чах запретить»[90].
В походных условиях реквизиции, а то и мародёрство, были явлением обычным, тем более что солдат и казаков не особо интересовало, кому принадлежат бараны. Что же касается «ясырей», то есть пленных, захваченных кавказцами в набегах, в большинстве случаев женщин и детей, то армия отказывалась вернуть их (особенно христиан) назад в рабство, что их бывшие хозяева воспринимали как «великие обиды». «За взятую у вас на войска наши скотину деньги по достоинству вам заплачены, — объясняла царская грамота шамхалу от 30 августа 1722 года, — а что вы просили заплатить за взятых у нас невольников христиан, и которые из оных христиан взяты в плен от людей владения вашего, за тех платить не надлежит, ибо оные, будучи у них в неволе, на них работали, буде же из тех христиан есть такие, что оных люди ваши купили, и о тех надлежит вам прислать ко двору нашему обстоятельное известие и имянные росписи, сколько числом оных взято и где и от кого оные куплены и за какую кто порознь цену куплен»[91].
Самым же страшным «неприятелем» оказались непривычные природные условия и «вредительный» климат. Судя по итоговым рапортам командиров[92], именно эти причины вызвали наибольшие потери в войсках (см. табл.).
Мы полагаем, что в общую численность регулярных войск (28 510 человек) включена не только пехота, но и драгуны. К исходу кампании больные составили 21 %, а «помершие» — 9 %. Из вышедших в поход 1719 солдат и офицеров Преображенского полка умерло 138 человек и ещё двое пропали без вести[93]; таким образом, только в этой элитной части безвозвратные потери составили 8 % — и это при отсутствии реальных боевых действий. Наименьший урон понесли донские казаки: 47 человек «побитыми» и 32 умершими[94]. Потери среди прочих нерегулярных частей нам неизвестны.
Г.С. Кропотов, с частью конницы отправленный в обратный путь посуху, 8 октября доносил: провианта на дорогу до Астрахани получил очень мало; среди лошадей падёж, и он вынужден был оставить больных и часть амуниции в городке Курдюкове на Тереке. 16 октября он сообщал, что еды осталось на сутки, а 19-го со стоянки на реке Куме — что «лошеди стали», а люди от голода «безвременно помрут», если провиант не будет доставлен немедленно. В итоге к декабрю 1722 года 850 из 6 075 вернувшихся из похода драгунов были больны; конница потеряла почти всех лошадей — годных осталось лишь 956 голов[95]. Согласно донесению генерал-адмирала Ф.М. Апраксина, с начала похода до 1 января 1723 года драгунские полки потеряли 944 человека. Короткая экспедиция обошлась армии не менее чем в 3–3,5 тысячи умерших (с учётом того, что часть больных скончалась после похода). Не хватало врачей и лекарств; на требование Военной коллегии выслать к армии четырёх лекарей и десять «лекарских подмастерьев» Медицинская канцелярия ответила 1 января 1723 года: в войска откомандированы два лекаря, а больше «отправить вскоре некого», а для определения новых врачей надо писать в «немецкие земли»[96].
Однако, несмотря на вышеперечисленные осложнения, император считал необходимым продолжить поход. 25 октября последовали его указы: Румянцеву надлежало построить к весне следующего года 15 гекботов в Казани, а Юсупову — столько же в Нижнем Новгороде[97]. Полковник А.И. Тараканов должен был закупить у калмыков и в «низовых городах» восемь тысяч лошадей; губернатор Волынский — приобрести две тысячи верблюдов, тысячу быков и 500 арб и заготовить лес для строительства крепости Святого Креста; резидент в Иране Аврамов — срочно доставить в Россию шахского посла для заключения договора. Для эффективных действий необходимо было иметь на Каспийском море большее количество кораблей, строить крепости с пристанями и продовольственными складами и действовать не многотысячной армией, а отдельными отрядами одновременно в нескольких местах. Так отныне и будут поступать российские военачальники.
4 ноября 1722 года Пётр в Астрахани дал М.А. Матюшкину инструкции о продолжении кампании будущей весной: заготовить «магазины» для снабжения двадцатитысячной армии в крепости Святого Креста и Дербенте на два месяца, а в не взятом ещё Баку — на год; последнее указывает на то, что Баку должен был стать главной операционной базой действий в Закавказье в 1723 году. В этих же пунктах требовалось открыть лазареты на семь тысяч больных и раненых — Пётр I явно предполагал в будущей кампании большие потери. По весне драгунские полки и пехота с казаками вновь направлялись на строительство крепости Святого Креста, причём драгунам на этот раз предстояло зимовать уже непосредственно в крепости или на берегах Терека, казаков же следовало известить, что они не будут отпущены домой, пока не «отделают» крепость.
