорошо чай пить!..
-- А если я не поеду? -- сказала Марья Николаевна шутливо.
-- Не поедете? -- испуганным тоном повторил Ратинович. -- А мы как?
-- Ну, ну! -- успокоительно сказал коротенький гребец. -- Пусть только она заглянет в нашу корзину, не сможет не поехать!
-- Марья Николаевна, глядите-ка сюда! -- прибавил он, сдёргивая ковёр и открывая большую корзину, грубо сплетённую из ивовых ветвей и до половины наполненную бумажными и холщовыми свёртками. -- Сахар, белая юкола [сушёная рыба], свежий хлеб, всё первый сорт! -- продолжал он. -- Даже печенье есть! Подумайте только: пшеничное печенье... с ягодами... на масле...
-- Где взяли? -- с интересом осведомилась девушка.
-- Кранц у дьячихи "под натуру" [взаймы] взял. Обещал отдать после почты.
-- Почему после почты? -- спросила девушка. -- Вы разве получите с почтой крупчатку, Кранцик?
-- Могу и получить! -- уклончиво ответил Кранц, принимая глубокомысленный вид.
-- Как же, держи карман шире! -- прохрипел Броцкий. -- Не верьте, Марья Николаевна! Только дьячиху обманул, безбожник!
-- А где Беккер? -- спросила Марья Николаевна. -- Броцкий, где вы оставили Беккера?
-- На дежурстве у Шиховых! -- сказал Броцкий. -- Возится на кухне и собирается стирать бельё.
-- А вы как же?
-- Будет с меня на сегодня! Я сменился.
Шиховы были супружеская чета, обременённая многочисленным потомством. Броцкий и Беккер по очереди помогали им управляться с работами по домашнему хозяйству.
-- Ну, что ж, поедем! -- настаивал Ратинович. -- Наперегонки, по двое. Кранц пусть помогает Рыбковскому, а мы как прежде.
-- Не надо, не надо! -- заговорил Рыбковский, отмахиваясь. -- Какой он помощник? Лучше я один.
-- Я хоть на корму сяду! -- упрашивал Кранц. -- У вас, ведь, некому держать корму!
Ему очень хотелось пересесть в одну лодку с молодой девушкой.
-- Нельзя! -- возразил Рыбковский сурово. -- Лишняя тяжесть, а шансы и так неравны. Не нужно кормщика!
-- Ну, господа! -- крикнул он, хватая вёсла, и, оттолкнувшись от соседней лодки, стал грести вперёд, с треском вскидывая вёсла и в такт хлопая дужками о деревянные уключины.
Гребцы второй лодки тоже заворочали вёслами, стараясь отнять у него берег. Они по-прежнему гребли мельницей, и когда левая лопасть высоко стояла над водой, правая только спускалась в воду.
Ястребов смотрел на их движения, улыбаясь в бороду. Ему нужно было постоянно поворачивать кормило то влево, то вправо, чтобы сохранить одно и то же направление.