е потасовку.
— На амвоне таскают друг друга за волосы, отбиваются крестами. Единый дом божий не могут поделить. Пошли парней поздоровей, а то они там дерутся, как взбесившиеся жеребцы...
Я позвонил начальнику милиции, и тот послал в церковь наряд милиции.
Получив более подробную информацию о побоище «святых отцов», я написал в окружную газету заметку «Бой попов в станице Каневской». Оперативность газеты «Красное знамя» была исключительной: на другой день вся станица гудела. Старики качали головами: «Какой позор!.. И кто бы это мог написать такое?»
Я долго оставался неизвестным автором. Но меня «расшифровали». И случилось то, что следовало ожидать. Поздним вечером, на пути к дому, в темном переулке меня ждала засада кулацких отпрысков. Они выдали себя светлячками папирос. Я остановился, и в этот момент прогремел выстрел из обреза. Стреляли справа, метров с тридцати. Второй выстрел прогремел вдогонку, когда я уже успел перемахнуть через забор и скрыться в канаве сада, затем перебрался в сени своего дома.
— Что случилось? В кого стреляли? — спросила хозяйка.
— Не знаю, — слукавил я, очищая грязные ботинки и брюки.
Утром сообщил о случившемся секретарю райкома партии.
— Да, плохи дела, это уже тебе бой объявили, — заключил Кузнецов. — Взяли на прицел — надо менять обстановку. Нельзя допускать, чтобы срезали.
Из Каневского района меня перевели в Усть-Лабинский. Станица Усть-Лабинская напоминала город: широкие улицы с тротуарами, двухэтажный Народный дом, три завода — маслобойный, поташный и мукомольный. Железнодорожники, рабочие и служащие заводов составляли значительную прослойку среди казачьего населения станицы.
В райкоме комсомола я сменил Анатолия Степанова, отозванного на работу в окружком.
Из молодых рабочих и служащих районного центра была создана центральная комсомольская организация района. Ее возглавлял Алеша Скворцов — руководитель бригад «синяя блуза». Ему помогал заведующий отделом политпросветработы райкома, отменный затейник Алеша Бабкин. Секретарь Усть-Лабинского райкома партии Насыров часто в шутку повторял:
— В комсомоле мы выезжаем на «тройке Алешек».
И здесь, так же как и в Каневском районе, активизация комсомольцев, выступление «синеблузников» вызвали сопротивление зажиточной части казачества, особенно в нагорной части района. Их первой жертвой стал секретарь комсомольской организации в Нагорном Иван Мандрикин. Он был хорошим агитатором и умел беседовать с казачьей молодежью. Его ячейка быстро завоевывала все бо́льший авторитет среди населения. Это-то и не нравилось богатеям Нагорья. Однажды утром, когда Мандрикин чистил охотничье ружье, кулаки через открытое окно застрелили его, оставив в мертвых руках прочищенную централку с пустой гильзой — дескать, парень покончил самоубийством. Враги были разоблачены, а в ответ на убийство активиста началось массовое вступление молодежи в комсомол.
На подступах к станице Кирпильской кулацкая банда убила коммуниста, распорола ему живот и засыпала его пшеницей, оставив угрожающее предупреждение: «Это вам земля и хлеб».
Недалеко от районного центра, в селе Преображенском (в Адыгее), работала учительницей моя сестра Анастасия Чуянова, член райкома ВЛКСМ. Однажды она рассказала об одном случае из ее жизни здесь. В августе 1920 года в районе появилась банда из числа недобитых деникинцев. Она налетела на село и устроила резню всех подозреваемых в сочувствии красным. Хозяйка дома посоветовала Анастасии спрятаться. Однако бандиты обнаружили ее и взяли вместе с восемнадцатью комсомольцами. Их связали веревкой и увели в лес. Охранник из местных жителей оказался своим человеком. Он развязал всех и посоветовал поскорее укрыться по домам, но уже слышалось приближение бандитов. К счастью, в этот же момент в лесу появился эскадрон буденновцев (комиссар Кузнецов). Завязался бой, закончившийся разгромом бандитов. Казнь комсомольцев не состоялась.
Весной 1926 года окружком комсомола переводит меня в Кореновский район. Это одна из самых богатых на Кубани житниц, дающая огромное количество первоклассной пшеницы, подсолнуха, кукурузы и сахарной свеклы. Здесь плодородные, черноземные земли, о которых говорят: «Воткни оглоблю — телега вырастет». Мое назначение в этот район совпало с организацией первой машинно-тракторной станции в станице Дядьковской. Толпы людей с удивлением наблюдали за движением колонны тракторов от Кореновской до Дядьковской. Молодые казаки на лошадях обгоняли тракторы, желая показать свою удаль и преимущество скакунов перед железными машинами.
Если в Каневской и Усть-Лабинской кулаки действовали с обрезами, то здесь они подкупали сторожей, охранников, подсыпали песок в моторы, ломали и поджигали трактора.
Наступила пора хлебозаготовок. Очень плохо сдавали хлеб в станице Березанской. Секретарь райкома партии направил меня туда как уполномоченного райкома и райисполкома. Мобилизовал там комсомольцев на агитацию за сдачу хлеба — не помогло. Проходит неделя, вторая — хлеб не идет. Что же делать? Неожиданно помогли пионеры. Прибежали ко мне испуганные и встревоженные:
— Дядя уполномоченный... В болоте свиньи мешки с мукой разрыли!..
