— У меня было увольнение в город, и я имел право сам распоряжаться по своему усмотрению предоставленным мне временем.
— Твое время, твоя свобода, твоя жизнь! Но кто ты такой? Что ты такое? Где ты есть? Даже примитивный человек из джунглей не мог располагать, как хотел, своим временем, свободой, своей жизнью. У него тоже были обязанности перед племенем, семьей, перед самим собой.
— А я не мог поступить иначе.
— Кто тебе дал право рисковать жизнью обученного солдата?
— Я сделал это ради человека, который мог сгореть заживо…
— Это было во второй раз.
— А первый раз я думал, что речь идет о ребенке или что-то в этом роде.
— «Что-то в этом роде» был полосатый кот.
— Но я же не знал.
— Ну теперь-то знаешь? Ты не имел права действовать, не зная цели.
— Но в первый раз со мной ничего и не случилось.
— А могло случиться. И ты мог сгореть заживо из-за кота. Абсурд, не правда ли?
— Ну, что еще там у тебя?
— И даже история со стариком. Если ты был рядом, то почему позволил ему войти в горящий дом, а лишь затем бросился спасать его?
— Я не сразу понял, что у него на уме…
— Многого ты не понимаешь… И видишь, как странно получается в подобных ситуациях, когда ты хочешь себя утвердить. Это действительно нелепость!
— И как я должен за все это ответить?
— Что касается меня, то я думаю, что жизнь тебя и так проучила достаточно, правда, извлечешь ли ты из этого урок?
— Спасибо, дружище…
— Нечего иронизировать…
— Я и не иронизирую.
— Главное, знай, ты не должен купаться в славе, словно герой, совершивший подвиг. Принимай вещи такими, какие они есть. Чтобы стать мужчиной, нужно трезво смотреть на вещи.
Он едет в часть, солдат, который знает, что ему делать со своей увольнительной.
Я изнурен. Но чувствую себя хорошо, как после успешной операции.
Подходит медсестра с успокоительными лекарствами.
— Спасибо, барышня, спасибо, но сегодня меня снотворное не возьмет!
— Но вам же его прописали!
— Не могу больше. Понимаете? Не могу!
— Вам надо спать…
— Не хочу, не могу спать больше положенного, больше, чем должен спать обычный человек.
В первые дни меня навещали люди, которые получили ожоги, вытаскивая меня из-под горящей балки. Одних положили в больницу, другие приходили сюда только на перевязки. Они не могли даже открыть дверь самостоятельно. А двое или трое даже не могли поднести ложку ко рту.
«Держите крепче… Не опускайте… Выше… Еще…» И шипела, лопаясь, на ладонях кожа.
Каждый день приходила меня навещать Ева. Я потерял несколько ребер, зато приобрел девушку. И какую! Не упусти ее, солдат!
— Правда, что мы с тобой никогда не расстанемся? — спрашивает она.
Что ответить ей? Пока мое единственное желание на будущее — поступить в институт. Я должен получить специальность. И я вернусь в мой родной город во что бы то ни стало. Именно туда, откуда я ушел, чтобы никогда не вернуться. Только так я смогу доказать, что стал настоящим мужчиной.
— Не расстанемся, — решает девушка за меня и во имя меня.
Какое счастье иметь такую девушку! Да, друзья, она красива. Все музыканты в городе знают романс, который мне нравится, и непременно его сыграют.
Поцеловал тебя однажды, Прошу, меня ты не забудь…
И только сейчас я подумал, что еще ни разу, даже нечаянно, не коснулся ее губ — губ, которые были готовы дать самую большую клятву.
— Ева моя…
— Опять? Прошу тебя, не серди меня. Меня зовут Флорентина. Сколько раз тебе говорить?
Флорентина, а дальше не знаю как. С улицы Гривицей, не знаю, какой номер дома. Не помню, чтобы я когда-либо видел подобную красавицу. Особенно сегодня. Она склоняется надо мной. Я тону в ее волосах. Ее лицо приближается медленно, как неизбежность. Глаза наши широко открыты. Любовь и страсть встречаются с открытыми глазами.
Только мы вдвоем под шатром ее черных волос.
Мгновение — и весь мир для нас уже не существует.
Аурел МихалеРассказы
Нежность
1
Зрительный зал размеренно погружался в темноту, словно торопливые сумерки быстро переходили в ночь. Свет огромных люстр постепенно гас — так темнеют раскаленные добела стальные брусья. Сзади чуть поскрипывали стулья, кто-то глухо кашлянул, и установилась полная тишина.
Сабина опустила руку на ладонь Пауля, отдалась во власть музыки. Она с трепетом ловила первые аккорды, переносясь в мир, созданный ее собственными чувствами и воображением. У Пауля, напротив, музыка обостряла мысли и чувства; он погружался не в грезы, а в атмосферу напряженного, интенсивного переживания.
Прошло какое-то время, пока мелодия увертюры, чистая и проникающая в душу, не соединила их. Сердце Сабины уже было переполнено, потому что оперу она знала давно и всякий раз наслаждалась ею. Пауля же, приготовившегося пережить вместе с героями все перипетии судьбы, охватило сдержанное напряжение.
Опера шла в памятный для них день, и он за неделю до этого метался в поисках билетов. Раздобыть их было трудно, потому что в этот вечер исполнительница главной партии, блиставшая на сцене почти двадцать лет, пела перед публикой в последний раз. Эта опера напоминала Сабине и Паулю об их молодости. Наверное, поэтому так нежна была рука Сабины, сжимавшая в темноте руку Пауля.
В первый раз они слушали эту оперу вместе восемнадцать лет назад. В тот вечер Сабина решилась поехать с ним в «лес», как называл место своей службы Пауль. Сегодня после спектакля, как и в тот раз, они тоже поужинают в ресторане. Доберутся домой поздно — «лес» довольно далеко от города. Пауль с нетерпением ждал этот вечер, потому что они решили провести его точно так же, как тогда, восемнадцать лет назад. Так они отмечали день своей помолвки каждый год, когда позволяли дела по службе. Если не удавалось достать билеты в оперу, шли на другой спектакль. Потом долго сидели вдвоем, вспоминая начало своей любви…
Бывали случаи, когда им не удавалось приехать в город: как-то в этот день Пауль не смог даже забежать домой; в другой раз она не могла встать с постели — у них только что родилась Валентина. Но тяжелее всего было в тот год, когда он находился в госпитале.
Сейчас Валентина выросла. Ей четырнадцать. Вместе с классом она уехала на экскурсию в горы, но не забыла об их празднике. Утром, когда Пауль принес Сабине темно-красные, отяжелевшие от росы розы, они получили и телеграмму от Валентины.
Сабина с нежностью следила за тем, что происходило на сцене. Когда в огромном зале зазвучала трогательная, пленительная ария Чио-Чио-Сан, сердце Сабины затрепетало, а на глазах выступили слезы. Голос певицы был исполнен неподдельной грусти — грусти Чио-Чио-Сан, грусти расставания со сценой, с тысячами зрителей, души которых она столько лет радовала чистой любовью.
Когда ария кончилась и все зрители аплодировали стоя, бросали на сцену цветы, а певица все ниже склонялась, готовясь опуститься на колени перед публикой, восхищавшейся ею в течение многих лет, и Сабина, растроганная, вытирала слезы на глазах, билетерша остановилась в проходе рядом с ними:
— Двадцатый ряд, место двадцатое — вас просят к телефону.
Пауль Морару быстро вышел, пробираясь между стоявшими зрителями. Сабина продолжала аплодировать, но глаза ее устремились за ним. Охватившее Сабину волнение не оставило ее, даже когда Пауль возвратился.
