Очень осторожно, чтобы никто не обратил внимания, выгрузили колодезный сундук и нырнули с ним в тупичок темный. Вот она, железная дверь. И замочище на ней. Отперли, вдвинули добычу, немного присыпали угольком. Закрыли. Сержант ключ от замка сунул себе в карман — это уже было прямым вызовом.
Базилюк напрягся — сейчас что-то произойдет.
Уже стемнело. Пахло снегом, углем и горелой капустой: столовка была неподалеку. Место глухое, дверь тайника выходила в узкий скользкий переулок, куда уже выглянувшая луна заглянуть была не в состоянии.
— Ну что, отметим? — Черпаков был уверен, что лейтенант откажется. Он никогда «не опускался» до того, чтобы выпивать с бригадой. Попрощается — и нет его до следующего выезда.
Базилюк тоже был в этом уверен, и еще он знал: вопрос задается просто для разгона, Черпаку нужно завестись. Лейтенант откажется и получит перо в бок. Черпаков небось держит большой палец на кнопаре своего ножа. А лейтенант, дурачок, и встал-то так удобно, как будто приглашение выписал — втыкай! А вина вся будет повешена на диверсантов. Василькову он, кажется, тоже не сильно глянулся, будет благодарен, что избавлен от подозрительного кадра.
— Пошли, — вдруг сказал, не оборачиваясь, лейтенант.
Согласился! Почувствовал что-то?
Черпаков, уже наклонившийся было вперед, закашлялся, выплевывая куски рухнувшего плана.
Лейтенант прошел мимо него, и вот они уже под фонарем, и место открытое.
В заведении народу еще почти не было, несмотря на уже начавшийся вечер. Пан кельнер в потертом, но все равно безупречном пиджаке и усыпанной искрами бабочке; она так нравилась двум французам-капитанам, что были прикомандированы к здешнему полку, — они каждый раз делали бабочке комплименты, будто она и в самом деле маленькая дама.
В углу одиноко, но старательно трудится ловкая скрипка в руках большого одноногого пана, он вкладывался в каждое движение так, словно извлекал звуки не только смычком, но и своими пшенично свисающими усищами. Два зрелых офицера с расстегнутыми воротниками, в свежайших подворотничках, пахли, надо думать, щедрым шипром и шептали в одновременном режиме что-то полувосторженное-полупохабное девушке в клетчатом платье, нависая с двух сторон. Она была трезва и делала вид, что чуть озабочена их активностью. На самом деле за ее мягким латышским акцентом скрывался настрой использовать сложившуюся ситуацию в своих целях.
Остальные столы как раз накрывались в общем-то белыми скатертями. Публика сейчас повалит, поигрывая денежными бумажками, — куда еще тратить заработанное в боевом небе! Хорошей жизни хотелось многим, и многие имели на нее право. Большая часть столов находилась справа от стойки пана Желудка, середина оставалась для танцевания. У входа, рядом с гардеробом самообслуживания, стояли два стола, сегодня сдвинутые в один. За него, не советуясь с подельниками, уселся лейтенант, не снимая шинели, хотя внутри было очень тепло.
Лейтенант откинулся спиной к стене и даже крючка на воротнике не расцепил. Черпаков шинель снял, сел так же, как лейтенант, и руки тоже держал под столом. Базилюк, весь уже извевшийся от сильных переживаний, поместился в торце и, в отличие от остальных, навалился грудью на стол.
Пан Желудок бросил в сторону этой компании профессиональный взгляд, а второй — одной из официанток. Ни сержантам, ни тем более ефрейторам в офицерской столовой делать было нечего, но именно эти военные были отлично известны пану кельнеру, и возможности их карманов тоже. Никого из командиров с большими звездами не ожидалось нынче — возможно, обойдется без выговора за неразборчивость. Впрочем, и помимо пана Желудка были осведомленные люди в числе здешних завсегдатаев, знавшие, что эти трое — из-под крыла самого подполковника Василькова.
Базилюк, не выдержав напряжения, начал раскачиваться вперед-назад. Должно же что-то начаться. Тот уличный шанс Черпаков, по мнению ефрейтора, упустил зря: место было глухое, момент подходящий. Как теперь все повернется на людях, и, как бы ни повернулось, ефрейтору впереди виделись только неизбежные неприятности. Лейтенант сидел с отсутствующим видом. Это злило не только Черпакова, но и ефрейтора. Все же очень неудобный человек. Как только он оказался в их деле? Говорят, что-то задолжал подполковнику, тот ему помогал после штрафбата, деваться лейтенанту было некуда, интендант отхлопотал его к себе в ведомство. Теперь наверняка и сам не рад.
Лейтенант вдруг, не глядя ни на одного из своих предполагаемых собутыльников, сказал:
— Ты бы ее все равно потом убил.
— Это была моя баба, — осклабился Черпаков.
К ним, улыбаясь, приближалась официантка, кажется Марыся. Юмор положения заключался в том, что одно время Черпаков с Марысей… впрочем, какой там юмор.
Лейтенант выдвинулся из-за стола.
— Ты куда? — встал и Черпаков.
Марыся остановилась, сбитая с толку, прикрываясь подносом. Базилюк быстро закивал ей — неси, мол, неси сама знаешь что.
— Руки помыть, — усмехнулся лейтенант и пошел в сторону стойки пана Желудка.
