— Подкрепление надобно, где Алешка?
— На печке, после рыбалки штаны сушит.
— Уже высушил, — ответил я.
— Собирайся, Алексей, пойдем со мной на важное задание, — сказал дед, повернувшись ко мне. — Возьми с собой лопату, хлеба, баклажку. Нас посылают к морю, в дозор.
Что же скажет по этому поводу мать? Посмотрел на нее, подождал. Она промолчала, значит, согласилась. Заметив мою медлительность, Галич приказал:
— Не мешкайся, сказано — срочно, значит, волчком крутись!
В комендатуре нам выдали одну винтовку на двоих и включили в группу дозорных Замостянского поселка, что между Кубанью и берегом Азовского моря. После инструктажа нас предупредили, что через каждые три дня нам будут приносить продовольствие, затем придет смена.
В сумерках мы подошли к тому месту, откуда было велено просматривать отведенный нам сектор наблюдения. Соседи справа и слева расположились примерно в километре от нас. Всю ночь мы рыли себе окоп в мягком песчанике-черепашнике. Справа темнела камышовая заросль. Слышно было, как плюхались утки. До самой зари атаковали комары, только с восходом солнца стало полегче — ветер разогнал. Попеременке вздремнули на дне окопа устланном камышом.
Сидим, наблюдаем за морем, ждем десант беляков. Ждем сутки, вторые, третьи... Продовольственный запас кончился. Дед пошел к колодцу за пресной водой.
— Дедушка, зачем себя обнаруживаешь днем... Это же не положено.
— Не положено, не положено! А положено нас держать в неведении, да еще без продовольствия?
На пятый день вечером, когда терпенье лопнуло, Галич сказал мне:
— Ты, Алексей, сиди здесь, наблюдай в бинокль, держи винтовку на изготове. Чуть что — давай тревогу выстрелами, тебя соседи поддержат. А я схожу в Замосты к Гришке Пилипенко: он в курсе дела и поддержит продуктами.
Начались тягостные часы ожидания Галича. Комары, вылетавшие из камышей, насели на окоп... Наконец на фоне моря показалась фигура человека.
— Стой! — крикнул я. — Кто идет? Пропуск?
Ответа не последовало.
— Стой! — повторил я и сделал предупредительный выстрел.
— Что стреляешь в своих, — отозвался дед Галич. — Забыл я этот пропуск... Так убить мог.
— Мог, — согласился я, скрывая дрожь в голосе. — Я стрелял по инструкции...
— Десанта не будет, — успокоил меня дед. — Подкрепись молоком, потом растолкую все сразу. Без сытости не поймешь...
От деда попахивало сивухой.
— Так мы могли просидеть тут до Нового года. Забыли про наш секрет, канальи. Всех вернули, а нас с тобой забыли. Разбили десант и забыли.
— Как же теперь быть? — спросил я. — Без команды вроде нельзя оставлять дозор.
— Оно так, — ответил дед. — Ночь переспим, а утром разберемся.
Ночь стояла теплая. Вблизи шумели камыши, плескались волны морского прибоя. Они убаюкали деда. Глядя на него, я тоже понемногу дремал, зажав меж колен винтовку.
Утром мы отправились домой.
Гена Межевелов просится в разведку. «Мать согласна». И сколько таких писем и заявлений поступает в райкомы комсомола, в военкоматы!.. Сотни, тысячи! Как важно, чтобы порывы юных патриотов не заглушила наша «занятость важными делами». Отмахиваться нельзя, недопустимо. Гене 14 лет. Его, конечно, не возьмут в армию. Но пусть он ходит в «разведку» ночами по зарослям и оврагам. Только ни в коем случае нельзя забывать о нем: где он и куда пошел?
Мой помощник раздал членам бюро обкома сводку авиаразведки. «В большой излучине Дона непроглядная мгла от пыли и дыма. Горят хлеба, села, деревни. С запада от Ворошиловграда по всем малым и большим дорогам к Дону тянутся колонны автомашин, тягачей, танков — сплошным потоком. Длина отдельных войсковых колонн достигает 10 — 12 километров. Горят станицы Морозовская, Суровикино».
В пределы Донских степей, на хлебные поля области, в Ковыльные просторы перед Волгой вторглась огромная армия немецко-фашистских захватчиков. Какие пустыри останутся после них на месте сел и городов, сколько лишений и бед выпадет на долю людей и какими усилиями придется после восстанавливать там нормальную жизнь?
Смотрю на секретаря обкома комсомола. Понимает ли он смысл наших предложений об усилении влияния комсомола на городскую и сельскую молодежь, на пионеров и школьников в нынешней обстановке? Да, понимает. На стол выкладывается схема карты районов с обозначением школ и пунктов сосредоточения пионеров и школьников, куда направляются активисты. В решениях и инструкциях по этому вопросу предусмотрены различные сложности, с которыми придется столкнуться комсомольским вожакам на всех этапах боевых действий в области. Это будут бойцы и борцы с разрухой, с голодом... Оккупанты будут изгнаны, в этом я твердо уверен, но после их изгнания останутся пустыри, бесхлебица, развалины и пепел...
Теперь, в июле 1942 года, накануне назревающего грандиозного сражения, обком партии думал о подготовке молодежи области и города к ратному подвигу. Мы обязаны были обозначить конкретные задачи комсомольских организаций на тот период, когда потребуется энергия молодежи для смелых и грамотных действий в прифронтовой полосе и в тылу врага, когда потребуется уйма усилий на восстановление разрушенного хозяйства.