— Мне придется уйти, — шепнул он. — Оставайся до конца, а я постараюсь вернуться или пришлю за тобой машину. Пауль всегда сообщал дежурному офицеру свое место в зрительном зале, если шел на спектакль. Сабина знала это правило. Уже не раз он оставлял ее таким образом, но никогда она не чувствовала себя такой одинокой, как сегодня. Ей показалось, что из всех женщин только она в зале одна, без мужа. И это в такой день, во время такого спектакля! Она хотела было последовать за ним, но Пауль настоял, чтобы она осталась: ведь это ее любимая опера и когда она еще услышит свою любимую певицу?
— И мне потом расскажешь, — убеждал он ее.
— Это же невозможно — рассказать музыку, — с упреком ответила Сабина.
— Ты все можешь! — улыбнулся он и ушел.
Сабина досматривала спектакль, сидя на краешке кресла, охваченная беспокойством. Все время она задавала себе вопрос: что могло случиться там, в «лесу», зачем он так срочно понадобился? Иногда она замирала, вглядываясь в ту сторону, где был выход. Сколько раз Пауль вот так неожиданно покидал ее! Она уже свыклась с этим и никогда особенно не беспокоилась, но сегодня… «Не может там быть чего-либо серьезного, — успокаивала она себя. — Наверное, он уже ждет меня у театра, не входя, чтобы не беспокоить еще раз зрителей».
Но она напрасно искала его глазами перед театром. И машина, которая должна была отвезти ее в их небольшой гарнизон, не вернулась. Такси атаковали те, кто первыми покинули театр. Ей пришлось искать другую стоянку, долго ждать машину, а потом еще и уговаривать шофера, чтобы согласился везти ее за город. «Что ж, отличный вечер!» — горько подумала Сабина. Беспокойство ее все нарастало.
В дороге она немного успокоилась. Темнота в машине, удобное мягкое сиденье, ощущение скорости, с которой шофер вел машину по пустынному шоссе, — все это отвлекало от мрачных мыслей. Неожиданно нахлынули живые, трепетные воспоминания о том, как они начинали свою жизнь.
В тот день, восемнадцать лет назад, она впервые проделала этот путь. Она тоже ехала одна, только на повозке. Накануне они с Паулем слушали Пуччини, были одинаково взволнованы музыкой, блестящим исполнением партии Чио-Чио-Сан той певицей, которая сегодня прощалась со своими почитателями. В тот вечер, после спектакля, Сабина сказала Паулю, что решила всегда быть рядом с ним там, в далеком селе, в его «лесу».
Этот шаг изменял всю ее жизнь. Она и боялась, и сомневалась, и отметала всякие сомнения и страхи. Всю ночь она не сомкнула глаз, замирая на своей койке в студенческом общежитии, но решения не изменила.
Утром Сабина собрала свои скромные пожитки, сложила их в чемодан и вышла на дорогу. Но только к обеду ей попалась повозка, которая привозила овощи на рынок и теперь возвращалась в село, куда нужно было Сабине. Моросил мелкий осенний дождь. Возница подал ей знак забраться под парусиновый навес. В повозке сидела жена крестьянина, некрасивая, сухая, сердитая. Сабине было не по себе от ее злой ухмылки, и она не сказала, что едет к жениху. Когда они наконец добрались до села, Сабина спросила о Пауле. Возница высадил ее у ворот дома, в котором Пауль снимал комнату. Женщина презрительно поджала свои сморщенные губы.
Сабина сразу узнала домик, удивившись, как точно она себе его представляла. Пауль много раз рассказывал ей, как выглядит дом, в котором он живет, так что дом не показался ей чужим. Она знала, что над дверью, на крашеном голубом косяке, лежит ключ от его комнаты, что окно его справа от входа. Дом принадлежал старушке, которая в одиночестве доживала свой век. Правда, почти ежедневно ее навещала одна из невесток.
В комнате все было так, как описывал Пауль: земляной пол, у стены кровать с соломенным матрацем, под матрацем — много сухой полыни. Еще там была большая печка в углу, топившаяся из коридора соломой, ведро с водой. В простенках на гвоздях была развешана его одежда.
Сабина остановилась на пороге. Ее охватило уныние. Одиночество и тоска, с которыми ей еще придется столкнуться, подступали со всех сторон. Не сразу она различила упругий металлический звук — капли воды падали с потолка в подставленный медный таз. Сабина оставила чемодан у двери. Уехать! Обратно! Но она решила подождать возвращения Пауля со службы. Сбросила перепачканные грязью туфли, осторожно, на цыпочках добралась до кровати, свернулась калачиком под шинелью и, не отрывая глаз от окна, стала ждать.
Вечером, когда она увидела входящего в ворота Пауля, промокшего, в грязных сапогах, у нее не хватило сил даже подняться. Словно завороженная, Сабина смотрела на дверь. Она услышала, как Пауль, топая на крыльце, сбивает с сапог грязь, снимает в сенях дождевик, потом увидела его самого. Пауль застыл в дверях, с недоумением глядя на чемодан и туфли. Но вот в следующее мгновение он увидел ее, съежившуюся, угрюмую, дрожащую от холода. У него вырвался какой-то гортанный возглас, похожий на крик журавля, нашедшего свою стаю после бури.
— Сабина! — Он бросился к ней, встал на колени возле кровати, отыскал ее руки, долго целовал их, потом, как ребенок, уткнулся в ее колени.
Она растерялась от этой его неподдельной радости. Сабина никогда и не думала, что может так много значить для другого человека. Ее сдержанная и строгая любовь озарилась в ту минуту бесконечной нежностью, которая потом помогала ей жить все эти восемнадцать лет…
Когда они пришли в себя, все так же звенели капли, падая в таз, барабанил в окно дождь, подхватываемый порывами ветра. Вместе с сумерками в комнату проникли холод и сырость, Пауль уложил ее, накрыл шинелью, зажег керосиновую лампу. Потом завесил окно плащ-палаткой, и они вдруг оказались отгороженными от всего остального огромного мира.
Пауль питался в столовой, поэтому в доме нашелся лишь кусок черного хлеба со шпиком, хотя для того времени, когда еще не были отменены карточки, это было не так уж плохо. Пока Сабина жевала хлеб, он принес чай, который вскипятил на плите у хозяйки. Ну а сахара у него оказалось достаточно.
— Вот такие дела, — смущенно пожал он плечами, обводя взглядом комнату. — Конечно, ты должна хорошенько подумать и тогда уже решить.
Она молчала. Сердце его сжалось. Мысли у нее в голове закружились, как водоворот, она еще долго потом не могла себе многого объяснить.
— Пауль, — спросила она, — тебе нравится здесь? Я имею в виду то, чем ты занимаешься?
— Это моя жизнь, — отозвался он, снова охваченный детской радостью.
Она ничего не сказала, только прижалась к нему. Сабина сердцем поняла: ему будет хорошо только здесь и только с ней. Она не стала спрашивать, как они будут здесь жить. Она любила его. Конечно, она могла тогда ошибиться и потом пенять на судьбу. Но судьба как будто устранилась, предоставив ей полную свободу выбора. И Сабина выбрала, приняла не только те непростые для нее условия, но и нечто большее — жизнь рядом с ним.
О, как трудно было вначале! Уже через неделю ей пришлось узнать, что такое тревога. Связной постучал в окно, тогда ведь не было электрического звонка, как теперь, и Пауль поспешно ушел. В темноте только и слышен был топот ног по улице. Целых три дня она ждала, не зная, где он и что с ним. Нетронутая еда стыла на примусе. А она все стояла на пороге, глядя в сторону леса.
С потолка больше не капало. Пауль купил жести и укрепил камышовую крышу. Но пришла осень, и стало холодно. Пока Сабина готовила, в комнате было тепло, но не будешь же ночью держать примус зажженным. Ложилась в постель одетой, прислушиваясь, чтобы не пропустить его шаги. Когда Пауль вернулся, он застал ее на пороге съежившейся от холода, измученной ожиданием.
