Мы разошлись после полуночи. Прощаясь со мной, Мухтар Омарханович спросил:
— Ну как? Движется перевод?
— Движется.
Перевод двигался значительно медленнее, чем я рассчитывал. В четвертом томе было шесть глав. Худо, хорошо ли я перевел три, половину книги, и принимался за четвертую главу. Главный режиссер театра Мар Владимирович Сулимов, ставивший мою пьесу «Наследники», торопил меня, требуя серьезных исправлений. Очевидно, я сделал большую ошибку, взявшись одновременно делать две работы.
Но если бы даже все было благополучно с пьесой, все равно я не поспевал к сроку Пока еще не поздно, чтобы не подвести автора, надо было вовремя «отключиться» от перевода.
Четвертую главу я все же перевел до конца. И снова получилась осечка. Мухтар забраковал ее так же, как и вторую. На этот раз неудача меня не огорчила. Я торопился и заранее знал, что к добру это привести не могло.
— Придется четвертую главу сделать заново! — сказал Мухтар. — Забудьте вы Анатоля Франса. Я люблю длинные фразы, это мой стиль.
— Хорошо, — согласился я. — Я переведу ее заново. Но вы видите, каким темпом идет работа? Целиком весь роман я физически не смогу закончить к сроку.
— Что же делать?
— Если вы хотите, чтобы «Знамя» начало печатать роман к вашему юбилею, нужно немедленно найти переводчика, который сразу же приступит к работе над пятой и шестой главами. А в это время я заново переведу четвертую главу. При этом условии мы вдвоем сумеем одновременно закончить весь перевод.
Я слышал в телефонную трубку, как тяжело вздыхал Мухтар. Молчание длилось долго. Я чувствовал, мой довод показался ему убедительным.
— Ну, хорошо. А кто же возьмется закончить эти две главы?
— Зоя Сергеевна Кедрина редактирует книгу. Если она согласится, лучшего переводчика и не надо. Она уже вошла в роман, в судьбу героев, в их характеры.
— Вы правы, — сразу согласился Ауэзов. — Сейчас я позвоню ей в Москву, а после сообщу вам.
Через четверть часа он позвонил мне:
— Зоя Сергеевна согласилась. Она будет переводить пятую и шестую главы, а вы постарайтесь, в это время заново перевести четвертую.
Первую и третью главы Мухтар одобрил, и я считал, что к ним больше не придется возвращаться. Но вышло не так. Сверив текст перевода с казахским вариантом, автор обнаружил, что эти две главы сильно сокращены. Он проверил по абзацам и потребовал восстановить сокращенные места.
Короче говоря, над четвертой главой «Абая» пришлось посидеть значительно дольше, чем я предполагал. Но работа была закончена к сроку, в конце нюня.
2 июля 1958 года я получил письмо от З. С. Кедриной. Между прочим, она писала:
«Сегодня сдала рукопись «Абая» в Гослит и в «Знамя». Мухтар Омарханович прислал в оба места письма, в которых хвалит нашу с Вами работу…»
В сентябре общественность Казахстана широко отметила шестидесятилетний юбилей Мухтара Омархановича Ауэзова. Журнал «Знамя» опубликовал четвертую книгу «Абая». Она вышла также в Казгослитиздате и Гослитиздате.
В декабре следующего года мы ехали в одном вагоне в Москву на декаду казахского искусства и литературы. Эпопея «Путь Абая» была выдвинута на соискание Ленинской премии. Мухтар был доволен. Жизнь ему улыбалась. Он мне говорил о романе, который задумал написать в ближайшие два-три года. Глаза его загорались. Творческие планы были широки, бодрый голос звучал уверенно. Невозможно было представить, что через два с половиной года смерть поставит точку над всеми этими мечтами.
— Вот видите, — говорит Мухтар Омарханович, — я был прав, когда привлек вас к переводу «Абая». Вы и пьесу успели написать, посмотрим ее в Москве.
Декада казахского искусства и литературы прошла в Москве с большим успехом. На обсуждении критики много говорили о четвертой книге «Абая», автора хвалили за окончание классической эпопеи из жизни казахского народа.
В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году я был в доме творчества в Ялте. Рано утром 22 апреля по радио передавали имена лауреатов, награжденных Ленинскими премиями. Мухтар Омарханович был среди них. Я хотел послать ему приветственную телеграмму, но кто-то из писателей сказал мне, что Ауэзов лежит в больнице.
В мае я приехал в Москву. Операция у Мухтара Омархановича прошла благополучно.
Я поздравил его с Ленинской премией.
— Вот видите, — сказал он, — не напрасно я вас мучил с переделками. В итоге получилось хорошо. Я правильно сделал, что остановил свой выбор на вас.
Больничная обстановка тяготила Мухтара.
— Я могу писать, — жаловался он, — но вынужден ничего не делать. А работа предстоит интересная. Задумал большой роман о судьбе советской казахской интеллигенции.
И как всегда, когда Мухтар говорил о своих творческих замыслах, глаза его блестели, как у юноши.
В июне 1961 года Казахстан праздновал сорокалетие Советской Социалистической Республики. На юбилейные торжества в Алма-Ату приехал Леонид Соболев. Союз писателей в его честь 27 июня устроил небольшой банкет.
