От устья Мегры до Кобыльего озера четыре километра. Четыре километра красоты, от которой трудно отвести глаза. С высокого бугра видна деревенька Усть-Мегра Онежская — это база рыбаков. На ровном плато, прилизанном волнами, на языке, высунутом из реки Мегры и Онего, люди давно построили себе деревянные домики, ладные и просторные, жили в них, пахали поблизости неширокие поля, косили заливные луга, а главное ловили рыбу, много ловили. Ловушки у них были разные: корекод, гавра, тонкие сети и продольники, мережи и массельги, мутники и невода. Ловили сига и палью, лосося и форель, судака и щуку, леща и язя, корюшку и ряпушку, налима и даже стерлядь.
Сейчас на месте Мегры Онежской остались три домика и склады рыбзавода. В одном домике живет старый охотник, бакенщик Василий, или дедушка Вася, как его величают рыбаки, наезжающие по выходным из Вытегры. В другом домике — рыбацкий бригадир Терентий, а в третьем — кладовщик рыбзавода. Люди живут, не ощущают одиночества, поют песни, детишек нянчат, и с малолетства приучают их к воде. Я впервые этой весной попал у Онежского «Лукоморья» в рай земной, но не в сказке, а наяву, и без всяких домыслов и преувеличений. Я по-новому увидел неоглядный мир природы, хранящий в себе большой покой, несказанную радость и вольную мятежность.
В прошлом году на рыбалке подле Онего, в одной из проток Кобыльего, мы сидели с Григорием Ефимовичем и выуживали из протоки крупных горбатых окуней.
Вокруг было тихо, ни всплесков, ни волн, и нам казалось, что чистое без помаринок небо не обещает в скором времени ветра. Но мы ошиблись. Неожиданно поднялся ветер, да такой, что нашу лодчонку сорвало с якорей и бросило в густой тростник. Кое-как мы пробрались через тростник к берегу, вышли на бугор, спустились на мыс, и во всем буйстве увидели Онего. Оно дышало, вздымая свою могучую грудь выше сосновых борков. Волна кидалась к берегу и с шумом перекатывала камни, полируя их своим широким языком. Я не мог устоять на гальке, боясь, что прибой омоет меня, отошел и стал смотреть вдаль. Кроме белых гребней волн, я ничего не видел, но слышал, как Онего в ярости катит валы, и они поют величаво и грозно.
— Вот вам и песня, — подойдя ко мне, проговорил Григорий Ефимович. — Такую песню любо послушать, вековую, древнюю. Какая в ней силища!
А песня все ширилась и ширилась. Она доходила до нашего валуна, где мы сидели, с накатом волн. Над расшумевшейся водой неистово кричали чайки.
Подошел Терентий. Он весь вымок, с одежды стекала вода.
— Ты откуда, парень? — спросил его Григорий Ефимович.
Сбрасывая с плеч ватник, Терентий улыбнулся:
— Оттуда, — кивнул он на озеро.
— А лодка?
— А лодка где-то ныряет. Ништо, поныряет, да к берегу Онего пригонит, с пустой лодкой играть не будет.
И снова Терентий поведал нам о буйстве Онего:
— Тогда я еще юнцом был, но повадки озера уже знал. Отец заболел, вот я и выехал осматривать ловушки. Далеко, наверное, километров с десяток от берега. Когда выезжал, то Онего было спокойно. Думаю, все будет в порядке. Возьму из сеток рыбицу, вернусь с уловом…
До сеток оставалось не более километра, уже были видны отцовские приметины, и ни с того ни с сего забушевало Онего. Я смотрел на небо и видел, как черная туча падала прямо на воды. Поднялись волны, и мой карбас стало кидать из стороны в сторону, да так, что я еле успевал поворачивать его навстречу волне. Кое-как догреб до сеток. Ноги расставил пошире и начал выбирать сеть прямо в карбас. В ячеях полным-полно насовалось рыбы: крупные судаки, язи, лещи, даже форелины и лосось. Сетку выбрал в лодку, а впереди еще пять. Как назло ветер не утихал. Волна била в корму. Потеряв счет времени, весь мокрый, я все же снял сетки, а волны захлестывали лодку, она наполнялась водой. Взялся за ведро, стал вычерпывать воду. Потом меня отнесло волной, а куда — не знаю. Карбас терял плавучесть. Неожиданно он остановился накренившись. Я вышел из карбаса на песчаную гальку, но не устоял, сел прямо на сырой сыпучий песок, выругался, а сам подумал: как с волнами ни борись, а за матушку землю держись!
Перед началом заброски невода в воду рыбаки закурили и стали говорить о том, как лучше взять косяк корюшки, если он подойдет. Терентий и Григорий Ефимович все время смотрели вдаль, не появится ли косяк, не покажется ли серебристый бриз[1]. Но в протоке было спокойно. Косяка не было. Куда он повернул? Какой тропой пошел? Или, может, опустился ниже ко дну и там идет? Все может быть. Терентий развел руками, на лице беспокойство, озабоченность. Вдруг да рыбица повернет в глубь озера, тогда ищи ветра в поле.
— Малость подождем, посидим, поглядим, — сказал он рыбакам и позвал к себе Петровича.