— Так мы и будем жить? — со вздохом спросила она.
— Может быть еще труднее, — задумчиво ответил он. Обстановка в те годы была сложной. Как будто отогнав мрачные мысли, он вдруг радостно улыбнулся, нежно поцеловал ее, бормоча: — Разве это имеет значение, мы же любим друг друга!
И все же они тогда много думали о будущем, строили планы. Решили, что Сабина заочно закончит институт, и не для того, чтобы спасаться от тоски и скуки, — в выбранной специальности она видела смысл своей жизни, от своего дела она тоже не могла отказаться.
Первую зиму она провела за книгами, занимаясь и ожидая Пауля до позднего вечера. Им удалось раздобыть достаточно соломы для обогрева. Утром и вечером Пауль набивал ею печку. Печка быстро нагревалась, но так же быстро и отдавала тепло. Поэтому в комнате почти все время было холодно, окна промерзали.
Пришла весна. Сабина напрасно сидела над книгами — все равно ничего не понимала из прочитанного. Она томилась и чахла, потеряв всякий интерес и к учебе, и к хозяйству, и к чему бы то ни было.
— Поезжай в город, — уговаривал ее Пауль. — Проветрись! Садись в поезд и поезжай прямо в Бухарест.
Столица показалась ей чужой. Майские, залитые солнцем улицы и парки были заполнены людьми, но она видела одних только женщин, нарядных, беззаботных, радующихся первым появившимся цветам, праздно толкающихся в дверях магазинов, уютно расположившихся на верандах кафе и ресторанов, суетящихся. «Почему они не работают? — негодовала Сабина. — Значит, их кто-то обеспечивает. Тогда что же они дают обществу?»
Домой она вернулась почти больной. Долгое время ее мучили противоречивые чувства. Она то завидовала жизни тех женщин, то возмущалась легкостью и беззаботностью, с которой, как она думала, они проводят свое время. В любом случае они живут в иных условиях, чем те, в которых приходится жить ей. И она начинала мечтать, представляя, как бы они могли жить с Паулем в городе. Но всякий раз, возвращаясь к своим книгам, к своей печке, корила себя, мучилась, целыми днями молчала. Пауль видел, как она терзается, но помочь не умел, а только беспомощно наблюдал. Его не покидало чувство вины перед Сабиной.
Так продолжалось до той ночи, когда они не могли больше пребывать в таком состоянии и не сомкнули глаз всю ночь. Когда рассвело, он нагнулся к ней, вглядываясь в ее воспаленные, настороженные глаза. Как велика была его радость в тот первый вечер, когда в этой комнате он увидел ее съежившейся на кровати под его шинелью, и как глубока была его горечь теперь!
— Сабина, — решился он, — я вижу, ты мучаешься. Если ты уедешь, я никогда не упрекну тебя даже в мыслях. Разве можно требовать, чтобы ты губила свои лучшие годы здесь? Но я не могу отсюда уехать. Моя жизнь здесь. Ты мне нужна, я знаю, что счастлив буду только с тобой, но жертвы не хочу. Так что решай…
И она решила. Ее место здесь, рядом с ним, ее судьба уже неотделима от его судьбы. Она любила Пауля. И именно в своей любви, в сознании, что она действительно нужна ему, Сабина нашла необходимые силы.
В те затянутые облаками дни она поняла, до какой степени Пауль предан своему делу, сколько нужно воли и мужества, когда борешься за что-то настоящее — за любовь, за свои идеалы. Ей тоже предстояло в жизни исполнить свое, особенное, о чем не имели и не могли иметь представления те счастливые женщины, которые заполняли улицы, магазины и парки Бухареста. Она осталась с Паулем. Навсегда. Она осталась строить их жизнь, беречь их любовь, их идеал…
— Еще далеко? — спросил шофер.
Сабина очнулась и увидела, что такси стоит перед железнодорожным шлагбаумом, шоссе впереди пустынно, по другую сторону тоже остановилась одна-единственная машина. Город с огромным заревом неоновых огней, подрумянившим затянутое облаками, почти черное небо, остался позади. В дверях будки стоял сторож, с высоко поднятым фонарем встречая скорый. Она объяснила шоферу, что до места еще ехать и ехать. Мимо с грохотом, сверкая окнами, быстро пролетел поезд. Машина осторожно, переваливаясь с боку на бок, пересекла линию и, одинокая, рванулась вперед по серой ленте асфальта.
2
Сабина осталась с Паулем в том селе на окраине леса. Она будто начала жить заново, с жадностью, закончила институт, с нетерпением ждала, когда в селе выстроят школу, где собиралась работать учительницей.
Пауль все свободное время посвящал изучению совсем новой проблемы — применению электроники в военном деле. Они редко бывали вместе, зато радовались каждому такому часу и были счастливы. Перестали замечать неустройство своего быта, были довольны тем, что имели.
Но вот появилась Валентина, и тяжесть их быта высветилась вновь. Дело шло к зиме. Сабина вернулась из родильного дома в темную и холодную комнату. Ребенка мыли в тазу, поливая из кружки. Воду грели на примусе, поэтому в комнате всегда пахло керосином и стоял чад. Белье, которое Сабина стирала поздно вечером, когда Пауль и девочка засыпали, приходилось сушить у печки или на веревке, протянутой через всю комнату.
Пауль часто задерживался в части, приходил домой усталый, продрогший, весь пропитанный сыростью. Иногда он не появлялся дома два-три дня, а когда приходил, падал, не раздеваясь, на кровать и молчал, не в силах побороть усталость и чувство вины перед нею.
И вот настал момент, когда терпение у нее кончилось. Как-то зимой вечером Пауль, входя в ворота, увидел, как она, вся измученная, тащит охапку соломы. Даже во дворе было слышно, как плачет ребенок, наверное от холода. Увидев его, Сабина не сдержалась, упала на солому в сенях, разрыдалась безудержно, безысходно:
— И до каких же пор мы будем так жить?
Он поднял ее на руки и, не говоря ни слова, отнес в комнату, на кровать, к девочке. Набил печку соломой, развел огонь, потом присел на край кровати и долго ждал, пока она успокоится.
— Ты же сама видела, — начал он виновато, — всю осень возили строительные материалы. Весной начнем строить. Сначала служебные здания из кирпича и бетона, потом дома для нас, на опушке… Построим десятилетку. Ты будешь там учительницей…
Эта новость ее по-настоящему взволновала, придала силы. Неужели она не подождет до весны? Потом пронзила мысль: почему он сказал о служебных зданиях? Разве у них в лесу нет никаких построек?
— А где же вы сейчас работаете? — встревожилась Сабина.
— В землянках…
Теперь уже она чувствовала себя перед ним виноватой. Она представила себе землянку — сырой темный подвал, — и их комната показалась ей дворцом. Полная надежд, она прожила зиму, и оказалось, что это не самое страшное.
Весной, когда началось строительство и лес ежедневно поглощал целые колонны грузовиков со строительными материалами и оборудованием, Пауль стал возвращаться домой прихрамывая. Колени и ступни у него распухли, появились острые боли в суставах. Прошло лето. Боли ослабевали, если погода была сухая, но полностью не проходили.
А работал он по-прежнему как одержимый, иногда даже в воскресенье не приходил домой. В такие дни Сабина собирала еду и с Валентиной в коляске по разбитой грузовиками дороге отправлялась к воротам городка. Она ждала, когда он сможет выйти пообедать. Так им удавалось побыть вместе час-полтора в сутки. Иногда Пауль едва успевал взглянуть на дочку, поцеловать жену, забрать сверток с едой — раздавался сигнал тревоги. В двадцать четыре года он командовал батареей, и эта работа требовала огромного напряжения. В обстановке тех лет он днями не мог ни на минуту оставить свой пост. Видя, как он убегает прихрамывая, Сабина плакала. Так в слезах и возвращалась домой. О себе и Валентине она теперь думала меньше всего: ее беспокоило здоровье Пауля.