Черпаков сел. Марыся ему улыбнулась, а когда поймала его взгляд, пожалела об этом.
— Иди, иди, — зашептал Базилюк, отмахиваясь от нее своими огромными, грязными пальцами.
Удивленно-обиженно, но безропотно девушка отошла от стола.
Базилюк проследил за лейтенантом, он действительно, обогнув позицию пана Желудка, зашел за ширму в коридор, по которому можно было попасть только в одно место — нужник, где имелось несколько широченных, как для мамонтов, сортирных колец и кран, лупивший в чугунную раковину громогласной ледяной струей.
— Интеллигенция, — скривил рот Базилюк и покосился на сержанта, понимает ли тот, что он, Базилюк, всецело на его стороне. Покосился и обмер: как раз в этот самый момент сержант сделал под столом характернейшее военное движение, взвел курок. Самого пистолета не было видно, но Базилюку показалось, что теперь все население ресторации оповещено о том, что готовится…
— Пришью гада! — Странным образом злоба Черпакова нарастала от каждого движения лейтенанта, и каждого слова, и с каждой минутой.
— Послухай, ты бы сам ее потом зарезал, — попытался сбить Черпакова с этого настроя Базилюк, хотя понимал, что говорил не то и уж тем более не стоит повторять версию лейтенанта.
— Это была моя баба, — пригвоздил его взглядом сержант.
«Господи, помилуй, хотя и знаю, что не помилуешь, есть за что не помиловать…» — не успел додумать ефрейтор Базилюк свою ненужную в данный момент мысль, как хлопнула входная дверь и внутрь влетели два солдата с ППШ, вертя головами и с криком: «Всем лежать!»
Глава вторая
Осень 1908 года. Тройной хутор у местечка Дворец, что в Гродненской губернии, неподалеку от Волковысска. Два студента в гостях у настоятеля местной церкви.
— Хотите знать, куда вы попали?
Столичные гости смотрели на отца Иону с настороженностью. Выпускник инженерной академии Арсений Скиндер и третьекурсник юридического факультета Петр Ивашов прибыли для поселения под надзор полиции в деревню Порхневичи, но холодный октябрьский дождь заставил их искать убежища и ночлега, не доезжая до места назначения. Их возчик, неразговорчивый мужик Микита, нанятый вместе с телегой еще в Кореличах, заявил, что конь захромал. Новоссыльные были людьми вполне городскими, но даже им было очевидно, что коняга ничего не хромает. Но спорить с кем-либо они событиями последних недель были отучены, к тому же возникала возможность свернуть к какому-нибудь жилью, а не безысходно сносить отвратительную погоду, прижавшись друг к другу под мокрой дерюгой, хотя никакой особенной дружбы меж ними не было и прежде, и во время пути не образовалось.
Молодой священник обрадовался городским собеседникам, его ни в малейшей степени не смущал их нынешний статус. Свежие люди из мест, где он сам еще пару лет назад… в общем, крупной, молчаливой бабой был накрыт стол, в печку подброшены дровишки, и, хотя она и подпускала чуть-чуть дыма в помещение, создалась атмосфера, в которой можно было согреться и расслабиться.
Батюшка прежде всего обращал на себя внимание отъявленной разговорчивостью, охотно тек мыслью в любом направлении, только подтолкни. Могло показаться, что он отчасти пьяноват, что ли, и ряса на нем не так чтобы кристально чиста, только до этого неожиданным гостям не было никакого дела. Тем более что отец Иона между другими быстро предлагаемыми сведениями сообщил: ныне-де он без матушки, отчего и весь порядок его быта несколько скособочен в холостяцкую сторону.
Молитву он прочитал серьезно и даже с чувством, но, сев на стул, как бы рассупонился.
— Вы, еще не вовсе подсохшие мои, теперь оказались волею предержащих сил в мешке. — Иона захихикал, отчего его длинная, но редкая бородка затряслась, придавая хозяину непреднамеренное с его стороны сходство с козлом. Было батюшке вряд ли больше двадцати пяти лет, и ростом он был выше рослого инженера Скиндера на полвершка, но ребячливая манера общения заставляла видеть в нем чуть ли не расшалившегося подростка.
— И не просто в мешке, — в мешке, который, отцы мои, еще и в навозе.
Ивашов и Скиндер переглянулись — не послышалось ли. Они ждали дерзостей и неаккуратности в быту от мужицкого элемента, но чтобы духовное лицо, да за обеденным столом…
— Не поняли? Срисую вам.
Иона стал шустро двигать предметы, расположенные на столе, освобождая середку. Оглянулся в поисках чего-то — тело было гибким и ловким в движениях.
— Вот пояс. — пояс лег вытянутой петлей, оставив один выход из образованного «мешка». — Мы вот тут. — отец Иона расставил несколько рюмок внутри петли. — це Тройной, моя церква, а вот Гуриновичи, столица нашего темного царства.
Иона вздернулся и чуть в сторонке от рюмок поместил солонку с грязноватой серебряной крышкой.
— Это Дворец. Графское имение. Теперь вот правильно. В Гуриновичах вся цивилизация; власть — становой кушает чай в трактире… Тут и школа начальная, но больше без учителя… Да, вы прибыли с этой стороны — Сынковичи, Новосады, Дворец. В Сынковичах пустыри широченные, там на краю Далибукской Пущи аэроплан садился. Года два назад. Дальше тракт, Кореличи, чугунка.