— …курсанты Академии Федеральной Службы Охраны водружают дубликат флага освобождения. Оригинал хранится в Санкт-Петербурге, в знаменных фондах Военно-исторического музея артиллерии…
Годунов никогда не признавал других цветов, кроме полевых да ещё гвоздик. И снова не ко времени и не к месту вспомнилось, как пришел он к будущей жене на первое свидание с букетиком гвоздик — и услышал: «Ты что, на кладбище собрался, что ли?» Потом супружница долго припоминала ему тот случай, пребывая в непреклонной убежденности: злодейка-судьба нарочно, на смех людям, свела её с редкостным жмотом…
Судьба любит тех, кто в неё верит…
Момент водружения он ухитрился пропустить. Когда поднял глаза — на шпиле над белой башенкой реяло в жарко-голубом небе алое полотнище с нашитыми на него белыми буквами.
«За Родину! За Сталина!»
Времена определенно меняются, раньше-то, Годунов доподлинно помнил, просто красный флаг поднимали. Если мечта о твердой руке одолела даже местных чиновников, которые, помнится, от одного этого имени шарахались, как черт от ладана, значит, уже и их припекать стало, причём отнюдь не ласковое солнышко южных курортов.
Правда, внешне пока все чинно-благородно, один за другим, по ранжиру, возлагают они венки и цветы к постаменту и следуют к своим машинам. Действо завершилось. Оцепление сняли. Теперь и простые горожане получили возможность подойти к памятнику танкистам. На бронзовую плиту у Вечного огня ложатся скромные букеты. В сторонке радостно фотографируется молодёжь… а, вон и… как ее? Катя, стоит у стелы с картой боевых действий, смотрит в объектив.
Последней подходит к памятнику та самая женщина с букетом гвоздик.
Дошагала, помедлила, возложила цветы, помедлила. И, тяжело ступая, двинулась к трамвайной остановке. «Долго ей трамвая ждать придётся», — тоскливо подумал Годунов. И пошёл в противоположном направлении, к автобусной: волка ноги кормят, авось водители маршруток раньше движение откроют.
Несмотря на вечную неустроенность своего быта, Годунов так и не смог притерпеться к атмосфере больниц, гостиниц и помещений, в которых долго никто не жил. Тривиальное определение «гнетущая» тут не подходило; эта атмосфера просто выталкивала его. Выталкивала комната с выгоревшими семейными фотографиями на стенах, с пыльными коврами, с пожелтевшими капроновыми занавесками.
И он пошёл — куда глаза глядят, куда ноги несут. Постоял у белого камня, к подножию которого кто-то положил цветы, красные гвоздики. Теперь камень соседствовал с часовней в русском стиле, в прошлый приезд Годунова её ещё не было. Камень — граница, предел, часовня — воин-порубежник. Один в поле не воин? Если на своем рубеже — то как знать, как знать.
Неспешно добрёл до памятника в Комсомольском сквере. С отрочества было у Годунова особое отношение к этому памятнику. Почему? Да разве поймешь, почему! Какие мысли возникали у Саньки при виде знаменосца, который другой рукой поддерживает падающего товарища? Помнилась только одна: ранен или убит второй боец? Думал ли раньше Годунов о преодолении, о победе жизни над смертью через страдания и саму смерть? Вряд ли. До «смертию смерть поправ» душой дорасти надо. Он и сейчас не вполне убежден, что дорос… да и вообще вряд ли для этого достаточно обычных размышлений. Такое пережить надо. Пережить. Надо. Да не ему. На Александра Васильевича Годунова у судьбы, по всей его жизни видать, совсем иные планы.
Чем ближе к центру, тем больше цветов у подножия монументов.
Тем больше праздничных флагов и праздных горожан.
Тем выше градус веселья. В прямом смысле слова. Городской парк культуры благоухает ароматами вино-водочного магазина, источает дымный жар шашлыков и неописуемый запах «пирожков с котятами». Присутствуют — а то как же! — неизменные атрибуты семейного досуга: мороженое, пирожные, сладкая вата, надувные диснеевские персонажи на палочках… Нет, не одни мультяшки: между Микки Маусами и прочими Белоснежками Годунов разглядел несуразные самолётики и танчики. Для детишек постарше, тех, что гуляют уже за ручку не с мамами, а под ручку с девушками, наличествует ассортимент сувенирных сердечек «Made in China», фосфоресцирующих браслетиков, светящихся рожек.
Возникло совершенно иррациональное желание взглянуть на город с высоты колеса обозрения — и тотчас же угасло: на аттракционы выстроилась длиннющая очередь.
И он отправился в забегаловку под открытым небом. Как говаривал один его сослуживец, шашлык без водки — деньги на ветер. Такого рода агитация влияния на Годунова не имела — он употреблял шашлык исключительно с томатным соком.
М-да, хлеба в избытке, зрелищ — нехватка. Впрочем, самые инициативные запаслись петардами — то тут, то там раздается звук, напоминающий хлопок лопнувшей покрышки; изредка бледной звёздочке удается подняться над вершинами деревьев.