Осенью были закончены жилые корпуса, и они в числе первых получили квартиру с центральным отоплением, горячей водой, ванной и балконом, выходящим на солнечную сторону, прямо в лес. Но Пауль был совершенно поглощен новыми установками, новой техникой, которая начала поступать в часть.
— Ну что такого необыкновенного может быть в зенитных орудиях? — недоумевала Сабина. Она знала лишь то, что ее муж — командир батареи, и больше ничего.
Пауль только загадочно улыбался. Теперь он проводил ночи за учебой. И Сабина перестала беспокоиться, видя, что он счастлив, и радуясь его успехам.
А в ноябре, когда зарядили дожди и лес будто пропитался гнилью, Пауля увезли прямо из части в госпиталь. По дороге он попросил водителя санитарной машины остановиться у дома. Сабина, перепуганная, сбежала вниз. Что там случилось в «лесу»? Пауль с трудом приподнялся на носилках, поцеловал ее, попросил простить за то, что оставляет ее одну с девочкой, в еще неустроенной квартире. Но он очень скоро вернется.
— Как только меня разморозят! — пошутил он, виновато улыбаясь.
Но он пробыл в госпиталях и санаториях почти год. Ей было очень тяжело одной, но она не говорила ему об этом, когда ей удавалось вместе с дочкой навестить его.
В селе открыли наконец новую школу, и Сабина получила возможность работать учительницей. Вернувшись из госпиталя, Пауль нашел ее во дворе школы, окруженную детьми. Сабина держала за руку Валентину, которая уже начала ходить. Увидев его, Сабина замерла от неожиданности. Пауль был по-прежнему тонкий, стройный, шел к ней своей прежней упругой походкой. В его глазах светилась нежность, которой раньше она не замечала. Он обнял ее, потом взял на руки дочку, поцеловал в голубые, как и у него, глаза. Говорили мало, как всегда бывает в первые минуты после долгой разлуки, но она сразу почувствовала в нем озабоченность, которую он пока пытался скрыть.
Она с тревогой ждала вечера. И не ошиблась: оказалось, он выписался из госпиталя с медицинским заключением о необходимости перевода на другое место службы. После отпуска они могли переехать в город. Но я на этот раз он предоставил ей право решать, как пойдет их дальнейшая жизнь. Сабина заволновалась: каким бы успешным ни было лечение, здоровье его подорвано, болезнь может опять обостриться.
— Нет, — заверил он ее. — Теперь у нас новые здания и новые установки.
Конечно, она хотела бы быть уверенной, что он в безопасности. Но сможет ли он жить в другом месте? Его сердце навсегда останется здесь, ведь он отдал этому «лесу» свою молодость.
В сомнениях и терзаниях прошел отпуск. Они не навязывали друг другу какого-либо решения. Сабина-то знала, что он ждет от нее одного слова: «Остаемся!» А если придется заплатить за счастье его здоровьем? И потом, может, это единственная возможность изменить свою жизнь?
— Я здоров! Поверь, я совершенно здоров! — повторял он.
Сабина наконец решила: он должен остаться здесь, значит, и они должны остаться. Это было новым пониманием, новым выражением ее любви. Ее решение определило их судьбу. Пауль неловко в порыве признательности уткнулся в ее колени, потом целовал ее глаза, не в силах скрыть своей радости:
— Сабина, я этого никогда не забуду!..
Жизнь в «лесу» изменилась. Поднялись новые здания, появилась новая техника. Пауль готовился работать с этой техникой. Он стал командиром новой батареи. Наладилась их собственная жизнь, которой теперь можно было позавидовать. Многие трудности остались позади. Прошло несколько лет. Паулю присвоили звание подполковника и назначили командиром всей части.
«Вот как сложилась жизнь, — раздумывала Сабина. — Отказались ли мы, хотя бы частично, от своей мечты? Нет. Напротив, оставшись здесь, мы добились ее осуществления. Может, незаметно свыклись с серостью, ограниченностью жизни, без широких горизонтов и высокого полета; может, рутина проникла в наши мысли и стремления, в повседневную жизнь? Нет. Именно здесь мы сохранили свою любовь. Может, речь идет только о более глубоком понимании долга по отношению друг к другу? Нет. Если бы пришлось начать жизнь сначала и я бы заранее знала, какие трудности нас ожидают, все равно бы выбрала этот путь, все равно проделала бы его на повозке с единственным чемоданчиком в руках»…
— Прибыли, — снова вырвал ее из плена раздумий шофер. — Где остановиться?
— Сейчас налево, вон там, у дома на опушке.
Справа осталось село с новыми домами, освещенными улицами. Машина свернула к лесу и через несколько минут, скрипнув тормозами, остановилась. Сабина дошла до угла своего дома и вдруг замерла, всматриваясь в темнеющий рядом лес. Ее опять охватило беспокойство. Она торопливо поднялась по лестнице. Сердце ее стучало, подгоняемое неизвестностью… Что там могло случиться?
На столе полыхали розы, принесенные утром Паулем. Рядом лежала развернутая телеграмма от Валентины. В холодильнике дожидалась бутылка шампанского. Она набрала номер, но вместо Пауля ей ответил дежурный офицер:
— Товарищ подполковник просил передать, что он сам вам позвонит.
Что ж, придется ждать, и даже неизвестно сколько. Она переоделась, зажгла лампу и легла на диван. Она лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к шагам на лестнице.
3
С тех пор как он стал командиром части, это была третья серьезная тревога. Первую объявили в полдень в воскресенье, когда над горами появилась неопознанная цель. Цель находилась в радиусе действия соседей, и ему надо было быть готовым к тому, что направление ее движения может измениться. Второй раз под утро со стороны моря появилась группа целей, которые, однако, через некоторое время повернули обратно. И вот снова тревога.
По дороге из города он то и дело высовывался из машины, всматриваясь в темное небо и прислушиваясь к ночной тишине, нарушаемой жужжанием мотора машины. Весь день небо было безоблачным, почти прозрачным, а сейчас затягивалось рваными тучами, и только на юге поблескивало несколько звезд. Темные облака были подсвечены огнями города. Время от времени проступали в темноте островки света — неравномерно разбросанные по равнине села.
— Если можно, прибавьте скорость! — попросил она шофера.
Они неслись посредине шоссе с зажженными фарами, издали подавая сигналы одиночным встречным машинам. Путь до городка проделали быстрее, чем обычно. Окна в казармах были освещены, значит, весь гарнизон уже на ногах. Въехав на лесную аллею, шофер оставил включенными только подфарники. У ворот на несколько секунд их задержал часовой, чтобы проверить, кто следует в машине. Миновав казармы, они проехали прямо к стартовым площадкам, на которых уже действовали расчеты. У пункта управления Морару на ходу выскочил из машины.
Поблизости, окруженная со всех сторон невысоким валом, радиолокационная станция ощупывала небо своими параболическими крыльями, похожими на крылья ветряной мельницы. Пауль Морару еще раз оглядел ночное небо, спустился на пункт управления, думая о том, что происходит сейчас на стартовых площадках.
В первом помещении он на несколько мгновений задержался, взглянув на освещенный слабым светом экран во всю стену. У экрана сидел дежурный офицер в наушниках.
Сетка экрана была чистой даже в правом нижнем углу — в районе, где были обнаружены неопознанные воздушные цели. Пауль торопливо прошел в следующее помещение, сел на «электрический стул» — так он шутливо называл свое место перед электронным пультом управления, — всмотрелся в полумрак, царивший в помещении, чтобы убедиться, что перед другими приборами находятся дежурные офицеры, сержанты и солдаты, потом включил пульт. Зеленовато-желтый луч, как стрелка часов, несколько раз обежал экран индикатора по кругу. Но светового импульса не было. Это значило, что цели еще далеко. А может, их и нет вовсе? Он связался с офицером командного пункта части:
— Учебная тренировка?