Главной же задачей командующего было «при самом вскрытии льду» двигаться на Баку с двухтысячным десантом и «конечно тот город достать, яко ключ всего нашего дела». Пётр, помня о ехидном ответе бакинцев, полученном им в Дербенте, указал: «Ежели без противления сдадутся, отпустить со всеми пожитки их, кроме пошлин шаховых, которыя у них взять надлежит за те лета, за которыя они не посылали, а делили между себя. Буде же не пожелают выйтить, то однакож велеть им, дав некоторый срок, объявя ту причину, что их оставить не надлежит, понеже в последнем письме чрез Лунина посмеятельно ответ и лживо учинили и доброхотством, так как Дербентцы, не отдались, и так верить им невозможно; а оставить только тех, которые знают все зборы, также ходят за виноградом и прочее, что нужда требует». При попытке сопротивления горожан надлежало выселять без оружия, а в случае штурма отправить всех уцелевших жителей в Астрахань и «разделить по себе» их имущество. Драгунам же и Дербентскому гарнизону предстояли летние экспедиции во владения уцмия «и всех противных» и строительство ещё одной крепости под Дербентом для пресечения «коммуникаций… усмею и прочим с Дауд Беком». Отдав эти указания, царь выехал из Астрахани в Москву. В дороге под Царицыном он распорядился отправить ранней весной в Дагестан десять тысяч украинских казаков.
В Астрахани Пётр узнал о крушении персидской монархии. Прибывший в июле 1723 года из Казвина в занятый русскими войсками Решт «грузинец Осип Абесаламани» был свидетелем того, как осаждавшие Исфахан афганцы за семь месяцев довели жителей до «великого голода» и даже людоедства. Старый шах Султан Хусейн обещал афганскому предводителю Махмуду миллион туманов, город Мешхед с округом и свою дочь в жёны — но завоеватель требовал всё его государство. 12 октября 1722 года павший духом шах приехал в лагерь противника и вручил ему корону, кинжал, саблю и прочие знаки царского достоинства со словами: «Отдаю тебе свой престол и царство». Через два дня Махмуд вступил в город по драгоценной парче, устилавшей улицы. Бывшего шаха поместили под стражу; победитель милостиво оставил ему трёх жён — остальных забрал себе, а дочерей Султан Хусейна выдал замуж за своих приближённых[98].
Третий сын шаха Тахмасп сумел выбраться из Исфахана; он скитался по северным провинциям страны и наконец обосновался в Казвине. Здесь его и застал в августе 1722 года Аврамов. Он доложил Петру, что передал Тахмаспу предложение о союзе, однако просить об уступке провинций не рискнул: восемнадцатилетний принц «молод и ни х каким делам не заобыкновен», а его окружение исполнено «замерзелой спеси и гордости». На второй аудиенции принц милостиво согласился отправить в Россию своего представителя Измаил-бека, который при встрече со слезами на глазах говорил Аврамову: «Вера наша и закон вконец пропадают, а у наших господ лжи и спеси не умаляется»[99]. В октябре Тахмасп провозгласил себя шахом. Но у нового правителя не было ни денег, ни армии, и при приближении афганского войска он, бросив «пожитки», бежал в Тебриз, а потом в Ардебиль.
Утром 18 декабря император торжественно вступил в Первопрестольную через триумфальные ворота. Шествие открывали гвардейцы «в новых мундирах, в касках, обвитых цветами, с обнажёнными шпагами и при громкой музыке. За ними ехали, верхом же, разные генералы и другие кавалеры, все в великолепнейших костюмах. Затем следовали придворные литаврщики и трубачи, за которыми шёл офицер, нёсший на большом серебряном блюде и красной бархатной подушке серебряный ключ, который был вынесен навстречу его величеству императору из Дербента, изъявившего тем свою покорность. После того ехал сам государь, верхом, в обыкновенном зелёном, обшитом галунами мундире полковника гвардии, в небольшом чёрном парике (по причине «невыносимых жаров» в Персии он принуждён был остричь себе волосы) и шляпе, обложенной галуном, с обнажённою шпагою в руке. Позади его ехало верхом ещё довольно много офицеров и кавалеров. Наконец, несколько эскадронов драгун заключали процессию. В это время звонили во все колокола, палили из пушек и раздавались радостные восклицания многих тысяч народа и верноподданных»[100].
В Петербурге сенаторы «за здравие Петра Великого, вступившего на стези Александра Великого, всерадостно пили». Феофан Прокопович откликнулся на победу речью, в которой обыграл этимологию имени Петра: «каменный» царь покорил «челюсти Кавказские» овладел «вратами железными» и отворил России дверь «в полуденныя страны».
Менее торжественно подводились иные итоги. 19 декабря Штатс-контор-коллегия доложила Сенату, что расходы на провиант составили 320 048 рублей, а перед тем назвали сумму чрезвычайных расходов по Адмиралтейству — 323 057 рублей (если не вся она, то как минимум значительная её часть была связана с подготовкой похода на Каспий). Позднее, в 1731 году, Военная коллегия подсчитала, что на жалованье, артиллерию, амуницию, покупку судов и прочих припасов (за исключением провианта) для похода 1722 года было истрачено 681 574 рубля