Из некогда оживленного торгового центра Дамаск превращается в провинциальный город, посещаемый разве что мусульманскими паломниками по пути в святые места. И это накладывает отпечаток на дальнейшую судьбу города. Он приобретает сомнительную славу города ханжей, консерваторов, чванливых ненавистников всего прогрессивного. Отрезанный от моря Дамаск как бы впал в летаргический сон, теряя свое не только экономическое, но и культурное влияние.
Немногочисленные и вялые попытки отдельных арабских феодалов сбросить турецкое иго оканчивались неудачами.
Существовавшие в тогдашней Сирии отношения были типичны для разлагающегося феодального общества: продажность администрации, анархия, коррупция. Основная фигура в производстве — арендатор-издольщик. Важнейшие из ремесел — ткачество, из отраслей хозяйства — обработка сельскохозяйственных продуктов.
Турецкая буржуазная революция 1908 года не улучшила положения арабов, равно как и самих турок.
Первую мировую войну Сирия начала в числе стран — участниц Тройственного союза, а кончила ее на стороне Антанты. Но это отнюдь не означало обретения независимости. Турок сменили французы, получившие от Антанты мандат на управление этой страной. Но если четыре века назад завоеватели встретили на своем пути одряхлевшее, раздираемое внутренними противоречиями государство, то теперь они стояли на горящей земле, окруженные ненавистью консолидирующейся нации. Мощные восстания охватывали всю страну.
Мандатный режим просуществовал до осени 1941 года. Французское правительство, будучи само в эмиграции, признало тогда независимость Сирии, но, как вскоре выяснилось, лишь на словах. Окончание второй мировой войны означало для Сирии возобновление войны освободительной. Несмотря на то что страна была принята в ООН и имела дипломатические отношения со многими государствами, в том числе и с СССР, французский империализм продолжал ее считать своей собственностью. Но мир стал иным. Рушилась колониальная система. 17 апреля 1946 года последний иностранный солдат покидает территорию Сирии. Страна обрела независимость.
Я закрыл глаза и не заметил, как заснул. Мне снилась река. По ней плыл пароход. На его борту виднелась четкая надпись: «Дамаск». Пароход тревожно загудел. Но не густым басом сирены, а пронзительным телефонным звонком…
Я проснулся, снял трубку и посмотрел на часы. Стрелки показывали семь.
Мой приятель и его жена ожидали меня в холле гостиницы. После взаимных приветствий и принятых в таких случаях слов наша дама предложила:
— Давайте поужинаем в ресторане, а после посмотрим ночной Дамаск.
Темнело. Дамаск зажигал рекламы. Сейчас он казался мне гораздо более многолюдным и внушительным, чем днем. Мы довольно долго колесили по улицам. Темнота и рекламные огни — плохие помощники при знакомстве с новыми местами. Огни выписывали названия магазинов, ресторанов, кинотеатров, заливали витрины, очерчивали контуры минаретов, висели гирляндами над подъездами домов.
В поисках стоянки для автомашины мы еще долго кружили по прилегающим к центру улицам, пока, наконец, не попали на темный заброшенный пустырь, окруженный какими-то руинами. Невдалеке горел обыкновенный костер. Вокруг него расположились несколько арабов. Они мирно беседовали о чем-то своем и на нас не обратили ни малейшего внимания. Сюда почти не доносился шум соседних улиц. И если бы не автомобили, обступившие пустырь довольно плотным кольцом, то можно было бы подумать, что здесь не центр столичного города, а уголок великой Аравийской пустыни, затерявшийся и в пространстве и во времени.
Тьма еще не успела полностью завладеть небом. На западе, покрытом темно-малиновой окалиной заката, виднелись черные силуэты гор, а над ними в сиреневом небе сверкала одинокая звезда.
— Сириус?
— Он самый.
— А как называется по-арабски Сирия?
— Так же, как и Дамаск, — Аш-Шам. Или Сурия.
— Это от Сириуса?
— Нет. От Ассирии. А вот откуда Ассирия — не знаю.
Мы вернулись на оживленный проспект. Идти было трудно. Тротуар, отгороженный от проезжей части улицы железными цепями, явно не вмещал пешеходов. Большинство их составляли мужчины. Люди двигались не торопясь, как ходят на прогулках. Многие шли парами, держась за руки. Темп движения был для меня необычен. Очевидно, сказывалась многолетняя привычка деловой спешки. Но сейчас мне некуда было спешить. Кроме того, по собственному опыту я знал, — что через несколько дней потеряю чувство новизны, и то, что сегодня удивляет, завтра будет казаться обыденным и неинтересным. Я перестал нервничать и стал внимательно смотреть по сторонам.
Подавляющее большинство публики было одето в обычные европейские костюмы, при этом, насколько я мог судить, наимоднейшего покроя. Но особую элегантность придавали арабам белые и клетчатые платки, так называемые куфие, иногда удерживаемые на голове черным шерстяным обручем — агалем, иногда просто наброшенные на плечи. На представителях старшего поколения можно было увидеть малиновые фески. Встречались люди и в национальном платье: длиннополых, до щиколоток, белых рубахах или в своеобразных шерстяных костюмах, состоящих из обыкновенного пиджака, надетого поверх длинного халата без рукавов. С модными расклешенными брюками конкурировали испытанные веками мусульманские шаровары. Своим покроем они напоминают бриджи, сшитые на очень толстого человека и надетые на очень худого.