— Нет. Неопознанные цели. «Контрольные полеты», — подумал Морару.
— Могут оказаться в нашей зоне, — услышал он в наушниках голос дежурного офицера.
Вся работающая электронная аппаратура пункта управления издавала монотонное глухое гудение, как будто под полом работали динамо-машины. В темноте, пронизанной зеленоватым светом приборов, застыли в напряженном ожидании операторы. Видимо, очень волнуясь, оператор слева второй раз доложил, что пусковые установки готовы.
Не прошло и минуты, как на краю экрана появился световой импульс. Тут же и планшетист, и операторы, не отрывая пальцев от Кнопок, начали докладывать координаты появившихся целей. Пауль все еще надеялся, что речь идет об учебной тревоге. Но на экране появились импульсы от самолетов-перехватчиков, вылетевших для сопровождения целей.
— Что бы это могло быть? — спросил он начальника штаба части.
— Пока неясно… Будьте готовы ко всему!
Пауль почувствовал, что от напряжения на спине у него выступил холодный пот. Он, не отрываясь, следил за зеленовато-желтым лучом, бегущим по кругу. Вдруг он опять подумал о своих людях там, на стартовых площадках. Половина ракетчиков были новобранцами, они всего лишь раз выполнили практические стрельбы. Полет ракеты был для них еще чем-то фантастическим. А для него, подполковника Морару? Разве каждый раз не захватывало его это зрелище?
Вначале красно-оранжевая струя пламени с силой ударяет в землю, потом — вспышка, грохот. С сухим шорохом разрываемого на куски шелка ракета устремляется вверх. Отбросив первую ступень, ракета как будто чуть сбивается с пути, но в следующее мгновение вспышка пламени второй ступени сообщает ей энергию для свободного полета к цели, которую уже ничто не может спасти. У цели вспыхивает бело-оранжевая молния — световой импульс на экранах приборов исчезает.
— Товарищ подполковник… — услышал он торопливый доклад наводчика.
На экране не осталось ни одной светлой точки. Цели изменили направление полета, самолеты-перехватчики сели. Операторы замерли, вглядываясь в перекрестья зеленых линий на экранах… «Все же тренировка!» — подумал Пауль и огорчился, что командование решило провести ее именно сегодня.
Не успел он подняться, как поступил приказ всем оставаться на местах. Оставив за себя офицера, Пауль вышел наверх. Он посмотрел на часы и вспомнил о Сабине. Посылать за ней машину было слишком поздно. Нет, он не забыл, что обещал ей, но могло случиться так, что во время тревоги машина срочно понадобится для связи с командованием или с техническими службами. Посматривая на часы, он прикинул, что Сабина сейчас уже наверняка на пути домой, а может быть, и дома. Он мог бы позвонить ей через коммутатор, но был почти уверен, что тревога скоро кончится. Он придет домой, и они вместе выпьют шампанского…
Пауль Морару вышел из темноты, скопившейся под деревьями, несколько успокоившись. По-прежнему ничто не нарушало тишину ночи. Навес черных как деготь облаков перекрыл теперь все небо, опустился еще ниже. Лес затаился. Видимость была минимальная. Широкие стальные челюсти радиолокационной станции продолжали нарезать толстые пласты плотной темноты. Только на стартовых площадках поблескивали прижатые к земле синеватые огоньки.
Пауль почувствовал потребность взглянуть хотя бы на одну пусковую установку, поднялся на земляной вал, окружающий радиолокационную станцию, прикурил, всматриваясь в темноту. Серебристое тело ракеты, устремленное ввысь, застыло в боевом положении.
Пауль верил в непревзойденное могущество ракет. Иногда ему даже становилось не по себе от мысли, что в случае необходимости он самостоятельно сможет распорядиться этой колоссальной умной силой. Одним нажатием кнопки он может высвободить заключенную в ракете молнию и направить ее к любому горизонту. Разница между теоретическими расчетами и практическими результатами применения ракет минимальна. Поэтому новая техника с самого начала покорила Пауля. Перед каждым запуском Морару испытывал удовольствие, как от исполнения своей мечты. Он гордился тем, что спокойствие города охраняют ракеты, подвластные только ему.
Но разве он достиг бы этого без Сабины? Без ее любви и веры, без ее молчаливой жертвы он не мог бы сейчас сидеть у электронного пульта управления, командовать ракетной частью. Сколько Сабина перенесла во имя исполнения его мечты! А ведь она до сих пор не знает, чем он занят в «лесу», какой техникой управляет.
Пауль задумался, устремив взгляд в темноту, туда, где располагалась пусковая установка. Вихрем проносились воспоминания, образы прошлого. Но все же то один, то другой образ выступал ярче, отодвигая на второй план остальные… Вот десять лет назад. Он уже два года имеет дело с ракетами, а Сабина так и не ведает, куда он уходит каждое утро и где задерживается иногда по два-три дня подряд. Об этом ему было не положено говорить даже во сне. Но однажды, в день празднования годовщины освобождения, он ушел утром, как обычно. А когда вернулся, Сабина, возбужденная, радостная, встретила его на пороге:
— Пауль! У нас ведь тоже есть ракеты! Жаль, что тебя не было дома. Транслировали парад по телевизору. Знаешь, они похожи на снаряды, только больше, больше! И серебристые — глаз не оторвать!
Он чуть было не расхохотался и не выдал себя. Откуда ей было знать, что в кабине одной из машин, тянувших ракеты на параде, находился он сам? Он разделил ее восторг, еще и еще раз выслушал рассказ о ракетах. Только через два года Сабина узнала, что он ракетчик. Больше ей ничего не положено было знать. Сабина была рядом, во всем помогала ему, но даже не подозревала, как важны ее помощь, поддержка, участие, ее преданность, ее любовь.
А много ли она видела радости? Даже сегодня он не смог быть с ней. «Добралась ли до дома?» — тревожился Пауль. Он решил позвонить, но не успел выйти на заасфальтированную дорожку, как его окликнул дежурный офицер. Та же группа неопознанных целей снова появилась вблизи границ страны. Это уже не тренировка! Он бегом спустился по бетонным ступенькам лестницы…
4
Оказавшись перед экраном, Пауль Морару уже не спускал с него глаз, напряженно следя, как зеленовато-желтый луч по кругу подметает экран радиолокатора. Световой импульс у самого края экрана показывал, что неопознанные цели еще на довольно значительном расстоянии от их зоны. Но вот импульс начал понемногу перемещаться к центру. В помещении по-прежнему царил зеленовато-желтый полумрак. Заработали приборы слежения, издавая монотонный металлический гул. Офицер-наводчик приготовился принять на себя сопровождение целей.
— Готово, товарищ подполковник!
Прозвучали словно по цепочке доклады операторов:
— Эпсилон — двенадцать, бета — сто пятьдесят, расстояние — триста…
Экран показал, что в воздух снова поднялись самолеты-перехватчики. «Времени достаточно», — отметил про себя Пауль.
Его мысли обратились к офицерам и солдатам, которые сейчас готовили к пуску ракету. Десятки и сотни операций необходимо выполнить, прежде чем прозвучит команда «пуск». Быстрое и безупречное выполнение всех операций требует высокой подготовки и моральной выдержки от каждого офицера и солдата. Незначительное физическое усилие — пуск, а сколько за этим труда, волнений, ответственности.
