В распоряжении Министерства иностранных дел Союза ССР имеется весьма достоверная расписка, свидетельствующая о том, что часть российского золота была действительно передана японскому военному командованию «на хранение» на железнодорожной станции «Маньчжурия».
…После оккупации японцами Маньчжурии в 1931 году руководство остатками армии атамана Семёнова Г. М. принял на себя Второй отдел штаба войск Квантунской армии. Исходя из его директив, офицеры и генералы атамана готовили вооружённые отряды против Советской России. Во Втором отделе штаба сосредоточивалась информация, собранная белой эмиграцией о Советском Союзе. Все расходы по организации шпионажа, диверсий и террора против СССР погашались за счёт средств Квантунской армии, командованию которой была выделена часть золотого запаса бывшей Российской империи, захваченного в годы Гражданской войны в Сибири и укрытого от советского правительства.
…В 1938 году на станции «Оунгари-два» подручные атамана Семёнова Г. М., выполняя указание командиров Квантунской армии, сформировали из русских эмигрантов отряд «Асано» — по имени японского полковника, ведающего в Харбине наёмниками. В годы Второй мировой войны по распоряжению японцев подразделение отщепенцев было развёрнуто в «Русский воинский отряд армии Маньчжоу-Ди-Го»
…По требованию штаба войск Квантунской армии атаман Семёнов Г. М. сформировал Захинганский казачий корпус: пять полков, два отдельных дивизиона, отдельная сотня. Под ружьё были поставлены около шести тысяч казаков, пластунов, артиллеристов. После муштры бывшие белогвардейцы зачислялись в специальные отряды резервистов и получали пособие из японской кассы.
«Бюро по делам русских эмигрантов» в Харбине, кураторство над которым держала японская спецслужба в Маньчжоу-Ди-Го, распорядилось: «Все молодые мужчины из русских эмигрантов в возрасте от 17 до 30 лет должны стать на учёт как военнообязанные».
…Захваченные и обезвреженные агенты харбинского центра дали показания об активном сотрудничестве генералов Семёнова Г. М., Власьевского Л. Ф., Бакшеева А. П., а также главарей враждебной эмиграции Родзаевского К. В., Шепунова Б. Н., Михайлова И. А. и их постоянных пособников Охотина и Ухтомского с японскими спецслужбами.
…В газете «Голос эмигранта» атаман Семёнов Г. М. утверждает: «Нам, русским националистам, нужно проникнуться сознанием ответственности момента и не закрывать глаза на тот факт, что у нас нет другого правильного пути, как только честно и открыто идти с передовыми державами «оси» — Японией и Германией.
…Семёнов Г. М. в кругу близких сослуживцев признавался:
«От японцев в период гражданской войны мною было получено 4 миллиона иен, которые я использовал на нужды белой армии.
В 1931 году, после перехода штаба Квантунской армии из Мукдена в Чаньчунь, я имел беседу с полковником Исимура — начальником разведывательного отдела штаба Квантунской армии — и договорились с ним, что буду поставлять японцам сведения о Советском Союзе. Эта договоренность послужила началом моей разведывательной деятельности в пользу императора Японии.
…С 1942 года, когда связь со штабом Квантунской армии я стал поддерживать через посредство дайренской военной миссии, японцы выплачивали мне регулярно каждый месяц по 1000 иен».
Начальник казачьего отдела штаба атамана Семёнова Г. М. генерал-майор Власьевский Л. Ф. признавался:
«Семёнов и его войска почти полностью финансируются японцами, и мы во всем от них зависимы.
…Я также контактировал с японцами по поводу получения материальной помощи, средств на содержание атаманского двора и личные расходы Семёнова. На эти нужды японцы отпускают ежемесячно 10—15 тысяч золотых иен».
Начальник военной миссии в Дайрене Ясуе Норихиро доносил в штаб:
«Бывшего атамана Семёнова Г. М. я знаю с 1920 года. Ближе познакомился с ним почти двадцать лет спустя, в Дайрене, в японской миссии, куда Семёнов приносил различную информацию. А официально для сотрудничества с миссией Семёнов был привлечён мною в 1939 году. Тогда же Семёнов представил донесение о состоянии подводного флота в районе Владивостока. Было указано количество подводных лодок, их устройство и вооружение…»
Генерал Чугунов закрыл синюю папку. Записки лейтенанта Сидорина показались ему беглыми. Общее направление мысли одобрил. Молодой офицер сосредоточил своё внимание на корыстных побуждениях японцев — ущемить русские интересы в Сибири и на Дальнем Востоке.
— На троечку с плюсом наработал, лейтенант! — Чугунов посчитал возможным назначить Сидорина стажёром.
Вторая глава. В Маньчжурии
23 мая 1898 года к правому берегу реки Сунгари, напротив маньчжурского поселения Хао-бин, причалил пароход «Благовещенск». Другое русское судно — «Святой Иннокентий» — бросило якорь в соседстве с деревушкой Ченхэ.
Бородатые люди кинули на песчаный откос сходни. С палубы «Благовещенска» спустился священник, окрестил пристань, благословил прибывших с благополучным началом экспедиции.
