Вероятные причины этого становятся яснее во время прогулки по Госпрому. В пролете Баухауса поместился бы целый офис, но сам пролет расположен довольно низко и оттого производит сдержанное впечатление. Госпром же, напротив, богат сюжетными ходами, как мелодрама. Проходя под шестью крытыми галереями Госпрома, пересекающими идущие сквозь него улицы, человек въедливый, пожалуй, задался бы вопросом, действительно ли все эти пролеты были так уж необходимы; все остальные просто поддаются чувству приятного возбуждения. Циркулярный план заставляет прямоугольные пролеты выстреливать под неожиданными углами, и принимающие удар фасады меняют положение соответствующим, но всегда неочевидным образом. Это головокружительное ощущение, будто ты оказался в воображаемом, но от того не менее осязаемом городе Фрица Ланга, по которому можно пройтись и все потрогать. Учитывая состояние здания, трогать его захочется не всякому. Выходящий на площадь фасад выкрасили в ярко-белый цвет, заменили все окна, но после первого пролета становится понятно, что покраску забросили на полпути, а цементные стены осыпаются. По внутреннему фасаду то здесь то там видны заплаты; расположенный рядом умеренно модернистский жилой комплекс доведен до еще более опасной ветхости, на скорую руку сработанные аварийные подпорки соседствуют с аляповатыми вывесками. По сравнению с Баухаусом, Госпром еще легко отделался.
Представление о том, что после 1991 года площадь утратила свои функции, рассеивается, когда, возвращаясь из Госпрома, я прохожу по той части площади, что обступают здания более классического вида. Тут явно что-то наклевывается: в одном конце скопились ряды такси и группы людей, в другом – возводят трибуну. Языка я не знаю, поэтому мне остается только отправиться восвояси; однако, проходя тем же вечером через площадь, я обнаруживаю здесь еще одно проявление «инстант-сити» – палаточный городок, устроенный студентами в поддержку примерно тех же требований, что выдвигались на Майдане Незалежности несколько лет назад во время «оранжевой революции». Это стало понятно из прикрепленного на одной из палаток плаката, на котором их девизы были приведены на английском, польском, русском, и украинском. Впрочем, английский вариант «Fairness is our choice» («Честность – это наш выбор») особых подробностей не раскрывал. Как выяснилось позднее, выступления были одновременно против повышения налогов на мелкие предприятия (отсюда и таксисты) и результатов выборов в городскую администрацию, глава которой именовался на плакатах не иначе как «харьковский сутенер». Что бы там ни происходило, это напомнило мне, что помимо созерцания и продуваемого всеми ветрами изысканного эстетического удовольствия, которое предлагает нам площадь, у нее по-прежнему сохраняются и некие политические функции.
Перед отъездом я обзавелся двумя артефактами, подтверждающими мой тезис о том, что несмотря на строгость линий это модернистское здание каким-то образом втерлось в доверие и полюбилось общественности. Первым стала картина, купленная с лотка на площади Розы Люксембург, прелестном зеленом сквере под нависающими золотыми куполами православных церквей. На ней Госпром изображен в особенно солнечный день (рядом были выставлены картины с блестящими соборами и дождливыми замощенными улицами). В этой работе эстетика соцреализма, т. е. упрощенного до четкого монументального стиля импрессионизма, борется с изображением модернизма. Художница рассказала мне, какой был чудесный день, когда она писала картину, указывая на световые эффекты на листьях, бетоне и стекле – запоздалое народное искусство конструктивистского зеленого города. Спустя несколько дней, уже в столице, я обнаружил второй артефакт, оказавшийся предметом более массового производства. Пресс-папье советских времен состояло из двух посупрематистски ощетинившихся многоугольников из плексигласа, внутри которых были запаяны изображения Госпрома и памятника Ленину – модернистские формы декоративно-прикладного искусства. А почему нет? Уникальность Госпрома и состоит в отказе от следования высокому вкусу высокой архитектуры. Миновав эту столь прозаичную схему, Госпром стал отчасти воплощением мечты о том, что Советский Союз станет эдакой социалистической Америкой, мечтой об изобилии и представлением о пространстве, где перекрестки улиц шумят над головой пешехода, о городе, чей силуэт буквально через несколько месяцев не будет уступать манхэтенновскому. Это представления о модернизме, повлекшее за собой умопомрачительное столкновение архаичных устремлений и футуристских фантазий. Это архитектурное сумасбродство в стиле конструктивизма, и, будучи таковым, оно возможно лучше других объектов передает те головокружительные надежды, что некогда лелеяло это государство.
Бывшая площадь Площадь Дефилад, Варшава
Новостной киноролик 1956 года называется «Великое собрание» и посвящен действу на площади Дефилад. Огромные неуправляемые толпы заполняют пространство до предела, и кажется, что на площади собрался буквально весь город. Наблюдая, как колышется и дыбится толпа, думаешь, а все ли там остались целы? Чтобы лучше рассмотреть, люди забираются на фонарные столбы. На трибуне, окруженной толпой, стоит Владислав Гомулка – новый генсек Коммунистической партии, занявший этот пост в ходе рабочих выступлений. Закадровый голос сообщает, что это «крупнейшая парадная площадь Европы, и говорили даже, что ни одна манифестация не сможет занять ее полностью, а вот смотрите – сейчас народу даже больше чем достаточно». Сегодня занять ее не удастся совсем, потому что теперь там парковка.