«Только в нашем роде войск, — размышлял Пауль Морару, — командир один, не видит своих подчиненных, не может помочь им в трудную минуту. Вся эта совершенная система может оказаться мертва, если хотя бы одно звено вдруг не сработает». У ракетчиков нет понятий — главное и второстепенное. Чтобы ракета смогла настигнуть и уничтожить цель, когда он нажмет кнопку пуска, он должен быть абсолютно уверен во всей цепи, обеспечивающей успех. Отсюда, со своего стула, он не видел ни одного из своих подчиненных, но знал, что они на своем посту, что их глаза устремлены на экраны, пальцы лежат на кнопках, сердца учащенно бьются, мысли напряжены.
Как ему было страшно вначале! Его буквально бросало в дрожь, когда он думал, что одно из сотен и тысяч колесиков, составляющих эту сложную систему, может не сработать, а кнопка под его пальцем в любой момент может оказаться деталью испорченной машины, которая не слушается его команды. Если хотя бы один боец не выполнит свою операцию только так, как ее следует выполнить, работа всего коллектива окажется бесполезной!
Сейчас, когда Пауль понял, что цели в воздухе не учебные, он почувствовал, как его бросило в жар, как в горле пересохло от напряжения. Что-то непонятное было в этом противоборстве. Самолеты-перехватчики ушли без боя, оставив ракетчиков один на один с противником. Цели не отвечали на запросы с земли, поэтому им нельзя было дать пересечь установленный рубеж. Пауль нажал на кнопку, вызывая на связь своего начальника:
— «Журавль», у меня все готово.
— Ждите сигнала! — приказал полковник Ули.
Аппаратура пункта управления гудела под напряжением, операторы замерли в ожидании перед светящимися экранами. Пауль в последний раз мысленно проверил боевую цепочку: от ракет на пусковых установках до колонны снабжения. Все готовы к пуску. В этот момент в наушниках раздался голос полковника Ули:
— «Стриж», цель — четыре, азимут — сто сорок восемь, расстояние — сто семьдесят.
Пауль сразу успокоился. Все мысли его были о выполнении боевой задачи. Глаза напряженно искали на экране цель. Один круг луча, другой — и вдруг на экране справа появился необычайно яркий световой импульс. Пауль подождал, пока луч поиска еще раз высветит цель, и отчеканил:
— Вижу цель четыре. Азимут — сто сорок восемь, расстояние — сто пятьдесят, угол возвышения — пять.
Сколько времени офицер-наводчик искал в воздушном океане цель? Мгновение, два, три — не больше. Но Паулю эти мгновения показались вечностью. Он даже вздрогнул, когда услышал взволнованный голос:
— Цель четыре засечена, азимут — сто сорок восемь, расстояние — сто сорок.
— Две ракеты к бою! — приказал Морару.
В этот момент сомнения тех, кто все еще считал, что тревога учебная, рассеялись. Громче зазвучали голоса операторов:
— … Эпсилон — десять, бета — сто сорок восемь, расстояние — сто двадцать…
Неотступно следя за целью на экране, Морару все еще надеялся, что она оказалась вблизи границы по ошибке, которая сейчас выяснится. Он нажал кнопку связи с начальником:
— «Журавль»! Цель приближается к зоне пуска. Подтвердите боевую задачу.
«Журавль» не ответил. Между тем цель приближалась. Вероятно, решение открыть огонь придется принимать самостоятельно.
— «Журавль», — повторил он, — подтвердите пуск.
— «Стриж», — отозвался полковник Ули, — сопровождайте цель.
В наушниках — шорох эфира. Паулю казалось: потеряй он секунду, и будет непоправимо поздно. Он провел рукой по лбу и почувствовал липкий холодный пот. Приказал приготовиться к пуску первой ракеты. И тут же слева послышалось:
— Угол возвышения — девять, азимут — сто сорок пять, расстояние — сто.
Остались считанные мгновения.
— Уничтожить цель при входе в зону!
Секунда, другая… На командном пункте, на стартовых площадках все замерли. Офицер-наводчик поймал импульс цели в перекрестие визира.
— Разрешите пуск?
— Пуск разрешаю! — ответил Пауль.
Еще момент — и ракета взвилась бы над лесом, но неожиданно прозвучал резкий голос полковника Ули:
— «Стриж», я — «Журавль». Пуск отменяю: в зоне контрольные цели. Молодцы, действовали отлично!
Пауль повторил приказ. Разгоряченным лбом прислонился к столу. Мысли его начали постепенно успокаиваться. Он чувствовал удовлетворение от своей работы. Ракетчики всегда начеку. Теперь на свежий воздух. Он с трудом поднялся, повернул ручку — и зеленовато-желтый глаз экрана погас.
Поднимаясь по лестнице, Пауль заметил, как дежурный офицер включил голубоватую лампочку под потолком, услышал оживленный разговор сбросивших напряжение операторов. Он вышел в тихую осеннюю ночь.
Снаружи на землю по-прежнему давили свинцовые тучи. Лес был погружен в темноту, словно в темную воду. Пауль жадно хватал прохладный и сочный лесной воздух, с трудом приходя в себя. Прежде такой усталости не было. «Наверное, дают о себе знать годы!» — подумалось вдруг. Он направился к ближайшей стартовой площадке, захотелось поговорить с ракетчиками, с кем был связан все это время тревоги невидимой цепью. По площадке поспешно двигались люди. Ракета, подхваченная транспортерами, исчезла в подземном хранилище. Оставалось только натянуть чехол на опущенные направляющие пусковой установки. Он подождал, пока бойцы развернут над шахтой редкую проволочную сетку с позвякивающими жестяными листьями, но не стал отвлекать их. На стартовую площадку опустилась тишина и темнота.
Со стороны равнины небо начало светлеть. Облака сползали к югу. Ночь уходила. Звонить домой было слишком поздно, а возвращаться — слишком рано… «Нет смысла будить Сабину», — подумал Пауль и направился в штаб. Дежурный офицер сообщил ему, что жена несколько раз звонила, последний раз — час назад. «Ну теперь-то уж заснула!» — прикинул Пауль.
Он решил отдохнуть на диване у себя в кабинете. «Когда рассветет, махну домой пить кофе. Никто не варит кофе так, как Сабина». Потом они вместе выйдут из дома, как обычно, дойдут до развилки: она отправится в школу, а он снова к своим ракетам.
5
Любовь Сабины — самое дорогое, что есть у него в жизни. Разве он стал бы ракетчиком без ее помощи и понимания? Сабина ради него от многого отказалась. Почему он до сих пор так мало думал о ее самопожертвовании?
— Моя жизнь имеет смысл только рядом с тобой, — говорила Сабина.
Она не отчаивалась даже в первые годы, когда ей было особенно трудно. На такую самоотверженность вряд ли способна другая женщина.
«Как мы, мужчины, особенно военные, должны быть признательны нашим женам! — думал Морару. — Правда, таких женщин, как Сабина, немного».
Тогда, в годы их молодости, важным и почти единственным условием было, чтобы двое любили друг друга. Тогда женщина ехала в любое место — на край света, в глубину гор или в глушь лесов, в любую пустыню, — и всегда они оставались неразлучными, неразделимыми… «Не знаю, но и сейчас должно быть так же!» — заключил Пауль Морару. И все же нынешние девушки как-то самозабвенно любят город, надеются найти там более полнокровную и красивую, а на самом деле более легкую жизнь. О какой любви может идти речь, если они отворачиваются, как только узнают, что офицеру суждено служить не в городе, а в другом месте? «Куда? Туда? Почему я должна губить там свои молодые годы? Давай останемся в городе!» И вот добираются бедные молодые офицеры, только что вышедшие из училищ, преодолевая столько километров, иногда пешком, в город, к ним. В промежутках между тревогами или после суточного дежурства в подразделении, поздно вечером или рано утром они в пути. Больше времени проводят в дороге, чем дома. Сколько же времени они бывают вместе? И что это за жизнь, если он мучается здесь, в гарнизоне, а она ждет его в городе? А ведь здесь теперь квартиры в новых домах со всеми удобствами, с цветами под окнами, выходящими прямо в лес!
