— Тетенька, как ты думаешь, можно ли за один раз съесть буханку хлеба?
Этим вопросом Юрка прервал теткино следствие; она тотчас же достала из печи чугунок.
Крапива со щавелем, первая весенняя еда, была очень вкусной, и Юрка уплетал ее с охотой, громко причмокивая и шмыгая носом. Во время еды Юрка сказал, что он домой не пойдет.
— Нет, Юрочка, так нельзя. Дома не знают, где ты, и будут тревожиться.
— А меня бить будут.
— Ну, не бойся: я пойду с тобой. Посиди немного, пока я управлюсь.
Тетка наводила порядок в хате, заканчивая свой трудовой женский день, и изредка перебрасывалась словечком с мальчиком.
Съев полмиски крапивы, Юрка совсем повеселел. Эта еда словно опьянила его и развязала ему язык, который и без того не очень крепко был привязан.
— Ну, теперь признавайся, что ты сделал? — спросила тетка.
— Жбан опрокинул с молоком.
— Зачем же было проказничать?
— Я искал хлеба — есть хотелось.
Но все это теперь уже мало занимало Юрку, и мысли его шли совсем в другом направлении, поэтому он и сказал:
— Вот когда я буду хозяином, обязательно поставлю хату на том пригорке, где растет сосенка, а ты, тетка, придешь ко мне в гости… и мама, может быть, придет, — переменив тон и глядя куда-то вдаль, говорил, как бы сам с собой, Юрка. — Тетя! Мама ведь умерла?
— Что, детка? — недослышала тетка.
— Мама умерла?
— Умерла, котик, — вздохнула она. И, помолчав, сказала: — Ну, теперь идем домой.
Сердце Юрки больно сжалось, как только тетка сказала ему про дом.
Уже смеркалось, когда они вошли во двор. Юрка крепко уцепился рукой за теткину юбку и переступил порог отцовской хаты.
— Добрый вечер! — сказала тетка.
— Добрый вечер!
— Ты где таскаешься, негодник? — спросил отец Юрку.
— Не кричи на него, Семка: он и так дрожит весь, как осина.
— Дрожит! — подхватила мачеха. — Небось знает, когда дрожать… Или тебе есть нечего, что ты везде лазишь? — обратилась мачеха к Юрке. — Ну скажи, не даю тебе есть? Хлеба жалею? Чего молчишь?
— А что он тебе будет говорить? — снова заступилась тетка. — Известно, дитя. Захочется есть, ну и пойдет шнырять. Но он больше не будет делать этого. Не будешь, Юрка, лазить где не нужно? — спросила тетка.
Юрка сразу почувствовал, что самое страшное уже миновало, и настолько осмелел, что выпустил теткину юбку и твердо проговорил:
— Не буду.
— Ну, вот видите: парень сам говорит, что будет послушным.
Одним словом, тетка делала все, что от нее зависело, чтобы примирить родителей с Юркой, и домой пошла только тогда, когда вполне убедилась, что главная их злость прошла. Правда, мачеха еще долго бубнила и грозила Юрке, что пусть только он попадется ей в руки — она надолго отобьет у него охоту переворачивать жбаны; говорила о том, какой плохой парень Юрка, не умеет ценить свою мачеху, а она смотрит за ним даже больше, чем за своей собственной маленькой Доротой: и обмывает его, и обшивает, и кормит, и чего только не делает для него. Если бы не она, Юрку давно бы съели вши.
Юрка молчал и только удивлялся, слушая, как крепко заботится о нем мачеха, и ушам своим не верил. Неужто он такой плохой? Ох ты, ох! Его так любят, так за ним ухаживают, а он жбаны опрокидывает. Но если его любят, то с какой же радости трещит его чуб? Почему же по его голове, как по бубну, лупит рука мачехи? А что сказать про… Э, да что там говорить, лучше не вспоминать об этом! Юрка только почесался и поплелся в свой уголок. Поправив постель, он свернулся калачиком, прижал голову к коленкам и скоро уснул.
Намучившись и нагоревавшись за день, Юрка спал крепко, но это не помешало ему увидеть во сне такие чудеса, что, если описать их, получилась бы целая книжка. И чего только ему не снилось! Видел он свой милый пригорок и сосенку на этом пригорке. Там он стоял, а вокруг было так хорошо, так славно, что ничего не хотелось, ни о чем не думалось, только душа радовалась и в сердце что-то пело.
Детские годы Юрки были безрадостными и бесприютными: их не согревала ласка матери. И в кругу других детей, своих сверстников, не мог найти он радости и общих интересов.
Не раз, бывало, в воскресенье вечером, когда родители возвращались с базара, накупив своим детям и обновок и разных гостинцев, с завистью поглядывал Юрка на радость товарищей, стоя в стороне от них, так как и дети делятся гостинцами только с теми, от кого сами могут получить их. По этой причине Юрка перестал водить компанию со своими товарищами и вынужден был играть сам с собой. Но и поиграть бедному мальчику было некогда: надо было нянчить маленькую Дороту, и каждую забаву, игру приходилось покупать ценой толчков и подзатыльников.