Все мои попытки писать о Центральной и Восточной Европе оправданы тем, что Варшава – это отчасти мой второй дом. Столица Польши оказалась в центре буфера СЭВ / Новой Европы (нужное подчеркнуть), структура этого города балансирует ровно посередине между Москвой (очень широкие улицы, монументализм, ультракапитализм) и Берлином (неформальность, приятное спокойствие, небольшое снижение численности населения). Что, впрочем, не объясняет, почему я здесь оказался. В самых ранних воспоминаниях плац Дефилад, Парадная площадь выглядит так: засыпанный снегом простор с торговым комплексом Eastern Wall, заляпанным гигантскими рекламными плакатами (на одном из них было написано: «Жизнь хороша!») с одной стороны и подаренным (а попробуй тут отказаться!) Советским Союзом небоскребом Дворца культуры и науки – с другой. Посредине был натянут огромный тент, под которым расположился уличный базар. Статуи рабочих и крестьян заглядывались на манекены в трусах H&M. Весьма символичное пространство.
Из всех больших парадных площадей, созданных в условиях «развитого социализма», эта едва ли не единственная, неспособная вызвать у кого-то оторопь или испуг. Площадь Дефилад, которая должна была стать площадью Сталина, строилась вокруг Дворца культуры и науки – знаменитого, подавляющего все вокруг строения, занимающего площадь нескольких городских кварталов. Учитывая, что это самая большая площадь в Евросоюзе и шестая по величине в мире, поражает царящее здесь запустение. Когда выходишь на площадь по бульвару Маршалковска или поднимаешься из метро «Центрум», не лишним будет напомнить себе, что это вообще-то специально спроектированное общественное пространство, а не какая-нибудь постсоветская свалка; в самом сердце польской столицы расположилась убогая наземная парковка (и как подсказывают блестящие, с иголочки офисные здания, сердце польского капитализма расположено тут же). Поражает впервые увиденное изображение площади, где она еще чиста и свободна – огромное пространство, расчищенное в самом центре города исключительно, чтобы привлечь внимание к Дворцу культуры и науки. Сопоставимого эффекта можно добиться, даже не застраивая площадь долговечными зданиями, как это было сделано на Александерплац и Майдане Незалежности.
У площади Дефилад богатая история; именно здесь Гомулка объявил о начале польской «оттепели»; здесь Войтыла проводил массовые мессы, здесь же возникла и одна из самых символичных в Варшаве постперестроечных точек анархо-капитализма. Это был знаменитый своим неприглядным колоритом уличный базар, занимавший большую часть площади. Сегодня главное здесь – парковка. Въезд в подземную часть расположен прямо посреди площади, но и парковочные места на поверхности пользуются хорошим спросом, несмотря на неровное покрытие, где асфальтобетон соседствует с неуместно дорогими каменными плитами. Отсюда можно подойти к ступеням дворца культуры и науки, где внутри большой площади обнаруживается еще одна, поменьше. Являясь непосредственно частью дворца, она расположена между двумя (из нескольких) крыльями здания. Здесь вы найдете и неоренессансных героических рабочих, и статуи польских знаменитостей, и символические фигуры, но все это, строго говоря, уже не площадь.
Рано или поздно площади не станет вовсе, каждое новое десятилетие приносит новый план по ее застройке. Политик и архитектор популистского толка Чеслав Белецки предложил построить гигантскую, как будто снесенную с плеч, голову Сталина и устроить там Музей коммунизма (а для этого пришлось бы разрушить чудесный Музей техники); другой проект предусматривает целое нагромождение небоскребов, чтобы дворец перестал, наконец, быть основной доминантой на варшавском горизонте, при том что группа небоскребов к западу от него лишь усиливает эту доминанту. Кристиан Керец предложил проект здания музея современного искусства, в котором на удивление нет ни мишурной роскоши, ни потуг на имитацию Бильбао, и получил градостроительное задание, впрочем, как и несколько менее реалистичных, расплывчатых проектов шатких, асимметричных небоскребов – на этом, собственно, и все. Для строительства необходимо было расчистить площадку, и, соответственно, убрать базар. Последовали волнения. Сегодня это импровизированное, случайное пространство или скорее пространство столкновения случайности и так и незавершенного милитаристского плана.
Прогуливаясь по плац Дефилад, по-прежнему можно обнаружить свидетельства когда-то присущих ей церемониальных функций. Возведенный всего пять лет спустя после дворца комплекс Eastern Wall, выдержанный в стиле высокого модернизма, говорит о том, что после 1956 года польскому коммунистическому руководству площадь была не милее, чем всем остальным. Возможно, они испытывали еще большую неловкость – строили-то ее для них. Значительную часть площади занимает трибуна, призванная воскрешать в памяти Красную площадь с Мавзолеем Ленина, откуда дают смотр новым танкам и ракетам. Впечатление она производит мрачное, атавистическое. Трибуна стоит почти на одной оси с дворцом так, что за спиной выступающего поднимаются выложенные камнем стальные вершины. Оратор может постучать кулаком или даже председательским молоточком по гранитной плите, под которой выпустил когти большой стилизованный польский орел: вся иерархия четко, даже педантично артикулирована. Здесь могли бы позировать тысячи туристов, но, как ни странно, они редко сюда добираются – может, потому что трибуна стоит посреди парковки. Есть еще грандиозные фонари, чьи шипы и выпуклости выполнены в той же стилистике, что и сам дворец; затем построенный в 1990-х дешевый и безрадостный наземный павильон метро плюс две временные постройки, которые даже слишком красноречиво говоря