- Сегодня не надо, - сказала она,-а завтра... Неужели к утру напишешь?
- Но ты же все равно ничего не теряешь,- резонно заметил я.
- Ну да, ты прав.. Ну что ж, дерзай.
И я дерзнул. Не только в надежде удержаться на работе и убедить в чем-то Лейбсона!. Мне было важно доказать самому себе, что не зря я взялся вообще за перо, что люди, не принявшие меня в литературный институт и отвергавшие мои стихи в журналах, не правы, я не графоман, я поэт и могу работать в этом жанре на достаточно высоком профессиональном уровне.
Утром следующего дня я принес обещанный текст и пока Наташа читала сле-дил за ее реакцией со страхом. А реакции никакой не было. Она читала текст словно проходную газетную заметку, без всякого выражения. А потом придвину-ла к себе телефон и набрала номер:
-Оскар Борисович, у меня для вас есть потрясающий текст.. Пишите: "Заправ-лены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз мар-шрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырна-дцать минут". Записали? Диктую припев: Я верю, друзья караваны ракет помчат нас вперед от звезды до звезды..." Что? Рифма? У вас, Оскар Борисович, испор-ченное воображение. Наши слушатели люди чистые, им такое и в голову не при-дет. "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы", Оскар Бо-рисович, следы, а не то, что вы думаете.
Оскар Борисович Фельцман был уже очень известный к тому времени компо-зитор, автор шлягеров, распеваемых в кино, на улицах, в поездах и ресторанах. Неужели он в самом деле напишет музыку и превратит мои, слова в настоящую песню? Я настолько привык к неудачам, что еще одну принял бы со смирением...
К концу дня Фельцман позвонил: музыка готова, кто будет петь? Я сказал: Предложите Бернесу.
Бернеса не нашли, нашли Владимира Трошина. Песню записали на пленку, пустили в эфир и она сразу стала знаменитой.
Мое материальное положение резко переменилось.
Я потом имел повод шутить, что денежная реформа 1961 года, когда стоимость рубля возросла в десять раз, меня никак не коснулась. Я как зарабатывал пятьсот-шестьсот рублей до реформы, так продолжал зарабатывать и после нее. А по-том и побольше.
Стремительный рост моего материального благополучия на нашей кухне не-замеченным не остался.
- Интересно,- говорила Полина Степановна, обращаясь к своей постоянной аудитории,-как люди исхитряются на одну зарплату столько всего покупать. Ну пусть он даже сто пятьдесят получает. Так все равно ж столько не купишь. А он себе пальто купил, жене пальто купил, вчерась телевизер пронес, как сундук.
Когда же я купил и для начала поставил в коридоре смазанный тавотом мото-цикл (впрочем довольно скромный -"ковровец"), Полина Степановна замолчала и пренебрегать мною уже не решалась. Наоборот, при каждом моем появлении заискивающе улыбалась и торопилась поздороваться первой. И другие соседи тоже, воспринимая меня теперь как большого начальника, вели себя не без подо-бострастия, 0со6енно,если моему отражению удавалось мелькнуть в телевизоре. Когда я (обычно поздно и в некотором подпитии) возвращался домой и шел по нашему длинному коридору, двери на моем пути поочередно приоткрывались и из них шелестело почтительное "здравствуйте". А я, не замедляя движения, ки-вал налево и направо и отвечал:
-... ссте, ...ссте, ..с,сте.
И так было до самого того момента, когда в газете "Известия" появилась раз-громная статья по поводу моей повести "Хочу быть честным". Статья называлась "Точка и кочка зрения". Она была подписана каким-то инженером из города Горького, но соседи правильно поняли (все-таки советские были люди), что эта-кие статьи простые инженеры, по своей воле не пишут, а значит, есть определен-ному указание сверху. Статья была внимательно прочтена и всесторонне обсуж-дена. Итог обсуждению подвела Полина Степановна.
- Ничего, - сказала она с таким чувством, словно мой ошеломительный и неза-конный успех приносил лично ей крупные неприятности. - Ничего. Скоро Хру-щев погонит его из писателей.
Но времена, как мы помним, были либеральные, оттепель, меня из писателей пока еще не погнали ( через десять лет еще как погонят!), моя фамилия где-то продолжала мелькать. Полина Степановна примирилась с суровой реальностью, и однажды, приблизившись ко мне в коридоре, утешила:
- Ничего. Хрущев тоже напустился на Жукова. И что? Ничего. Хрущев злобит-ся, а тот себе ходит, покряхтывает, попердывает, живет..
Но это она мне скажет года через четыре после описываемых событий, а тогда, осенью 1960 года, у меня все шло хорошо. Можно сказать был год сплошного везения. В сентябре я написал первую песню, стал очень хорошо зарабатывать и тогда же в "Новом мире" у меня приняли (и можно сказать, "на ура") мою пер-вую повесть "Мы здесь живем". На радио я уже не боялся, что меня выгонят с работы, к своим редакторским обязанностям относился чем дальше, тем безот-ветственней и по существу скоро вообще от исполнения их отказался. Я писал тексты песен и в этом качестве оказался очень удобным кадром. Любой редактор нашего отдела, со-ставляя ту или иную программу, мог всегда заказать мне песню на нужную ему тему и мог не сомневаться, что она будет готова в нужный срок. Если надо зав-тра. Если надо, даже сегодня. В день, когда был запущен в космос Юрий Гага-рин, мне позвонили через несколько минут после старта. Когда Гагарин спустя девяносто минут вернулся на землю, Оскар Фельцман уже писал музыку к моим словам, по-свя-щенным этому событию.
