– И как, включила?
– Ага, – ответила Ева. – Выжала из себя целую одну строчку. Но я не об этом. В какой-то момент я спросила, почему «the smile». Их лидер возвращает вопрос мне: а какие у вас ассоциации с улыбкой? Я, конечно, отвечаю, что самая известная улыбка в искусстве принадлежит Моне Лизе. После смайлика, конечно. Он практически обвиняет меня в недостатке образования и начинает объяснять. Оказывается, у Брэдбери был рассказ «Улыбка». Постапокалиптический мир, в котором искусство считается причиной краха цивилизации. Главный герой – мальчик – видит процесс экзекуции картины – разумеется, «Моны Лизы», – и подбирает обрывок с улыбкой, оставшийся от нее.
– Мне кажется, Бредбери хотел добиться не уничтожения картин, а прямо противоположного эффекта.
– Эти товарищи, – это слово Ева, как обычно, произнесла со славянским акцентом, – считают, что как улыбка, оставшаяся от картины, перевернула мир мальчика, так и они потрясут своих зрителей. Акт разрушения является переосмыслением старинных шедевров, и они как бы сразу обретут виртуальное бессмертие, не зависящее от срока жизни бумаги. А один из художников, самый мелкий, по-моему, произнес, что картин и так слишком много и должны остаться только лучшие, а остальные – быть уничтожены, и это есть эволюция.
– Какие разные бывают оправдания для разрушения, – насмешливо произнес Ясон, закидывая руки за голову.
– Я рада, что ты со мной согласен. А продавать ты это будешь?
– В зависимости от того, купит ли что-то мой помощник, – ответил он.
– Как здорово иметь помощника, – промурлыкала Ева, подкрадываясь к Ясону ближе. – И вечер свободен, и встать можно попозже…
За завтраком почти не говорили. Марк сгорал от нетерпения, но держался, твердо решив дождаться прямого вопроса. Ясон выглядел немного помятым, но счастливым, из чего Марк справедливо заключил, что вечер с Евой прошел удачно.
Когда они наконец погрузились в машину, чтобы ехать в аэропорт, Марк уже потерял всякую надежду, что Ясон заинтересуется содержимым особого чемоданчика для перевозки произведений искусства, который они с водителем осторожно погрузили в багажник.
Однако кофе наконец подействовал, Ясон немного ожил и наконец задал вопрос:
– Что ты выбрал?
Марк выдержал эффектную паузу, и Ясон продолжил:
– Я бы остановился на кучке пепла от Твомбли. В ней могли остаться несколько не до конца сгоревших элементов, и в описании объекта можно было бы нагнать достаточно романтического флера.
Марк с видом фокусника молча перекинул Ясону изображение. Он открыл его в приватном режиме и улыбнулся. Перед ним был белый трафарет с силуэтом девочки, черным по краю от брызг краски, и с красными брызгами вокруг шара в форме сердца.
– Неожиданно. Как достал? – спросил Ясон, закрывая картинку.
– Там был один обнищавший коллекционер, который очень хотел поучаствовать в торгах за кучки искусства и отдал мне этот трафарет за смешную цену на условиях, что я переведу ему на счет всю сумму в течение получаса. Я рванул к нему домой, осмотрел этот трафарет, потом договорился еще об одном, с крысой, – и быстро оформил сделку.
– Отлично сработано, Марк.
Марк удовлетворенно кивнул. На самом деле он был рад смотаться вчера со склада, где развернулась нешуточная борьба за останки произведений. Он провозился с упаковкой трафаретов до полуночи, а потом пару часов шлялся по Берлину по тем точкам, которые в своем кратком путеводителе осветила Ева. Город ему в итоге понравился – и старинные районы, и летящее над городом метро, и граффити, и азиатская еда в европейской оболочке. И возможность выбора, которую Берлин предлагал.
– Знаешь, как значится этот трафарет в документах купли-продажи? – спросил Марк продолжающего зевать босса.
– Удиви меня, – сказал Ясон.
– «Надежда», – ответил Марк с каким-то ему самому непонятным воодушевлением.
Ясон пробурчал что-то вроде «еще не старею» и явно продолжил думать о Еве.