не было. И все это в драматической форме, в действиях. Исчерпывающий портрет. Международная политика, войны, и наряду с этим убийства, совершаемые царем лично, казни, изнасилования, садизм, 8 жен, 1000 других женщин… И при этом подлинный интерес царя к науке, к книгам, к мудрости… Но еще больше к властвованию с учетом рекомендаций Макиавелли, которого читал и Сталин. Борьба Бога и дьявола, клубок противоречий в душе этого человека. Странности на первый взгляд: при всем его стремлении возвысить Россию и оградить ее от иноземных влияний, мы видим его тягу к Западу, стремление влить Россию в Запад. Иван Грозный прожил 53 года, из них 50 лет он был на троне. В событиях последних 14 лет царствия, отраженных в пьесе Горенштейна, мы видим царские победы и поражения в войнах, его ум и одновременно его трусость и малодушие, например готовность бежать от опасности пленения крымским ханом в Англию, бежать, прихватив с собой свои сокровища. Мы видим его попытки жениться в девятый раз (церковь дозволяла монарху только два брака) – на английской принцессе, а до того – на сестре польского короля и многое другое…
Историка всегда может опровергнуть другой историк. Но историку не под силу опровергать талантливого писателя или драматурга. Горенштейн явил нам свою историю периода Грозного. И дал он нам ее не умозрительно, а чувственно, с поистине шекспировским размахом. С такой же художественной силой и убедительностью.
Например, царь Иван, показанный как садист, как закоренелый грешник, сочувствия не вызывает, кроме одной минуты, одной сцены. Это момент, когда он осознает, что скорее всего непреднамеренно убил родного сына и уничтожил таким образом своими руками вожделенную возможность продолжения династии. И в перевоплощении в эту минуту Фридриха Горенштейна в Грозного автор заставляет нас вопреки всему пожалеть этого изверга. В таких чудесах восприятия проявляется высочайшее мастерство и талант автора.
В нескольких сценах дано незримое, но явственное присутствие дьявола, о котором герои нередко рассуждают. Дьявол здесь не материализуется, как в снах героя в имеющем немалое сходство с «На крестцах» сценарном повествовании Горенштейна о Тимуре – Тамерлане. Но дьявол, повторюсь, присутствует, хотя и незримо, и некоторые герои, например обуреваемый гордыней завистник Андрея Рублева художник Алампий, да и сам Грозный присутствие дьявола чувствуют, и эти ощущения героев благодаря мастерству Горенштейна передаются читателю.
Горенштейну удались также и многие массовые сцены – народные и батальные, например оборона Пскова.
Вообще же лучшие сцены мегадрамы Горенштейна не уступают по мастерству шекспировским хроникам.
При понимании Горенштейном истории России после конца царствования Грозного как 400 лет своеобразного застоя, саму жизнь при Грозном он рисует многообразной на всех уровнях и в массе подробностей.
«На крестцах» начинается с разгрома Грозным Новгорода и Пскова, а заканчивается уже после смерти самодержца, в дни царствования его слабоумного сына Федора, при реальном правлении Бориса Годунова. Но в финале сочинения Горенштейна на первый план выходит не новый царь Федор и его приближенные, не Годунов, а Василий Блаженный, блаженная Анница (яркий образ, рожденный творческой фантазией Горенштейна) и летописец Герасим Новгородский.
Горенштейн в своем творчестве показал себя незаурядным и ни на кого не похожим драматургом. Лингвистический подход привел его к созданию трех монументальных речевых фресок разных исторических эпох – пьес «Бердичев», «Детоубийца» и мегапьесы «На крестцах». Совсем недавно в московском театре «Мастерская Петра Фоменко» состоялась мировая премьера первой пьесы Горенштейна «Волемир». Ждет своего открытия русским театром его мощнейшая пьеса «Споры о Достоевском». Станет ли материалом для театра, кино или телевидения эпопея «На крестцах», мы не знаем, но прекрасно, что она наконец приходит к русскому читателю.
И в заключение несколько заметок об издательской истории книги. Тому, что мы вообще можем сегодня издавать, а читатель читать «На крестцах», мы во многом обязаны берлинскому биографу Горенштейна Мине Полянской и ее семье и нью-йоркской издательнице, к сожалению, уже ушедшей из жизни, Ларисе Шенкер. Мина Полянская рассказывает:
«У Фридриха Горенштейна был нечитаемый почерк, а к концу жизни стал абсолютно неразборчивым. Писатель попросил нас, своих друзей (меня, моего мужа Бориса Антипова и сына Игоря Полянского), записать текст рукописи “На крестцах” на магнитофон, на что мы, несмотря на трудности исполнения такой записи (800 страниц!), дали свое согласие… Текст об Иване Грозном, предназначенный для издания в руководимом Ларисой Шенкер нью-йоркском издательстве “Слово-Word”, мы записывали по выходным дням в течение двух лет!