Я проработал на радио около полугода и за это время написал десятка четыре песен. Были среди них однодневки, были и широко известные. Но сам я, едва на-чав работать в этом жанре, сразу же потерял к нему интерес. Я доказал себе, что могу писать и так, и теперь меня волновало другое.
Однако история моей "космической" песни на этом не кончилась. Несмотря на то, что она действительно очень быстро стала популярной и скоро ее стали даже называть "Гимном космонавтов", многие люди продолжали ее редактировать и переделывать. С самого начала один редактор заменил в песне эпитет, вместо "планета голубая" написал "планета дорогая". На вопрос, почему он это сде-лал, он сухо ответил, что так лучше. Потом мне позвонили из музыкальной редак-ции.
- Владимир Николаевич, мы хотим вашу песню про космонавтов записать на плас-тинку.
- Очень хорошо, - сказал я. - Давно пора.
- Но у нас к тексту есть одна претензия. Там у вас написано: "На пыльных тро-пинках далеких планет останутся наши следы". Почему эти тропинки пыльные?
- Видите ли, - взялся я объяснять. - На этих планетах дворников нет, а пыль оседает. Космическая пыль.
- Ну да. Может быть, оно и так, но вы как-то этим снижаете романтический об-раз. Давайте лучше напишем "на новых тропинках"
- Нет, - возразил я. - Это никак не годится. На новых можно написать, только если имеется в виду, что там еще были и старые. - Ну хорошо, тогда напишите "на первых тропинках". - Не напишу я "на первых тропинках". - Почему?
- Потому что на пыльных тропинках это хорошо, а на первых это никак. Совет-ские редакторы удивляли меня всегда не своей политической бдительно-стью, а способностью находить в тексте и убирать из него как раз те слова, строки и аб-зацы, которые делают его выразительным.
Я отказался менять эпитет, музыкальная редакция отказалась издавать пла-стин-ку. Но потом, летом 1962 года, песню дуэтом спели в космосе космонавты Нико-лаев и Попович. А Никита Сергеевич Хрущев устроил им грандиозную встречу и, размахивая руками, прочитал с выражением с трибуны Мавзолея:
- На пыльных тропинках далеких планет 0станут...- Тут он запнулся, подумал и исправил ударение: -Останутся наши следы.
Быть процитированным советским вождем - это больше, чем получить са-мую высокую премию.
Вокруг песни и ее авторов начался ажиотаж. "Правда" напечатала песню в двух номерах подряд. Сначала красным шрифтом в вечернем экстренном выпус-ке и затем будничным черным шрифтом в утреннем номере. После этого мне по-звонила та же дама из музыкальной редакции: - Владимир Николаевич, мы не-медленно выпускаем вашу пластинку.
- Что значит немедленно выпускаем?- сказал я.-А вы спросили разрешения у автора?
-А вы можете не разрешить?-удивилась она.
- Нет, почему же. Я разрешаю, но у меня есть поправка.
- Какая поправка?- спросила она настороженно. - Небольшая,- сказал я.-Там есть строчки насчет пыльных тропинок, так я бы хотел их как-нибудь пере-делать.
- Вы смеетесь! - закричала она.- Вы знаете, кто цитировал эти строки?
-Я знаю, кто их цитировал. Но я тоже знаю, кто их написал. Так вот написав-шему кажется...
Конечно, я над ней издевался. Но поиздевавшись, разумеется, уступил.
Пластинка была выпущена, но покушения на текст на этом не кончились После встречи на Красной площади и в Кремле Николаеву и Поповичу было устроено чествование и на телевидении. Героев приветствовала голпа, состоявшая из так называемых передовиков производства, артистов, воен- иых, поэтов, композиторов и секретаря Чувашского (Николаев - чуваш) обкома КПСС. Космонавты совсем ошалели от свалившихся на них почестей. Но вели себя по-разному. Николаев как будто даже стеснялся, а Попович. В упоении славой выпячивал грудь, принимал импозантные позы и строил глаз-ки актрисе Алле Ларионовой. А когда Владимир Трошин спел теперь уже спе-циально для них песню пыльных тропинках, он решил показать, что и в этом де-ле тоже кое-что понимает.
-Вот у вас там поется "закурим перед стартом", - сказал он, - а мы, космонав-ты, не курим.
-Это мы исправим! - закричал кто-то.
И исправили.
Хотя я доказывал исправителям, что писал вовсе не о Поповиче, который до пыльных тропинок не долетел, а о космонавтах отдаленного будущего, для кого полеты в космос станут делом обычным, будничным. Покурил, растоптал окурок, полетел. Тут уж меня никто не послушал, потому что космонавты тогда заживо причислялись к лику святых. Их критиковать было нельзя, а они могли себе по-зволить многое, в том числе, естественно, могли и сколько угодно вмешиваться в литературу и давать указания .авторам, что, впрочем, позволялось делать всем. кому ни лень- партийным .функцио