Петрович по рыбной части большой знаток, более полстолетия промышляет рыбу в Онего и малых озерах, кормит людей. Рассказывают про него, что во время войны плохонькими ловушками занимался подледным ловом и кормил не только семьи фронтовиков в своей деревне Юкса, но и в достатке снабжал наши воинские части, стоявшие на Оштинском направлении. Когда Петрович сел на камень подле Терентия, тот его спросил:
— Бывало, дед, у тебя, чтоб не так, не этак, ни богу овечка, ни черту кочерыжка?
Петрович рассмеялся:
— Бывало, паренек, бывало. Иной раз рыбу ловишь, а гороховую похлебку варишь. Как-то за косяком ряпушки я гнался два дня, да обманула она меня. Только на третьи сутки увидел тот косяк, да опять потерял… Обманчивое наше дело и довольно трудное. Рыба сама не придет, ее искать надо. — Петрович посмотрел на Терентия, потом перевел свой взгляд на Григория Ефимовича, тихо проронил: — Волноваться рыбаку не положено. У нас ведь так: девяносто девять раз пусто, а в сотый — густо. Может, корюшка-то сейчас нам спинку покажет, а хвостик мы сами углядим.
— Это тоже бывает? — спросил Терентий.
— Бывает. Часто бывает. Ведь у рыбы свои законы и она их исполняет. Иной раз плавится поверху к тебе в торбу, а потом шмыг и нет ее, на дно улеглась. И коль подождешь с неводом обряжаться, снова поднимется. Вот уж тогда, братан, не зевай, подхватывай.
И как будто по «закону», упомянутому Петровичем, метрах в трехстах от берега ожила вода легким бризом. Терентий посмотрел на Григория Ефимовича, которому он доверял, как себе.
— Может, пора? — спросил он.
— Сам знаешь, не первогодок, — ответил Ефимович и подмигнул Терентию: — Я ж директор рыбзавода и наезжаю сюда потому, что люблю озеро.
А Терентий уважал Григория Ефимовича за то, что он никогда без надобности не вмешивался в его рыбацкие дела, полностью доверял ему.
Не отрывая бинокля от глаз, Терентий поднял руку, быстро повернулся к рыбакам:
— Двое мочи весла. Петрович на выброску невода!
Я посмотрел вперед и за первым стражем мыса Кобыльего озера, в большой бухте вторично увидел серебристый косяк корюшки. Она шла к протоке, чтобы, проскочив ее, остановиться подле тростниковых зарослей Кобыльего, а, может быть, махнуть и в Мегро-озеро, которое соединяется с Кобыльим широкой протокой.
Карбас удалился от берега метров на триста и «заглавный рыбак» Петрович стал выкидывать в воду пряжки большого невода. Вот уже взята в полукольцо полукилометровая прибрежная вода, триста метров невода обвели косяк и повернули его к отмели. Вот тут-то, оказавшись в окружении, корюшка заиграла серебром, и вода синими брызгами поднималась и опускалась, а большая луна положила свои лучи на воду бухточки, на серебряные блестки корюшки, с какой-то нежностью и спокойствием кинула на серую гальку длинные тени деревьев. Вечер был довольно тихий и теплый. Небо, далекое и синее, застыло в неподвижности.
Когда карбас причалил к берегу, рыбаки разбились на две группы, и, взявшись за крученые веревки, потянули невод. Кольцо поплавков суживалось, а корюшка билась, волновалась, стремилась под невод, чтобы уйти из ловушки. Но было ясно, что невод попал в удачу и корюшке выхода нет.
Я смотрел на рыбаков и думал, с чем бы сравнить их труд. Может быть, с работой шахтеров, которые постоянно, изо дня в день выдают из подземных кладовых «на гора» черное золото?
В первый запуск невода корюшки попало не так уж много, сотни полторы центнеров. Пустой карбас, который мы недавно приплавили к рыбакам, наполнился больше чем наполовину. Среди корюшки попались крупные язи, лещи и несколько судаков. Закидывают невод снова, и опять же по старой тоне. Я недоумеваю. Подхожу к Григорию Ефимовичу, спрашиваю:
— Почему заброс ведется в месте, по которому только что прошел невод?
Григорий Ефимович щурит добрые глаза:
— Рыбаки знают, что оставшаяся корюшка будет кружить в этом месте, искать ту, которую мы выловили.
И правда. Вторая тоня оказалась богаче. Карбас уже нагружен до отказа. Я спрашиваю:
— Сколько же вы за свою жизнь достали из Онего рыбы?
Терентий сдержанно ответил:
— Чудак! Разве можно все учесть.
В низине около лекшмозерского болотца прокудрявили зорю журавли. Стаи уток, вылетев из тростниковых зарослей, спешили в протоки на завтрак. На берегах от ветра шумели сосенки. Мы возвращались с путины в маленькую деревеньку.
Терентий стоял на палубе катера, скрестив руки на груди, и с неиссякаемым интересом рассматривал прионежский ландшафт, как будто видел его впервые. Я же, откровенно говоря, любовался им, сравнивая его с былинным богатырем Алешей Поповичем, и думал: «Не вывелись еще на земле Прионежской богатыри русские».
Рядом с ним стоял Григорий Ефимович. Видно было, что ему все тут нравилось, полюбилось. Когда катер выплыл на гладь Петровского канала, Григорий Ефимович высоко поднял голову и его глаза от удовольствия заискрились:
— Добро. Красиво. Просторно. Воздух чистый, а водица? Кажется, ее досыта не напиться.
Терентий и Григорий Ефимович сходны по характеру, только Терентий ниже ростом, но шире в плечах и малоразговорчив.