Годунов никогда не любил толпу. Но одиночество не любил ещё сильнее. Его всегда раздражали массовые гулянья, а вот салют… Салют — другое дело. Минуты ничем не омрачённого торжества. В тот миг, когда, перекрывая убогонькие хлопки петард, грянул первый залп, на Александра Васильевича накатил такой восторг, какому прежний Санька позавидовал бы. Неизъяснимый, немой. Толпа разразилась свистом и нечленораздельными выкриками. Рядом с Годуновым звонко стукнула об асфальт пивная бутылка, где-то в стороне испуганно заплакал ребенок. Новый залп на мгновение перекрыл все звуки. И снова взвыла-взревела толпа. В небе гасли, оставляя седые стежки, звёздочки салюта. На земле тем временем свершалась фантасмагория. Завистливо потрескивали, силясь разгореться, белесые точки петард. Под ними неуклюже парил дородный надувной Пегас. Блуждали болотные огоньки — горожане запечатлевали на видеокамеры мобилок не событие, нет, — зрелище. Дюжий парень, увенчанный светящимися рожками, увлечённо тискал хрупкую девицу с ангельскими крылышками за спиной…
Вдруг подумалось не об орловцах-современниках, а о москвичах сорок третьего года. Слышала ли в тот вечер Москва, видела ли что-то, кроме Первого Салюта?.. Ты определенно становишься ханжой, Александр Васильевич, а мизантропия — твоя единственная подруга.
Залп, ещё один, еще…
И — темнота, которую тщетно силятся рассеять немногочисленные фонари.
Толпа разочарованно заулюлюкала.
Нет, не темнота — потёмки. Темень, раздолье всякому-разному, что светобоязнью страдает.
Очередная маршрутка подкатила к остановке уже переполненная, из раскрывшейся двери ехидно выглянул жёлтый воздушный шарик с косо намалеванными глазами и ртом. Безнадёжно!
День, проведенный на ногах, давал о себе знать, да делать нечего… Эх, была — не была, чего тут идти-то, каких-то полгорода. Ещё в отроческие походные времена Годунов усвоил: главное — правильно выбрать темп движения, тогда можно часами шагать и шагать, отмеряя вёрсты. Тем паче — по ночной прохладе. Наблюдая звезды и слушая ветер. И стараясь не замечать излишне веселую публику.
Не удалось. У Комсомольского сквера его настигла свара. Именно так — настигла. Двое парней в изодранных футболках, двигаясь какими-то несуразными перебежками, умудрялись на бегу волтузить друг друга в классическом стиле пьяных разборок, то есть — куда попало. Две растрепанные девчонки вскрикивали-всплакивали тоненько, испуганно, хромая следом на высоченных каблуках. М-да, резвится молодняк…
Будь Годунов помоложе, он, пожалуй, кинулся бы разнимать. Нет, не так: чувствуй он себя помоложе. Тут ведь не в физических кондициях дело — в умонастроении, том самом, которое побуждает лезть не в драку, а в карман за сотовым телефоном. Его опередили: какой-то не слишком трезвый бородач возмущенно орал в трубку, держа её почти на вытянутой руке:
— Але! РОВД? Здрас-сьте вам, РОВД! Доброй вам, как говорится, ночи! У вас тут чуть не под окнами смертоубийство творится, а вы там… р-репы чешете!.. Где-где? Говорю ж, у вас под боком… Да на площади. Возле «двоих из пивной», говорю!
А он и позабыл, к счастью своему, это жаргонное наименование памятника! Неприхотлива, всё-таки, людская фантазия, ей хоть хлев — лишь бы крыша над головой. А ведь это его, Саньки Годунова, поколение додумалось, не молодь… у молоди даже на подлость, такую, чтоб с выдумкой, жизненных сил не хватает, помахаться по пьяни — это да. И снова, в который раз за сегодняшний день, коротко стукнула, отозвалась болью в виске мысль: ты, Александр Васильевич, осколок иной эпохи, погребенный в толще своих и чужих воспоминаний.
Наверное, это не так уж страшно, — быть осколком. Страшнее — пустой банкой из-под пива. Пройдёт дворник, проедет поливальная машина — и нет тебя, и следа не осталось. А осколки хранит сама земля. В память.
Ночью Годунову снилась война. Не впервые. Он никогда не был ни на какой войне. Но война его не отпускала.
Глава 5
Осень 2011 года,
Орёл
— Юнармеец Селиванова сборку закончила! — звонко выкрикнула девчонка с большущими белыми бантами на рыжих лисьих хвостиках, потрясая воздетыми над головой руками.
— Тридцать пять секунд. Жень, можешь лучше, — другая, с бантами на темных косичках, опустила секундомер. — Ещё попробуешь?
— Да ну, опять палец прибила.
— Так сходи у товарища майора бинтик попроси. Да вообще, заранее бы обмотала, я так на прошлых соревнованиях делала, реально помогает.
— Юнармеец Гришечкин сборку закончил.
— Мог бы и не торопиться, минута пятнадцать секунд.
— А я на соревнования не собираюсь.
— Да кому ты нужен на соревнованиях! Ты на Посту нормативы сдай, горе мое. И вообще, хорош дурака валять, а? — темноволосая пошелестела страничками блокнота. — Вот. Понедельник — неправильно пришит шеврон, вторник — не вычищены ботинки. Ты один замечаний собрал больше, чем весь караул, а за это баллы снимают, между прочим! Если из-за тебя с первого места по району слетим…
— Тебе хорошо говорить, ты тут в третий раз…
— В четвёртый.
— Ир, пойди сюда! — это уже из соседней комнаты. — Какая там тема для боевого листка?