…Параллельно с записыванием текста велась еще одна трудоемкая работа. В Берлине был нанят оплачиваемый “Словом-Word” специалист, который записывал частями текст с аудиокассет, создавая компьютерный вариант. Распечатанные “куски” текста Фридрих Горенштейн проверял, а затем отправлял Ларисе Шенкер по почте кассету компьютерного варианта и распечатанный, проверенный, выправленный его, Горенштейна, рукой текст. Однако и на этом текстологическая работа не считалась завершенной. Лариса Шенкер после второй проверки отсылала тексты Горенштейну на вторичную проверку. Горенштейн вновь просматривал его, а затем как окончательный вариант отсылал Ларисе Шенкер».
Отдавая должное самоотверженности семьи Мины Полянской и издательницы Ларисы Шенкер, нашедшей в США грант на издание этой книги, равно нельзя не сказать, что, тем не менее, книга вышла с сотнями опечаток, часто с искажениями смысла написанного… К сожалению, по причинам, не зависящим от готовивших нынешнее переиздание, в их распоряжении, кроме книги, изданной в Нью-Йорке, и рукописи, хранящейся сейчас в архиве писателя в Бремене, не оказалось ни дискет, ни компьютерных распечаток.
Но то, что есть, есть, а то, чего нет, нет. Редакторы нынешнего издания проделали кропотливую текстологическую, изыскательскую и корректорскую работу и надеются, что книга будет больше соответствовать авторской версии текста. В силу заранее оговоренного ограничения объема, мы отобрали для нынешнего издания лишь 63 сцены из 142, дав в нужных местах краткое описание не попавших в этот выбор сцен. В связи с этим мы в основном отложили на будущее описание батальных эпизодов или эпизодов слишком риторических. К сожалению, из-за этого пришлось оставить за пределами нашего издания еще многие драматические удачи и красоты, созданные пером Горенштейна, хотя все сцены написанной Горенштейном мегадрамы заслуживают внимания читателей, а равно и интерпретации в театре, кино и на телевидении. Но издание полного текста – дело пусть, может быть, и недалекого, но будущего.
Огромную благодарность издатели, составители и редакторы хотят выразить веб-дизайнеру нью-йоркской книги Богдану Бурмичу, у которого чудесным образом сохранилась верстка книги, избавив нас либо от необходимости сканировать текст в 1065 страниц, либо от трудоемкой задачи набирать ее заново. И то и другое привело бы скорее всего к появлению новых ошибок в тексте, которых из без того было предостаточно.
В самом начале своего эссе 1993 года «Лингвистика как инструмент познания истории» Горенштейн написал: «Почти десять лет тому назад, с конца 1983 года, периода для истории ясного и неподвижно-застойного, мной вдруг начал овладевать “исторический невроз”. Так в тяжелый душный день хочется ветра, беспокойства, неопределенности. Из этого чувства родился замысел драмы о петровской эпохе, судьбоносной для России и для Европы».
Этот «исторический невроз», принесший свои творческие плоды, растянулся у писателя на всю последующую жизнь.
Фридрих ГоренштейнНа крестцахДраматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного в шестнадцати действиях, ста сорока двух сценах (сцены, не включенные в настоящее издание, обозначены курсивом)
Биография Ивана Грозного невозможна. О нем мы знаем мало.
Холодный пепл мертвых не имеет заступника кроме нашей совести.
Действие первое
Первый монах(умиленно). Филипп святитель, воздевши руки, на псалмопении божественном стоит.
Филипп(оглядываясь). Иноки, а чего придоша оба, коли я на молитве стою?
Второй монах. Святитель благословенный! Царь Иван Васильевич ныне был в Твери и, по слуху, сюда, в Отроч монастырь, вознамеривается.
Первый монах. По дороге идучи в Тверь, царь повелел Малюте Скуратову к нам в Отроч монастырь, к тебе, опальному, наведаться.
Второй монах. Оттого, святитель, повинны мы вновь одеть на тебя оковы, чтоб не опалился государь на нас и не погубил нас самих смертными муками. Ибо государь повелел тебя по рукам и ногам и по чреслам наитягчайшими веригами оковати, повелел в твердые затворы и замки заключити и так держати. Мы ж, стражи твои, любя тебя, преподобного, то царское повеление порушили, от оков избавивши да поклавши их рядом. (Монахи берут оковы и надевают их на Филиппа.)
Первый монах(плача). Прости, святитель.
Филипп. Не плачьте, иноки. Исполняйте.
Второй монах(плача). Как же не восплакать, не возрыдать, не припасть к коленам твоим, святителя, исполняя по нужде веление прегордой власти?