«Я слишком суров! — упрекал себя Пауль. — Почему все должны пройти через то, через что прошли мы?» И потом, жизнь не стоит на месте, она все стремительнее летит вперед. У каждого поколения свои представления о любви и долге. «Все это так, — продолжал размышлять Пауль, — но в действительности сейчас, как и тысячу лет назад, любовь требует жертв, иначе…»
Он вспомнил о старшем лейтенанте Пушкашу, своем однокурснике. Любовь к пустой и взбалмошной девушке выбила его из колеи, измучила, отняла у него ощущение радости жизни. Он инженер-электронщик, готовит диссертацию, но его мало интересует окружающая жизнь. Живет одиноко, с книгами и канарейками, мастерит диковинные телеуправляемые летательные аппараты. До сих пор он не встретил свою, только ему предназначенную женщину, «Несправедливо распорядилась жизнь, — горько подумал Морару. — Вот и Петре Драгомиру, — продолжал размышлять он, — женщина принесла несчастье… «Ты хочешь служить в лесу? Хорошо, я поеду с тобой…» Но она стала скучать и захаживать к другим молодым офицерам, только что прибывшим из училища, и Драгомиру вынужден был искать ей занятие. Как раз в другом конце леса открылся санаторий, и ей предложили работать там… «Что ж, я согласна и в санаторий», — сказала она и получила специальность лаборантки. Но там она спуталась с одним из врачей-лоботрясов, затем с одним из больных и уехала с ним… После этого Петре Драгомиру запил, и напрасно ему говорят, что та женщина была не для него. Он служит через силу и сохнет по ней… Уж не лучше ли было, если бы он вовсе не привозил ее сюда?»
Пауль Морару — командир части и в какой-то степени знает жизнь каждой семьи их небольшого гарнизона. Пока он не думал конкретно о каждом из офицеров, он не отдавал себе отчета в том, сколько различных примеров может предложить это маленькое сообщество. Не задумывался он и над тем, в какой степени жизнь части, выполнение служебных обязанностей зависят от жены каждого офицера… «Надо бы и жен считать личным составом частей!» — мысленно пошутил он.
Лейтенант Ману, например, несет две службы: на батарее и дома. Он наконец уговорил свою жену Елену приехать сюда, а до этого три года ездил в город. Но Елена не жена офицера, а ссыльная принцесса. С утра до вечера занята собой, отдыхает, гуляет. Приходит со службы Ману, уставший, голодный, и начинает бегать в поисках продуктов для ужина и обеда на следующий день. Хорошо, что утром на службу! «Чем же ты недоволен, дорогой? — говорит, надувшись, Елена. — Я бросила все, живу здесь, в глуши…»
Другое дело Траяны. Мария стала для всех примером высшего самопожертвования. Она приехала сюда с мужем в тяжелые послевоенные годы, была с ним с первого дня его службы. Она горожанка, но без колебаний поселилась в лесу. Сначала здесь она казалась всем легкомысленной. Счастье ее было искристым и беспечным. Она устраивала такие проделки, что хохотал весь их маленький гарнизон. Однажды во время тревоги командир решил проверить чемоданы офицеров. И что же он нашел в чемодане Траяна? Женскую ночную рубашку, чулки и… бюстгальтер. Командир, который был тогда еще молодым, поднял бюстгальтер двумя пальцами на обозрение всем. Все хохотали до коликов в животе. В конечном счете рассмеялся и сам Траян.
— Что ж тут удивительного, если у нас нет нормального жилья, все перемешивается! — объяснил он.
Но домой Траян вернулся рассерженный и вытряхнул содержимое чемодана посреди комнаты. Мария спокойно собрала вещи, потом рассмеялась:
— Ладно, дорогой. Зато весь гарнизон теперь знает, что я ношу белье желтого цвета!
Они были счастливы недолго. Траян погиб во время несчастного случая. Мария осталась одна с дочкой. Сейчас девочке, как и Валентине, четырнадцать лет. Годы показали, как велика была любовь Марии. Она отказалась уехать в город. Пауль Морару сам нашел ей работу в городе, но она как отрезала:
— Отсюда не уеду… Здесь я была счастлива!
Теперь она работает в библиотеке, поседела, но в глазах, затененных грустью, все еще светится счастье тех лет…
Большинство нашли свое место здесь. Но никакую другую судьбу нельзя сравнить с судьбой их, Пауля Морару и Сабины.
Вот Тудор Комша со своей женой Маргаритой. Они уже не очень молоды. Он занят на службе, она по дому. Но она до сих пор живет туманными надеждами, с ощущением чего-то временного, оставшимся у нее с первых месяцев. Она вечно пребывает в состоянии смутного ожидания, в мире обманчивых надежд на какие-то изменения. Будто она, мучимая жаждой, бредет по пустыне в поисках желанного оазиса, где ее ждет иная жизнь. А что должно измениться? И почему? Она и сама не знает… «Я останусь здесь и готова перенести все, — кажется, хочет она сказать, — потому что вскоре все будет иначе!» А жизнь проходит, и она, возможно, даже не замечает, что ее лицо уже увяло… «Что с ней происходит? — спрашивал себя Пауль Морару. — Почему Маргарита осталась рабой неясных мечтаний юности? Она до сих пор не может спуститься на землю! Это тоже своего рода трагедия, и это оторванное от реальности существование портит жизнь и ей, и Тудору Комше!»
Но есть и нечто более серьезное, что подстерегает их в жизни на краю леса. Более серьезное, чем уединенность и изолированность, которые можно преодолеть. Это — опасность отупения, опасность втянуться в жизнь мелочную и эгоистичную, лишенную полета и идеала, замедленную, ползучую, проводимую в апатии и равнодушии. Опасность свыкнуться с узким кругом занятий и серостью жизни на краю леса подстерегает всех. Это заданная ситуация, с которой можно бороться, только если обладаешь живым умом, если чувства твои глубоки и серьезны. Малейший намек на отказ от борьбы означает первый шаг на пути уступок слабости. Особенно быстро сдают женщины, остающиеся одни дома. Постепенно они привыкают к такой жизни, считают, что достаточно ограничиться кухней и стиркой, и через несколько лет выглядят как кухарки. Они берут в оборот только что вернувшихся со службы мужей или за то, что те не достали мяса, или за то, что хлеб зачерствел, поздно привезли молоко, целый час не было воды, кошка разбила чашку, а ребенок не вынимает пальца из носа. Некоторые при этом не выпускают из руки тряпку, нож или вилку. А их бедные мужья тоскливо ожидают, когда же закончится этот длинный и скучный перечень. И так изо дня в день, постоянно!
Сабина всегда встречала Пауля на пороге. Нежная, порывистая, как на первом свидании, она обнимала его.
— Сабина, за твою любовь тебе надо поставить памятник, — как-то сказал он. — Я бы целовал его руки, уходя и возвращаясь со службы.
— К черту памятник! — Она обвила руками его шею. — Целуй лучше меня!
Каждый день был построен на любви Сабины, на их любви. В первую очередь она боролась с обыденностью, не допускала в свое сердце даже малейшего дуновения холодного ветра. Она изо всех сил защищала самое дорогое, что у них было, — счастье, любовь.
— Пауль, не смей меня разочаровывать, — просила она, — иначе я пропаду.
Вырвавшись из плена своих мыслей, Пауль вдруг загрустил о Сабине. Он не стал ждать, пока окончательно рассветет, поднялся и вышел. Темнота поредела, собралась под пологом леса. Упругим, широким шагом Пауль направился к дому.