Заседание бюро закончилось. Я выхожу из обкома вместе с Виктором Левкиным. Мы идем к речному вокзалу.
Площадь перед речным вокзалом напоминала огромный табор скитальцев, погрузившихся в предутреннюю дрему. Женщины, дети, старики припали к своим узелкам и уснули. Они забыли, что именно утром, с рассветом, могут попасть под удар авиации. Паромные переправы работали исправно, за ночь разгрузили пассажирские пристани так, что можно свободно пройти к трапам. Порядок и очередность погрузки устанавливают комендантские комсомольские посты. Быть может, это те самые парни и девушки, что вчера вечером бренчали гитарами перед окнами обкома. Сейчас мы одобрительно улыбаемся им и похваливаем за добросовестное выполнение поручения. Так бывает в жизни сплошь и рядом. Молодые люди умеют удивлять и серьезных людей с разных позиций: в час отдыха — наивной беспечностью, на боевом посту — разумной деловитостью.
Справа и слева от речного вокзала, у причалов грузовых барж и буксиров идет напряженная работа. По указанию правительства необходимо в кратчайший срок вывезти из области 540 тысяч тонн зерна. Для организации отгрузки и транспортировки хлеба прибыли заместитель наркома путей сообщения Багаев, заместитель наркома заготовок Арзамасцев и заместитель наркома речного флота Харитонов. На станциях и пристанях работает 7 тысяч человек. Кто они по возрасту, эти грузчики, мотористы и крановщики? Конечно, молодежь. По комсомольской мобилизации пришли на элеваторы, причалы, железнодорожные станции студенты и старшие школьники. Лишь в минувшую неделю мобилизовано более 3 тысяч. Но этого мало. Обкому комсомола придется делать еще один заход по мобилизации молодежи на отгрузку зерна.
Комсомол и хлеб...
В моем сознании это звучит, как что-то органически связанное с моей молодостью. Девятнадцати лет я был послан на комсомольскую работу в самые хлебные районы Кубани. Началось это так. В октябре 1924 года для проверки деятельности Темрюкской районной комсомольской организации приехал заведующий орготделом Кубанского окружкома комсомола Трдат Багаратян. Его львиная грива, смуглое лицо, нос с горбинкой и строгий взгляд сначала смутили меня. Но после ознакомления с моими делами он смягчился и неожиданно предложил:
— Дела секретаря райкома сдай на этой неделе своему заместителю, в понедельник тебе надо быть в окружкоме. Получишь назначение в Каневской район.
Уезжать из родного города, где тебя знают старики и дети, море, лиманы с камышами, покидать землю, исхоженную босыми ногами вдоль и поперек по степям и болотам, было трудно и тоскливо, но не выполнить указание старшего товарища я не мог.
В Краснодаре, в окружкоме комсомола мне выдали командировочное удостоверение, деньги и представили секретарю Каневского райкома партии Кузнецову, с которым тотчас же мы ушли на вокзал и втиснулись в телячий вагон, наполненный разноликими пассажирами.
Вот Каневская районная станица. Улицы с одноэтажными домами и плотными заборами утопают в грязи. Райком партии и райисполком тоже ютились в присадистых домиках, над которыми возвышался «небоскреб» станицы — казачья церковь.
Знакомясь с комсомольскими ячейками окрестных станиц, я заметил, что кубанские казаки не хотят признавать комсомол. Живут они сытно, но о культуре, о политике с ними не поговоришь. В чем же дело? В станице Привольной я встретил секретаря ячейки комсомола, молодого энергичного казака Тимофея Хрюкина. Красивый, умный, статный парень, чуб цвета ржаной соломы оттеняет смугловатый загар лица. Он откровенно, без того казачьего зазнайства, которое свойственно многим из богатых и зажиточных казачьих отпрысков, сказал:
— Справные казаки традиционно охраняют церковный обряд, а мы, комсомольцы, — безбожники, потому нам трудно. Открыто бога и церковь трогать нельзя, даже опасно.
Потом, когда меня избрали секретарем райкома комсомола, я предложил избрать Тимофея Хрюкина членом райкома, и он стал моим хорошим помощником по работе среди казачьей молодежи. (Позже, в дни Сталинградской битвы, Тимофей Хрюкин командовал 8-й воздушной армией, и мы при встречах вспоминали нашу совместную работу в Каневском районе.)
Кубанские казаки — хлеборобы. Они понимали толк в земледелии и внимательно прислушивались к агрономам. Большим авторитетом среди них пользовался агроном Колпинский, передовой в ту пору представитель сельской интеллигенции. Он приглашал на беседы в избу-читальню бородачей-вожаков, вместе с которыми приходили к нему и молодые парни. Я несколько раз бывал у него на беседах. Интересно: имея кинопередвижку и эпидиаскоп, Колпинский «сдабривал» свои беседы на сельскохозяйственные темы показом «живых картин». Это была умная пропаганда. А что, если комсомольской ячейке включиться в дело и какую-то часть в программе Колпинского взять для молодежи! Агроному план этот понравился. Мало-помалу казачья молодежь пошла на вечера самодеятельности и посиделки в избы-читальни. Райком комсомола превратился в штаб культурно-просветительной работы в районной станице. И вот однажды в райком комсомола прибегает набожная старушка. Крестясь, она попросила оказать «божескую помощь»: утихомирить попов, затеявших на утренней молитв