По шатким мосткам потянулись телеги, крытые фуры с красными крестами на брезенте, лохматые лошадки. Со «Святого Иннокентия» выгружали доски, полотняные палатки, бочки с известкой, цементом, мешки с солью, мукой, крупой…
Большинство прибывших были в чёрных куртках, синих рейтузах. Выделялись жёлтые лампасы и жёлтые же тульи картузов. Шашки в ножнах да за плечами короткие ружья.
Ветер с запада гнал жёлтую пыль. Она оседала на траве, кустарниках, застила небо, хрустела на зубах. Вода в Сунгари была мутно-бурой. Со староречья, с ближних болотец и мочажин, поднимались тучи диких уток и куликов. В вышине кувыркались со стоном чибисы. Вдали от причала темнела вязовая роща с кумирней. Там паслись коровы и козы.
В лесных зарослях на возвышенности, за полоской зеленоватой от ряски воды, таились местные аборигены. Со страхом и удивлением смотрели они на диковинных бледнолицых пришельцев.
Воинский и строительный скарб к вечеру сгрудили на крутом уречье. Выставили караулы. Офицеры увели солдат и казаков версты за три от временного бивака, на сухую равнину, в палаточный городок. Позднее на том месте был заложен посёлок Алексеевка.
Вёрстах в трёх от главного русла Сунгари, с юго-запада на северо-восток, пролегала извивистая впадина, по которой сочилась речушка Модягоувка. Исток её находился вёрстах в сорока от селения Хао-бин.
В этом междуречье — поворот Сунгари и излучина Модягоувки — новосёлы принялись возводить станционные здания, железнодорожные мастерские, прокладывать пути. Клепальщики и такелажники, плотники и слесари собирали железные фермы для моста. Они основали Мостовой посёлок, рядом с местом работы.
К причалам швартовались речные суда, привозившие из России кирпич, деловой лес, цемент, металл, рельсы. День и ночь на реке дымили трубы русских пароходов. Окрестности оглашались криками грузчиков, лязгом якорных цепей, гудками судов и плавающего крана, перестуком топоров и молотков клепальщиков.
По Сунгари из-за Амура поступали хлеб и солонина, водка и табак, крупа и овощи. Аборигены здешних мест извека питались просяными и рисовыми кашами. Ни вкуса печёного хлеба, ни картошки они не знали. Русские блюда для них внове.
Сунгарийский посёлок основали быстро. Через три года после высадки первого десанта строителей новое поселение русских получило статус города Харбина, а спустя сорок лет вот уже набралось в нём свыше 650 тысяч жителей. Русский по облику. Русский по обычаям. Русский по духу…
Малоимущие новосёлы, некогда беглые из России, разорившиеся предприниматели и торговцы находили пристанище на юго-восточной конечности Харбина, за капризной Модягоувкой. Образовались Гондатьевка да Модягоувка — посёлки бедноты и горожан среднего достатка.
Саманные фанзы, скромные домики на русский лад отсекались от деловой, чиновной части чахлой речонкой. В пору обильных дождей, обыкновенно в июле и августе, ежегодно бешеный поток ломил тут, в лощине, берега, деревья, насаждения, ворочал валуны, размывал илистое дно, образуя заводи и омуты.
Усадьба вдовы Варвары Акимовны Игнатовой располагалась в этом пригороде Харбина, в районе Питомника. Подворье до Второй мировой войны приобрёл вахмистр Егор Усов, прикочевавший на Сунгари вместе с Игнатовой. На границе Китая они отбились от разуверившейся кучки казаков атамана Анненкова.
В двух кварталах от усадьбы возвышалась над домиками звонница Алексеевской церкви, возведённая на новом русском кладбище. Позади огородов и фруктовых деревьев — спуск к Модягоувке. Восточнее — владения винозаводчика Спритенко.
Прихрамывая на правую ногу, коренастый Платон Артамонович Скопцев возвращался с работы. Поламывало спину — артельный староста подрядил грузчиков на спешную очистку речной баржи из-под соли. Тачки катали, будто бы пожар настигал. Ему с покалеченной ногой досталось круче других.
В тихом затравяневшем проулке, теряющемся в пойме Модягоувки, — палисадники в зелени. Обогнув кучу навоза у соседского плетня, он поторкал ногой тюк прессованного сена, шугнул пёстрых, меченых синькой куриц. Две чёрные свиньи развалились у заплота. Платон Артамонович повернул к дому Игнатовой. Полюбовался новыми воротами, слаженными своими руками, яркими георгинами под окном. Для бывшего казака-семёновца белёное мелом жильё за штакетником служило давним прибежищем — дружками были с покойным вахмистром Усовым.
Солнце клонилось к закату. Лучи его косым светом падали на окна южной стороны фанзы. Тень от липы лежала на пристрое. Зелёный шатер дерева нависал над крышей. Из тонкой трубы на углу фанзы струился сизоватый дым. Пахло жареным луком и свежим укропом.
Учуяв человека, во дворе взбрехнула собака. Скопцев отворил калитку. Серая взрослая овчарка упёрлась лапами ему в грудь.
— Как хозяйничала, Занда? — Простоватое лицо Платона Артамоновича потеплело. — Цела ли наша фан-цзы?
Сука вострила уши, преданно глядя на ухмыляющегося Скопцева. Поскуливала, била хвостом.