Сабина вскочила как от грохота. Ей показалось, что задрожали стекла, но в комнате была полнейшая тишина. В окнах брезжил рассвет. За занавесками проступала синевато-туманная полоса леса. Сабина заснула с тревогой в душе, и сон ее был тревожен: ее преследовали кошмары — результат затаенного страха, не подвластного разуму. Она услышала шаги на лестнице, но это были не его шаги.
Она подошла к окну. Многие окна в расположенных квадратом домах были освещены. Значит, офицеры вернулись. Но Пауль всегда приходил последним. Она приготовила все для кофе, который обычно варила, пока он брился и умывался, открыла окно, и комната наполнилась свежим, пропитанным лесными запахами воздухом. Розы на столике дивно распустились. Бутылка шампанского, которую они собирались выпить после театра, так и осталась нетронутой. Пауль не пришел.
Над лесом еще держался легкий туман. И вдруг она как будто снова услышала взрыв. Туман превратился в пламя — это она вспомнила свой сегодняшний сон. Ей уже в который раз снился реальный случай, происшедший много лет назад. В такой же предутренний час она вдруг проснулась. Окна дребезжали на самом деле от взрыва, а над лесом полыхало кроваво-красное пламя. Накануне была объявлена тревога. В домах оставались одни женщины.
Там что-то случилось, может, уже кого-нибудь нет в живых! Женщины с колотящимся от страха сердцем сбежали вниз и направились по дороге в городок. Остановились у ворот, не решаясь даже спросить, что же случилось. Опасность нависла в одинаковой мере над всеми. Женщины побледнели и замерли, когда из ворот выехала и тревожно завыла машина «скорой помощи». Кого, кого она увезла?!
Вышел командир подразделения. Он не сразу собрался с силами, чтобы сказать, что погиб Траян. Узнав страшную весть, Мария вскрикнула и как будто окаменела с сухими остановившимися глазами. С тех пор ее глаза так и остались будто обожженными электрической искрой. Марию отвели домой. В комнате горел свет, дверь была распахнута. Мария как будто не сознавала, что произошло, даже когда привезли гроб. Разве можно было сразу понять, что все вдруг нелепо, непоправимо разрушено — радость, любовь, счастье, жизнь…
В тот день Сабина с ужасом поняла, что могла бы оказаться на месте Марии. Что бы с ней было, если бы Пауль никогда не вернулся? Наверное, не выдержала бы, сошла с ума. После этого случая в душе ее поселился страх, она старалась подавить его, но он уходил глубоко в подсознание и поднимался во сне, вот так, как сегодня, рождая чувство острейшей тревоги.
Она подбежала к окну. Вокруг было тихо, над лесом белел рассвет. Сабина попыталась отогнать мучившие ее воспоминания, успокоиться. Нервы… А виной всему вчерашняя музыка, бессонная ночь. Сколько тревог ей пришлось пережить, но никогда она не поддавалась такой слабости. Неужели все же что-то случилось? Она снова бросилась к телефону.
Дежурный сообщил, что командир ушел домой пешком. Сабина успокоилась, прошла в комнату Валентины, оттуда хорошо была видна тропинка, и стала ждать. День набирал силу — небо светлело, горизонт розовел от скрытых еще лучей солнца. И вдруг оно ударило ей прямо в лицо. Сабина отошла от окна.
В комнате Валентины была их общая фотография, которая ей особенно нравилась. Они снялись в тот день, когда покидали село. Стояли рядом, под окном своей комнаты, где провели такие трудные первые годы совместной жизни. В глазах и радость и грусть. Теперь того дома уже нет — развалился от ветхости после смерти старушки, их бывшей хозяйки. На его месте ее сын возвел новый дом, кирпичный, крытый черепицей. Как много связано со старым, оставшимся теперь только на фотографии домом! Там она родила Валентину, растила ее, там Валентина училась, готовила уроки при свете керосиновой лампы, там Сабина целыми днями ждала Пауля…
Она и не заметила, как пролетели годы. Было тяжело? Разве ответишь однозначно! Пауль был счастлив у своих ракет, она была счастлива с ним.
Когда же пролетело столько времени? Как они преодолели суровость здешней жизни? Что помогало им в жизни? Любовь, этот неиссякаемый источник нежности, понимания, поддержки. Их любовь не уводила от реальности, не была прибежищем от тревог и забот, она помогала бороться, постигать, преодолевать все невзгоды.
Конечно, Сабине было нелегко, но она любила Пауля и могла быть счастлива, только если он был счастлив. Хотя он не требовал, да и не принял бы от нее жертвы, она сделала выбор и никогда не пожалела о том, что живет в глуши, делает свое скромное дело, потому что знала, что цель ее велика — любовь!
Сабина смахнула слезы, опять подошла к окну. Солнце, изумрудная волна леса, лента шоссе и тропинка через поле к новым домам… Пауль спешил домой. Даже по походке она увидела, как он устал. Вот он приблизился, поправил очки — значит, думал о чем-то серьезном. «Наверное, все же случилось что-нибудь, — вздрогнула она, — и именно поэтому никто ничего не сказал мне!» Ее непрочное внутреннее равновесие оказалось под угрозой, сердце начало ускоренно биться, вспугнутое. Она собрала все силы, готовая, как всегда, к чему бы то ни было.
Стойкость его духа должна быть не ослаблена, а подкреплена, и подкреплена ее стойкостью!
Сабина пошла открывать, но задержалась у зеркала. Как-то сразу она вся ожила, в глазах ее появился блеск. Заслышав шаги на лестнице, она бросилась к двери. Пусть ему не нравится, что жена не отдыхает, а ждет его даже ночами, но она привыкла к этому с молодости, с тех пор, когда они жили в селе и когда столь строго охраняемый «лес» казался ей неведомой землей.
— Ты ведь все равно не можешь ничего изменить, — говорил он ей. — И если я знаю, что ты бодрствуешь, мои мысли тоже все время о тебе.
За восемнадцать лет она лишь несколько раз чувствовала себя такой усталой, и только в такие утра, когда не могла сдержать тревогу или когда ею полностью овладевала нежность.
Как всегда, она подождала, пока Пауль закроет дверь, и только уж потом бросилась ему на шею. Зачем кому-то знать, что она и сейчас ведет себя как девчонка? Взяла у Пауля фуражку, повесила, тихонько спросила:
— Тяжелая была ночь?
— Могла быть еще тяжелее… — уклонился он от прямого ответа.
Пока он умывался и брился, Сабина приготовила кофе, накрыла на стол. Она знала, что через час он снова должен быть на службе, так как начинаются утренние занятия.
— Пауль, у меня все готово.
— Сейчас!
Через приоткрытую дверь она протянула ему чистую рубашку:
— Сегодня приезжает Валентина…
— Я буду дома. Во всяком случае, постараюсь, — весело отозвался Пауль.
Они сидели за столом и молчали, может, дольше обычного, глядя в глаза друг другу. Он притянул ее за плечи, чуть развернул к окну. Конечно, она устала. Потом провел рукой по ее волосам, прижал к себе. На глазах у нее выступили слезы, и она постаралась скрыть их, опустив голову и прикрыв веки. Она действительно устала.
— Я не мог послать за тобой машину, — извиняясь, сказал он.
— Я поняла это. Взяла такси.
— Сабина, ты не спала!
— Вздремнула немного…
В глазах ее были и страдание, и радость, и тревога, и надежда, и безграничная вера, и любовь, и усталость. «Мы ведь часто не понимаем, как нужны друг другу!» — упрекнул себя Пауль, чувствуя вину. Нет, он не ошибся: первый седой волос. Вот они, трудные и счастливые годы, милая Сабина. Он обнял ее, поцеловал в висок.
— Что это ты? — высвободилась она.
— Потом скажу.
Безграничная нежность переполнила его сердце.