Об авторе
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов.
Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
Я хорошо знаком с творчеством Виктора Харченко, с его жизнью, и должен сказать, что лучшего пути в литературу, чем тот, который он избрал, кажется, просто не бывает. Перед тем, как отважиться писать, автор прошел для своего возраста завидно большой и разнообразный трудовой путь. Он работал егерем в заповедниках, где сблизился с природой, откуда он вынес глубокую любовь ко всему живому; работал на Севере в бригадах рыбаков, бурильщиков и такелажников, в геологических партиях.
Когда читаешь его рассказы, чувствуешь многое повидавшего человека, побывавшего во многих местах Севера и Юга, в трудных и суровых, но сохранившего, может быть, воспитавшего в себе удивительную человечность, нежную душу, которая отзывается на человеческую боль, на зов слабого о помощи, на голос живой природы.
Возьмите любой рассказ, хотя бы о маленьком песце Фимке или о бездомной собаке Цезаре, что нашла своего хозяина, вы просто никуда не денетесь от омывающей вас любви к живому, от щедрости души и тепла человеческого сердца.
Я глубоко верю в то, что эта первая книга молодого писателя откроет нашей литературе еще одно имя, самобытное, свежее, вполне самостоятельное и определенное в своих художнических исканиях и в своих уже добытых результатах.
Лесной сторож
Пустошка — это дальний сенокос. Туда добираться нужно полдня. А лесник Касьян там каждый год косит, несмотря на пожилой возраст. И стожки ставит из духовитого сена, будто хлебные караваи на лесной поляне печет. Они у него хлебом-то и пахнут, эти стожки.
Сколько раз председатель предлагал Касьяну сенокос возле деревни. Потеснил бы других, если надо. Но лесник не соглашается. И корова его Варька, между прочим, тоже. Она другого сена не ест. Ей с Пустошки подавай. Так что председатель махнул на Касьяна и его привередливую корову рукой. Правда, всегда помогает с вывозкой. Назначил он Федьку, молодого тракториста. А тот любознательный. Спрашивает:
— А почему у тебя, дядя Касьян, такое духовитое сено? И мышами никогда не поедено?
— А сторож у меня на Пустошке! — ответил Касьян хитровато. — Вот у него и надо спросить насчет мышей…
— Кто у тебя там? — изумился Федька.
— Приезжай, поглядим. Заодно и сено вывезем! — бодро сказал Касьян.
Федька, конечно, знал, что дядя Касьян — чудак. Лесной человек, понятно, отличается от обыкновенного. Его и не сразу поймешь… Но за какие деньги нужно караулить посреди дальнего леса чужое сено? Да и от кого? От мышей!
Ехали в лесную глухомань на тракторе. Федька молчит, рычагами ворочает, думает про себя что-то. И Касьян молчит, глядя через дрожащее стекло кабины на лес. И кажется, кивают ему сосенки и знакомые березки… Белая борода Касьяна будто комок снега. Только не тает этот снег в теплой кабине.
«Старый совсем стал Касьян, — думает про себя Федя. — И сдалась ему эта Пустошка!»
Когда подъехали к лесной поляне, Касьян попросил остановить трактор. Он молодо соскочил на снег, подошел к стожку, весело похлопал рукавицами одна о другую, вызывая кого-то. Федька тоже вышел из кабины и глядит, что дальше будет. А дальше — как выпрыгнет что-то белое, стремительное. Сверкнуло электрической искрой и пошло скакать по тулупу лесника. Как дух какой-нибудь! А потом в рукав Касьянов нырнуло, будто в шерстяную нору.
— Кто эт-то-то? — спросил Федька, заикаясь от волнения и прижимаясь к мошной гусенице трактора. Ничего подобного он, понятно, никогда еще не видел.
— Да караульный мой — горностаюшка! — ответил ему Касьян, улыбаясь сквозь бороду. А в рукаве лесника сверкнули будто две изумрудины. И Федя рассмотрел зеленоглазую мордочку зверька.
— Дядя Касьян! А как ты его приручил — ведь он как электрический, дикий зверь? — спросил Федя, опомнившись.
— Да спас я его, — отвечал Касьян. — Вот там мой тулуп лежал. А сам я сено метал на сани. Только гляжу: филин, злая птица, над моим тулупом кружится. Шуганул я его немедленно! Улетел он, а я думаю: зачем филину мой тулуп? Зачем кружил? Подхожу, а в рукаве горностаюшка схоронился. Ему филин весь бок когтями просадил… Ну, горностаюшку я домой взял. Молоком Варькиным отпоил… А потом обратно на Пустошку отвез. Так он у меня и живет после того…
— Не зря ты его спас, дядя Касьян! — сказал Федя, ласково глядя на зверька, что высунулся из рукава лесника, совсем не опасаясь тракториста.
— Ох, не зря! — сказал и дядя Касьян. — Он всем мышам здесь делает перевод. Почему и сено на Пустошке всегда чистое и духовитое…
— Такому сторожу можно доверить сено! — подтвердил Федя.
Бережно опустил дядя Касьян своего сторожа на стог, и пропал зверек, будто растворился в сене. Для него любая мышиная щелка — проходной двор.
