и упал на плечо - он, как я, оторвался от веток… Только пальцы по кнопочкам, эх, пролетят, а последняя, эх, западает». Может мужчина, кроме как под дулом пистолета, спеть такие слова? «Не в этой жизни». Да и вообще наши ура-патриоты по-дамски пухлы, по-дамски обидчивы, округлы в движениях, нежны к единомышленникам… Ни в Сергее Бабурине, ни в Дмитрии Рогозине не прочитывается ни мужского начала, ни, простите, конца. Сергей Безруков из этой же дамственной плеяды, изнеженной, изнервленной и страшно нетерпимой к любой критике. Я вам что хочу посоветовать, ребята: меньше визгу. Больше сдержанности. И вообще: учитесь у Земфиры. 2005 год Дмитрий Быков Орлуша, большая ты стерва Главный русский поэт нашего времени - Андрей Орлов. Главный - не обязательно лучший, тем более что с критериями хорошего и плохого в поэзии разбираются веками и ни до чего серьезного не доразбирались. Все люди разные, одному подавай арбуз, а другому - свиной хрящик. Одному - тяжеловесные стилизации под Византию или серебряный век, другому - любовные страдания, а третьему - верлибры об одиночестве где-нибудь на грязном брайтонском биче. Это, конечно, печально, что единого критерия гениальности так и нету. Бывают люди, которым Пушкин не нравится, от Бродского тошно, Блок скучен; есть те, кого даже мои стихи не радуют. Мучаемся, но терпим. Эта неразбериха щедро компенсируется тем, что с главным поэтом всегда все понятно. Главным поэтом называется тот, кого любит, переписывает от руки и, главное, помнит наизусть максимальное число людей. С прозой труднее - ее наизусть не выучишь, разве уж очень хорошую, вроде Ильфа с Петровым (из которых, кстати, и позаимствован заголовок настоящей статьи). А со стихами критерий очень внятный: если поэта цитируют наизусть, причем не только те, кому положена хорошая профессиональная память, значит, он главный и есть. Массовое сознание не врет. Это уж другой вопрос - хорошо или плохо, что у нашего времени именно такой главный поэт. Наверное, ничего особенно лестного в таком факте нет. Но ведь Высоцкий, понимаете, тоже не особенно сладкозвучен - а в семидесятые годы он был несомненно и недвусмысленно главным, конкурируя разве что с Окуджавой. В восьмидесятые всех забил Бродский, чьи тексты возвращались лавинообразно (до того он был достоянием узкого кружка ценителей, имевших вдобавок связи с заграницей). В девяностые, я думаю, главным был Иртеньев, расходившийся на пословицы и выходивший серьезными тиражами; с ним временами конкурировал Пригов (более авангардный и менее содержательный), а потом Кибиров (более многословный, но зато и лиричный). Орлов вышел на авансцену в прошлом году, когда его тексты начали систематически появляться на сайте www.litprom.ru. Этот сайт не очень удобно устроен в плане поисковика, но подсказывать вам, как найти именно Орлушину страничку, я не буду. Потому что читатель должен шевелить мозгами. А на самом деле потому, что у вас и так наверняка стоит закладка на «свежего Орлова». Каждого его нового шедевра ждут, как в начале двадцатых годов позапрошлого века ждали свежего Пушкина. Если же читатель ничего не знает про Орлова (и при этом держит в руках «Мулен Руж» - в каковое сочетание вовсе уж невозможно поверить, потому что читатель «Мулен Ружа» продвинут), мне его жалко вдвойне. Я ведь почти ничего не смогу здесь из него процитировать, из Орлуши-то. Главный поэт нашего времени - во всех отношениях непечатный. Это судьба такая у русских литераторов - если они главные, то своей книги у них почему-то при жизни не бывает. Или бывает, но за границей. А так они распространяются в рукописях и устной передаче. У Орлова есть, конечно, вполне легальные формы существования - например, авторские вечера. Он выступает в клубах, соревнуется с коллегами вроде Степанцова, участвует в слэмах (это такие поэтические конкурсы - с понтом «кто пишет лучше», хотя на самом деле «кто читает громче»). Но издать его книгу нельзя, и в журнале много цитировать нельзя, потому что у Орлова все матом. И это тоже весьма показательно. Ведь наше время - эпоха доскребания остатков, последних резервов, остаточных ресурсов. Скребут по сусекам, нефть высасывают, последние остатки советской власти раскрадывают и достебывают, старое кино смотрят по двадцать пятому разу, надеясь высмотреть недосмотренное. Актеров десятого плана провозглашают великими. Чисто сырьевое такое существование, и то на последних запасцах; и вот мат - именно последний ресурс языка. В начале прошлого века достаточно было начать писать лесенкой и вставлять изредка в текст грубости вроде «блядям подавать ананасную воду» - и ты уже слыл таким эпатером, что гимназистки в обморок падали к твоим ногам, одним глазом с надеждой все-таки косясь - не изнасилуют ли. Сегодня все уже было. И потому только Орлуша с его абсолютной непечатностью, непроизносимостью в дамском обществе, непубликабельностью даже в отвязанном глянце - выражает нашу эпоху с достаточной полнотой. Все русские люди, имеющие хоть самый опосредованный доступ в Интернет и ведущие существование, хоть сколько-то отличное от растительного, наизусть цитируют его стихотворение, ставшее подлинным манифестом эпохи зрелого Путина. Я его тоже сейчас процитирую, но с точками. Если читатель не знает, чем их заполнить, я уже ничем не могу помочь. Отчего у