Поток пешеходов, в котором мы мирно плыли, то ускорялся, то замедлялся. В одном месте он вообще остановился, как бы преграждаемый плотиной. Функции последней выполняла тележка уличного торговца. Добротная тележка на четырех велосипедных колесах. Она стояла посередине тротуара, а на ней, как на трибуне, ораторствовал товаровладелец. Я никогда не предполагал, что человеческая гортань способна издавать столь резкие звуки. Это были призывы приобрести мужские носки. Каждый возглас оканчивался троекратным повторением стоимости товара: «Лира! Лира! Лира!» Не прерывая монолога, торговец схватил лист газеты, поджег его зажигалкой и начал совать в пламя пару носков. Носки оказались огнеупорными. Но все равно никто не бросился их приобретать.
Мы протиснулись между тележкой с несгораемыми носками и стеной дома и миновали вход в какой-то кинотеатр, перед которым толпился народ. Я поинтересовался, сколько в Дамаске кинотеатров. Оказалось, около двух десятков. Большинство их находится в центре. Фильмы в основном египетского производства. Однако демонстрируются и французские, итальянские и американские картины. Показывают и советские.
Мимо нас с ревом двигались огромные, набитые пассажирами автобусы, разукрашенные гирляндами разноцветных лампочек. Издали они казались передвижными новогодними елками. Отчаянно сигналя, обгоняя друг друга, спешили легковые автомобили всех существующих и существовавших марок. Большинство их было размалевано (я это успел заметить еще днем) изображениями распластанных в прыжке тигров, пантер, львов, парящих орлов, огромных голубых глаз, просто ладоней и ладоней с нарисованными на них глазами, отпечатками ступней, гербами различных стран и областей. Грохотали мотоциклы. На них правила уличного движения, очевидно, не распространялись. Они двигались против общего потока машин, пробирались под красный свет светофоров, легко и непринужденно перескакивали из ряда в ряд. Интересно, как бы чувствовал себя здесь инспектор нашего ГАИ. При этой мысли я даже рассмеялся.
— Ты что? — спросил меня мой товарищ. И, выслушав, рассказал, что произошло на его глазах не далее как вчера.
— Вижу едет на велосипеде паренек лет четырнадцати. В одной руке поднос с какими-то закусками — здесь принято возить обеды из ресторанов на работу или на дом, в другой руке мороженое. Хотя прямо бы ехал, а то выписывает синусоиду по всей мостовой. Велосипедисты здесь, как циркачи, ловкие. Ему сигналят, а он нарочно под самый радиатор суется. Короче. Задел его один таксист. Представь картину: поднос летит в одну сторону, велосипед в другую, велосипедист — в третью. Вскочил, к подносу метнулся. Ладошками месиво и черепки сгребает. Потом схватил велосипед, а у того колесо отвалилось. Парень в слезы. И так его жалко стало. Чем дело кончилось? Сунули ему несколько лир, да заодно и по шее дали.
Ну, вот мы и добрались.
Разноцветные надписи на английском языке извещали о том, что перед нами ресторан «Али-Баба». Ресторан размещался в подвальном помещении. Зал, в котором мы расположились, изображал пещеру разбойников. Выложенные булыжником стены. Полумрак В углу по каменным глыбам с потолка временами низвергался водопад. Вдоль стен стояли картонные фигуры действующих лиц сказки: прекрасных девушек и самого Али-Бабы.
— Итак, не хочешь ли познакомиться с арабской кухней, — предложил мой приятель.
— Хочешь сказать, ужин без вина?
— Ну, нет. Во-первых, потребление спиртного, насколько я знаю, Кораном не возбраняется. Запрещено лишь в нетрезвом состоянии молиться. А во-вторых, около пятнадцати процентов сирийцев — не мусульмане. Но пьют здесь действительно очень мало. В деревнях практически вообще не пьют. Но и в самых крупных городах на улице пьяного не увидишь. Вино продается свободно, но не во всех магазинах. Особой популярностью пользуется, пожалуй, анисовая водка. В Болгарии ее называют «Мастика», а здесь «Арак».
«Пещера», рассчитанная примерно на семьдесят посетителей, была почти пуста. Две-три пары, очевидно молодожены, да за тремя сдвинутыми столиками веселая мужская компания. Но вот в дверях появились новые посетители. Он и она. Они несут большую корзину-люльку. В люльке младенец. За люлькой гуськом шествуют еще четверо детишек— от трех до десяти лет. Фамилия усаживается за соседним столиком. Дети, за исключением младенца в люльке, быстро рассеялись по помещению. Чувствуется, что они здесь не в первый раз.
Ресторанная жизнь идет своим чередом. Из невидимых светильников льется свет, достаточный, чтобы разглядеть лицо собеседника, но не его морщины. Из замаскированных динамиков струится приглушенная джазовая музыка. Я высказал мысль, что такую пещеру разбойников можно было бы без особого труда оборудовать и в Москве, и в Варшаве.