Мухтар Омарханович в эти дни лежал в Москве, где ему должны были делать серьезную операцию.
Как водится на всех банкетах, произносили тосты, шел веселый шутливый разговор. Рядом со мной сидел писатель Ануар Алимжанов. Он был бледен, нервно настроен, ничего не ел и не пил. Нагнувшись ко мне, он прошептал:
— Я больше не могу. Мы здесь сидим, пьем, и никто не подозревает, что Мухтара Ауэзова уже нет.
— Как нет?!
— Операция окончилась трагически.
Видимо, Ануар не мог произнести страшное слово — умер. Я прочитал это слово в его влажных глазах.
— Тогда надо объявить.
— Я звонил в редакцию «Литературной газеты». Там уже готовят некролог.
Кто-то закончил тост. Ануар с трудом поднялся и сообщил горестную весть.
Я нарочно отправился домой длинным кружным путем, мне хотелось остаться одному со своими мыслями и воспоминаниями.
Мухтар не был моим близким другом. Нас связывала литературная работа и то лишь в последние годы его жизни, примерно, десять лет. Но я его знал тридцать семь лет. Встречался с ним в Алма-Ате. Сейчас вспоминалось лишь самое значительное, что было мне известно в судьбе этого высокоталантливого писателя и ученого. Написав четыре тома о поэте и философе Абае Кунанбаеве, он прославил на весь мир родной казахский народ.
Вернувшись домой, я достал папку, где хранилась у меня переписка с Мухтаром Омархановичем. Перелистывая его письма, написанные на бланках депутата Верховного Совета Казахской ССР, я нашел большие листы, покрытые мелким почерком. Это были советы Ауэзова по рукописи моего романа «Крылья песни».
Я пересчитал их — восемь листов. Мухтар писал красным карандашом, очень неразборчиво. Тогда сразу, после беседы о рукописи, я легко разобрался в его замечаниях, хорошо помня каждый эпизод и каждую фразу, вызвавшую возражения Ауэзова.
Я прочитал все написанное Мухтаром и вспомнил литературные перекрестки, на которых нас сталкивала судьба.
О Мухтаре Ауэзове будут долго и много писать, будут издавать его замечательные произведения, ставить в театрах пьесы. Вероятно, кто-нибудь напишет книгу для серии «Жизнь замечательных людей», литературоведы будут изучать его творчество. Но сама жизнь Мухтара (а жизнь — это сюжет!) таит в себе, как и биография Абая, все данные для создания большого художественного полотна.
СТАРЫЙ ДРУГ
Со Всеволодом Вячеславовичем меня познакомил мой питерский земляк — поэт и артист Владимир Павлович Рябов-Бельский. Он приехал из голодной столицы в Омск раньше меня, еще при первой там советской власти, и написал несколько стихотворений для местных «Известий». Во время мятежа белочехов Рябова-Бельского посадили в тюрьму и отправили в лагерь. По счастливой случайности его не расстреляли сразу, а через два месяца после побоев выпустили на свободу глухого на левое ухо.
Мы работали корректорами в типографии. Рябов-Бельский представил мне на улице Всеволода Иванова и трагическим шепотом, каким говорят старые актеры, сказал:
— Тоже пролетарский поэт! Артист! Как я! — И в мою сторону: — А это, познакомьтесь, мой питерский земляк. Прозаик.
У меня было напечатано четыре рассказика в довоенной «Правде», один из них вошел в Первый сборник пролетарских писателей, изданный «Прибоем» в 1914 году. Я с гордостью не замедлил сообщить это новому знакомцу, добавив, что сборник составлен «самим» Максимом Горьким и вышел с его предисловием.
— А мой рассказ «На Иртыше», — ответил Всеволод Вячеславович, — Алексей Максимович поместил во втором сборнике. Он вышел в издательстве «Парус».
Так началось наше знакомство. Всеволод рассказал, что он получил от Горького личное письмо. Я смотрел на него с уважением. Молодой наборщик переписывается со знаменитым писателем! Это мне казалось невероятным!
Всеволод Вячеславович поинтересовался, знаю ли я омских литераторов. Я ответил отрицательно.
— Я вас познакомлю. Сейчас в Сибирь приехали писатели из Петрограда. На Гасфортовской улице образовался литературный клуб. Там собираются довольно часто. Сходим как-нибудь вместе.
Недели через три мы отправились на писательское собрание. Пришли с опозданием Какой-то поэт с длинными волосами замогильным голосом читал стихи. Всеволод стал перечислять присутствующих:
— Сергей Ауслендер… Георгий Маслов… Из Петрограда. А это Георгий Вяткин. Наш сибиряк… А рядом с ним в студенческой тужурке Юрий Сопов… А вон Антон Сорокин, с маленькими усиками, в очках. Я вас с ним познакомлю. Любопытный человек, с большими странностями. Писатели и редакторы его недолюбливают. А эта жгучая брюнетка — поэтесса Подгоричани. Говорят, грузинская графиня. Я думаю, врет…
Литературное собрание, как ему и положено, шло своим порядком. Поэты декламировали стихи, кто-то прочитал коротенький рассказ, кто-то с надрывом в голосе заговорил о растоптанной большевиками родине. Среди присутствующих находились люди с различными политическими воззрениями.