человека грустное е…ало? Он не болен, не калека, просто - зае…ало. Зае…ало не по-детски, как порой бывало, А серьезно, б…дь, пиз…цки - нах…й зае…ало! Головой об стену бьется человек в печали. Не смеется, не е…ется - вот как зае…али. Зае…ала Украина, Ющенки е…ало. Тимошенко, б…ть, скотина - тоже зае…ала. Зае…али ваххабиты с их чеченским богом, Зае…ли антисемиты, как и синагога. Зае…али депутаты вместе с президентом, Рахитичные солдаты и интеллигенты. Зае…ал Гамбит Турецкий, Петросян анальный, Зае…ал наш гимн Советский, зае…ал реально. Зае…ала Волочкова и борьба со СПИДом, Зае…ло е…ло Лужкова и Пелевин - пидор. Зае…ал Сорокин с «Калом», зае…ло цунами, Все почти что зае…ало, если между нами. Зае…али Че Геварой антиглобалисты, Виктор Цой с его гитарой - пост-б…ть-модернисты. Зае…ала Хакамада и вообще хасиды, Окружная автострада, Коля Басков - гнида. Зае…ала Кондолиза, штатники в Ираке, Казино, кино, стриптизы, пидорасов сраки… Очень зае…али дети, нищие вокзалов, Если честно, все на свете жутко зае…ало! Зае…ало, понимаешь? Сильно. Жестко. Страстно. Ты, что этот стих читаешь, зае…ал ужасно. Человека зае…ала мысль о суициде. Кстати, ты его е…ало в зеркале не видел..? Не е…ало, а е…ло. Кстати, тоже зае…ло. Я видел, видел в зеркале его е…ало! Я вообще уже не вижу вокруг себя никаких других е…ал. И ведь это стихотворение, при всей его самоироничности написано, о чрезвычайно серьезных вещах. Оно - об исчерпанности и пародийности всех парадигм, ну хорошо, извините меня за такое выражение, я не знал, что попал в интеллигентное общество,- оно о том, что одна история закончилась, причем в мировом масштабе, а другая не началась. О том, что все одинаково отвратительны - и глобалисты, и антиглобалисты, и семиты, и антисемиты, и консерваторы, и демократы. Одно перечисление этих сущностей вызывает у невротиков зевоту, а у астеников - рвоту. Надоело все - потому что ничего хорошего не осталось. Тотальное вырождение. Мир вполне заслужил мировую войну, которая, говорят, уже и идет, и тоже зае…ала. Проект закрыт. Хочется чего-то совсем, совсем другого. Таким другим и является Орлуша. Он орет, как футурист начала двадцатого века: «Долой ваше искусство, вашу любовь, ваше все! Всех вас долой! Всех убью, один останусь!» Маяковский делал это серьезно, с надрывом и пафосом, потому что и сам был невротиком с суицидальными задатками. Орлов - совершенно иной тип, и надрыв теперь уже не прохиляет - разве что в среде наркоманов, конкретно страдающих от ломки. Сегодня востребовано другое - людишки измельчали, и крик «долой ваше все!» должен быть в меру веселым. Потому что серьезность зае…ала уже конкретно. Гением нашего времени должен быть рас…здяй, отрицающий все вокруг не страстно, а лениво и даже снисходительно. Орлов был рожден именно для этой эпохи. Потому что более классического рас…здяя, чем этот сорокаросьмилетний красавец, я не встречал в своей жизни никогда. А встретил я его очень рано - в мои пятнадцать. Согласитесь, что столь сильный шок, пережитый в столь впечатлительном возрасте, объясняет и даже извиняет многие мои странности. Я был тогда внештатным корреспондентом газеты «Московский комсомолец». Сотрудничал в ней, как многие школьники, желающие поступить на журфак. Это было едва ли не самое счастливое время моей жизни - восемьдесят третий, восемьдесят четвертый… Свобода уже угадывалась, но ничем еще не обернулась. То есть лик ее уже где-то светился в тумане, а зад, которым она, собственно, и обернулась так скоро,- даже не угадывался. Ощущение прекрасных перемен совпадало с пробуждением таинственных желаний и познанием интересных возможностей. До сих пор, проезжая мимо большого белого здания на улице Пятого года, я испытываю прилив ничем не объяснимого счастья. Хотя в том здании работают совсем другие люди, а сказать, что ты когда-то и чем-то был причастен к «Московскому комсомольцу» - сегодня равносильно признанию в стыдной болезни. Но ведь это был другой «Московский комсомолец», дохинштейновская эра. Господи, какая была фантастическая газета - и какие люди в ней работали! Оно, конечно, верно, что вся современная журналистика выросла из «Коммерсанта» начала девяностых, а тот в свою очередь - из яковлевских «Московских новостей». Но те «Новости» в значительной степени выросли именно из «Комсомольца» черненковских времен - газеты, которая стебалась уже напропалую. Там работали все звезды, а впоследствии и магнаты будущей отечественной журналистики, и особенно там выделялись Андрей Васильев (ныне руководитель ИД «Коммерсант») и его друг Андрей Орлов. Васильев и Орлов вместе учились в каком-то техническом вузе, чуть ли не в ИХМе. И написали материал в газету - письмом, самотеком. И его напечатали. В результате оба они пришли туда работать. Васильев лучше всех писал, этого не отрицали, кажется, даже монстры вроде Аронова и Новоженова. Орлов писал гораздо меньше. Я его и не помню пишущим. Васильев иногда правил мои тексты (противное слово «заметка» вызывает у меня почти такую же идиосинкразию, как у поколения девяностых - не менее противное уголовное слово «статья»). Орлов просто посылал меня за портвейном. За портвейном я бегал довольно быстро, поэтому в редакции меня ценили. Еще я бегал на всякие мероприятия, на которых Васильева с Орловым могло и вырвать с похмелья. Наприм