Вот дядя Касьян придумал! Это же ни у кого в колхозе такого сторожа нет. Поэтому и сено не такое духовитое. Уж Федька знает в сене толк. Он, несмотря на молодость, уже два года стаскивает стожки к ферме. А вот только пустошкинское так пахнет…
Погрузили сено на сани. А один стожок на отшибе оставили нетронутым. Это чтобы в нем горностаюшка жил и над мышами пустошкинскими немногочисленными царил. И чтобы ему было где укрыться, если филин, злая птица, прилетит…
Марья Андреевна
— Мужа моего Прохора Михайловича убили браконьеры. Он застал их с лосем. Они уже стали мясо по мешкам делить, а тут он вышел и закричал:
— Что вы сделали? Вы же советские люди!
Он бесстрашный был. Ничего не боялся. Те сначала испугались, а потом видят, что он один, а их четверо, — и убили. Народу на Вялье летом много. Свидетели были. Нашли их быстро… После суда над ними стала я думать, как мне жить дальше. Предлагали бригадиром в совхоз. Но до совхозной конторы — восемь километров через лес и мох. Дочки, Наташа и Павлина, в город звали. Обе техникум заканчивали. Их в аэропорт брали по распределению. Говорят — мама, мы и тебя пристроим в аэропорту, хоть буфетчицей, хоть кассиром, ты же считать умеешь. А тут приехал старший охотовед Михаил Самодумов, говорит:
— Оставайся на кордоне, Марья Андреевна… Куда тебе срываться? Подумай сама, где я материально ответственного человека найду? А на мне ответственность — лодочная станция. К нам рыболовы завсегда приезжают. Я им лодки выдаю, постельное белье…
— Кого-нибудь городского возьмите, — говорю.
— Взять-то можно, — отвечает. — Только веры у меня к ним нет. То с квитанциями начнут химичить, то лодки поразбивают, ондатру изведут… А к тебе все привыкли. Живи и работай егершей…
— А как же ружье? Я боюсь его в руки брать…
— Можешь не брать, — говорит. — Так охраняй. А мы тебе будем помогать…
Я и согласилась. Да и куда ехать? У нас же корова Катька, пяток овец, куры… Видал какие? Лилипутки. Порода такая. Называют их еще корольками. Толку от них мало. Яйца мелкие, с кулачок. Но красивые куры! Прохор Михайлович их очень любил. Как живые самоцветы! Да? Такое у нас хозяйство. В аэропорт не повезешь… А тут мне сон приснился: будто летаю я над озером, опускаюсь на зеленые берега… Поняла я, что это душа моя отдыхает. А где еще найдешь работу, чтобы душа отдыхала. Поэтому я и согласилась…
А вот моему Прохору Михайловичу другое снилось перед тем последним обходом. Снились ему люди. Сидели они у костра и о чем-то быстро говорили. А лица у них невзаправдашние были — из газетных кусков. Будто газету порвали, и из кусков поделали лица.
Он мне рассказывал — я прямо обомлела. Не к добру такое во сне видеть. Вот так и вышло — убили его. На суде выяснилось, что те — грамотные все были. Один начальником гаража работал, другой в райпо, двое последних тоже начальники. А на озере они давно куролесили. Да к тому же пьяные были. Жалко им стало с лосем расставаться и штраф платить. Так бы за лося заплатили, а теперь за моего Прохора…
Так и осталась я без мужа. Всю работу на себя приняла. Летом особенно тяжело. Много на Вялье приезжает… Валом валят. Но порядок у меня, конечно, строгий. И с квитанциями и лодками, и с охраной… Озеро мне помогает оберегать Самодумов и молодые ребята из города. Они с рейдами приезжают, в обходы ходят. Их браконьеры боятся… А любой рыболов, которому я лодку даю, знает, где костер разводить, где дрова рубить, какие снасти можно ставить… Самодумов мне говорит: «Подожди, Андреевна! На Вялье собираются сделать заказник республиканского значения. Только научным работникам и егерям будешь постели выдавать».
Ну, заказник так заказник. Об этом давно толкуют. На озере водится черная ондатра. Обычная — рыженькая, а эта — смоль. Ондатровые шкурки под соболиные на фабрике выделывают… Ценный сорт. Этой ценной ондатре отдыхающие, конечно, мешали. А зимой вот что вышло. Кабаны поели ондатровые хатки. Не все, но достаточно погубили. Ондатре куда деваться? Потом ушли кабаны, оставили недоеденные хатки… Конечно, ондатра не только в хатках жила. Была береговая — та в норах сохранилась…
Пятнадцатого апреля я пошла в обход по берегу озера, поглядеть на ондатру. Закраинцы синели водой. Плескалась на икромете щука… У щуки икромет интересно проходит. Стоит самка-икрянка у травы, пускает икру. А вокруг — гоноки, щучьи мужья. Они на бок ложатся и льют из себя молоки. Нежнее этого ничего на свете нет, когда гоноки на бок ложатся… И вода от молок — белая! Эх, думаю, видел бы Прохор Михайлович! Он завсегда ходил смотреть на щучий икромет. Радовался жизни, тому, что на Вялье пришла весна…
И ондатра в промоинах была. У нее гон шел. Поплавают, а потом выберутся на льдину и ну пищать, ну толкаться… Среди рыженьких и смоляная ондатра попадалась. Значит, сохранилась… Очень я радовалась. Мне ондатра нравилась завсегда. Зверьки маленьких ребятишек напоминают. Такие повадки. Когда ондатра плывет, то видно, как она пальчики растопыривает… Чудно так!