Юрка рос заброшенным мальчиком, а если ему и выпадали светлые минуты в жизни, за них он должен был сказать спасибо своей тетке Тарэсе. Правда, тетка была бедная, ей самой не хватало хлеба, но все же она делала все, что могла, чтобы хоть как-нибудь облегчить судьбу своего племянника. Из-за него она поссорилась с мачехой Юрки и со своим братом, его отцом, и перестала заходить к ним в хату. В праздничные дни тетка иногда брала Юрку с собой в лес собирать разные целебные травы — она была немного лекаркой. Эти прогулки в лес были для Юрки настоящим праздником. Пока дойдут до леса, наговорятся вдоволь. А Юрку многое интересовало. Тетка объясняла как могла разные явления окружающего мира и не раз говорила Юрке:
— Вырастешь, бог даст, будешь обязательно ученым, самое меньшее — учителем будешь.
В лесу тетка рассказывала ему, какое зелье для какой надобности служит, от какой болезни или раны помогает та или другая трава, и познакомила Юрку с разными цветами: язвенником, горлянкой, румянкой, чебрецом, лесной мятой, с кореньями диких растений, которыми прежде питались люди, с дудником и со многими другими растениями. А заболят ноги, усядутся они отдохнуть и немного поесть.
Тетка Тарэса была для Юрки защитой, опорой. Кроме того, у Юрки был свой, особый мир, который находился в нем самом. То был мир образов, чувств и разных мыслей, где он был полным хозяином. Любил также Юрка размышлять наедине с самим собой, забравшись куда-нибудь, где его никто не мог потревожить. Таким местом был теперь пригорок, а сосенка стала его лучшим другом. Словно вор, пробирался Юрка из дома, прячась от мачехи и от людей, тихонько брел межами среди овсов или ячменей на полянку, а оттуда к своему любимому пригорку и другу — сосенке. Залезет порой на сосенку и сидит целыми часами, размышляет. Сосенка, казалось ему, шумела веселей: это она, наверное, говорила ему что-то на своем языке.
Юрка начинал прислушиваться к ее шуму. В эту непонятную людям речь вкладывал Юрка свои мысли, свое сердце и душу и принимал их от сосенки не как творения собственной фантазии, а как подлинные слова деревца и удивлялся. Потом сам начинал рассказывать разные истории, а чтобы еще больше порадовать сосенку, Юрка показывал ей, как блеют овечки, как поет петух, — одним словом, знакомил сосенку с языком разных животных.
— Нет, тетенька, я не выздоровею.
— Да что ты, котик! Полежишь и, даст бог, встанешь. Покажи свою головку.
Юрка повернулся на спину, а тетка положила руку на его лоб.
— Есть жар, но ничего, огурчик ты мой бедненький, выздоровеешь.
Тетка Тарэса присела возле больного и с материнской лаской старалась развлечь его, прогнать недобрые мысли. Но Юрка был спокоен: он знал, что уже не выздоровеет. Тетка, слушая слова маленького племянника и видя его покорность смерти, изнывала от жалости. А может быть, ему и лучше умереть, чем такая сиротская доля?
— Неужто ты, соколик, не хочешь жить, если говоришь, что не выздоровеешь? — спросила тетка.
Она наклонилась над Юркой и начала целовать его, а слезы, как град, полились на лицо мальчика.
— Тетя! Ты плачешь? Ты меня жалеешь?
— Не говори ты, золотце мое, о смерти, не думай о ней: не минет она никого из нас. Тебе еще жить надо, глупенький ты! Вот я тебе целебной травки напарила, той самой, которую мы с тобой, помнишь, собирали в березовом лесу.
Глазки у Юрки повеселели, на губах заблуждала улыбка: ему приятно было вспомнить, как ходили они с теткой собирать травы.
Юрка охотно взял из рук тетки горшочек и напился.
— Вот посмотришь, здоровенький будешь, — любовно сказала тетка.
Юрка от природы был хилый мальчик, а недавно он простудился и заболел. Ухода за ним не было никакого, если не считать того, что время от времени забежит к нему тетка и полечит своими травами. День за днем угасал Юрка, как маленькая керосиновая лампа, которой недостает керосина. В первые дни болезни ему было тяжело. Пока были силы подниматься на ноги, он слонялся хоть по двору. Очень скучал мальчик вначале и без своей сосенки. Если бы имел крылья, кажется, полетел бы туда дышать тем свежим и здоровым воздухом, которого так не хватало здесь. Бывало, когда имел он еще немного сил, поднимется, подойдет к окну. Видит, на улице играют дети, здоровые, веселые, только он, Юрка, как пасынок, выглядывает из душной и тесной хаты. Что чувствовал тогда этот заброшенный ребенок?
— Знаешь, тетка, кого мне еще жалко?
— Кого, рыбка?
— Мне жалко сосенку… Я умру, она будет стоять там одна, и кто-нибудь другой будет слушать ее говор-рассказ…
— Срубили, котик, ту сосенку. Вот уже неделя, как срубили! — горестно проговорила тетка.
— Срубили, срубили? — взволнованно спросил Юрка.
Мальчик замолчал. Потом взял он теткину руку и долго-долго держал ее, приложив к губам, и горячие слезы полились на нее. Через несколько минут Юрка начал бредить, метаться в горячке, в бреду. Вспоминал он и маму, и тетку, и сосенку; даже про жбан сказал что-то мальчик. Немного погодя успокоился и больше не приходил в себя.
За селом на пригорке прибавилась еще могилка. Это похоронили маленького Юрку. Над его могилой стоит крест. Его поставила тетка Тарэса.