Бегу вместе с пионерами к болоту. Что за наваждение, черт подери: десятка два крупных крестьянских свиней с визгом разрывали мешки с мукой, поднимали облако мучной пыли! И где? Вблизи церковной площади, в болотистой грязи.
— Ребята, бейте в набат, да скажите церковному сторожу: я приказал!..
Пионеры с радостью побежали к звоннице и ударили в набат. Это было сигналом к сбору населения на площадь. Так было заведено, и собирались только взрослые казаки.
На церковную площадь потянулись группы казаков-бородачей, ворчливых старух. Проходя мимо болота, они видели, как в густой мучной пыли орудовали свиньи.
Вместе с председателем стансовета, секретарем партячейки я поднялся на трибуну и попросил казаков подойти поближе.
— Ну что ж, уважаемые граждане казаки! Вот отсюда хорошо видно, как свиньи пожирают белую, спрятанную вами в болото муку. Значит, свиньям хлеб есть, а государству нет? Пусть рабочие остаются голодными, зато свиньи сыты? Так, да? От имени Советской власти я уполномочен спросить вас — как это называется? А называется это так: са-бо-таж. Рабочие дают вам все — от иголки, спичек и мыла до мануфактуры, плугов и тракторов! Так скажите, будем хлеб сдавать государству или нет? У свиней нет совести, а у вас куда она девалась? Ведь вы же люди, себя срамите... Предлагаю: всем, кто не выполнил план хлебосдачи и еще имеет задолженность перед государством, сдать хлеб в два-три дня. Пока не поздно!..
На том митинг был закрыт, так как говорить никто не хотел.
До позднего вечера в станице стояла гробовая тишина. Где-то после 11 часов по улицам заскрипели арбы и телеги, нагруженные зерном. Около трех часов ночи я поспешил на приемный пункт, где уже стояла очередь. Не хватало весов. Перебросили с другого пункта.
К утру поток подвод с зерном возрос. К исходу следующей ночи план сдачи хлеба за минувшую неделю был перевыполнен в полтора раза. Однако я не успел передать об этом официальную сводку, заверенную печатью приемного пункта и стансовета, как раздался звонок из райкома партии.
— Срочно явиться на вокзал станицы Кореновской для доклада наркому.
От этого звонка у меня даже поджилки затряслись. Времени оставалось мало, и я, собрав последние сводки с «фронта заготовок», помчался на вокзал. На станции, в тупике, стоял служебный вагон, около которого я встретил секретаря райкома партии.
— Нарком твоей работой не доволен. Сам и докладывай!
В вагоне я встретил человека в военной гимнастерке, который ходил по салону, заложив руки за спину. Бросив на меня строгий взгляд, он спросил:
— Почему план хлебозаготовок проваливаете?
— Нет, товарищ нарком, план мы не проваливаем, — ответил я, улыбаясь.
— Посмотрите на этого героя, — сказал нарком. — Выполнил месячный план на девять процентов и при этом еще улыбается.
— Товарищ нарком, — волнуясь, сказал я, — у вас устаревшие данные пятой пятидневки. А вот данные шестой пятидневки. Мы сделали более чем полтора плана... Свиньи помогли.
— Какие свиньи? Что ты говоришь?
Я рассказал историю о том, где и как нашли муку.
Нарком расхохотался. Это был Анастас Иванович Микоян.
Потом, спустя много лет, встречаясь с ним в Москве, мы не раз вспоминали хлебный фронт на Кубани и о том, как свиньи разоблачили кулаков.
...Встречи и беседы с молодыми рабочими, студентами и школьниками, что трудятся сейчас на грузовых причалах Сталинградской пристани, выполняя задание правительства по отгрузке зерна, навеяли мне эти воспоминания. Хоть в голове много других забот, но непослушная память не считается ни с чем. Ей не прикажешь, не откажешь — уносит и уносит то в детство, то в молодость. Спорить с ней нет смысла, а прислушиваться надо: она порой дает добрые советы.
Партийность
«...А вы, секретарь обкома, член ЦК, меня успокаиваете», — звучит в ушах упрек Сталина каждый раз, когда я задумываюсь над сложными для меня вопросами, связанными с обороной города. Как мобилизовать все духовные и физические силы коммунистов на предотвращение паники и растерянности? Было ясно: сотням тысяч рабочих, колхозников, воинов предстоит жестокое испытание огнем, а многим — и гибель.
На долю коммунистов города и области выпала участь быть первыми среди тех, кому предстояло вынести это испытание. И не просто вынести, а своим поведением, образом действий повести за собой людей, которые должны видеть, что это исходит из твоих давно обдуманных решений, что это обыденный шаг через привычное препятствие к цели твоей жизни.
Чувство страха присуще всем. И когда идешь навстречу опасности или ждешь ее, тогда все зависит от умения покорить это чувство разумом, сознанием долга и держаться так, чтобы никто не заподозрил тебя в трусости или желании остаться неуязвимым за счет гибели других. Быть непреклонным и спокойным. Выдал свою робость, заметался из угла в угол, начал выставлять мотивы для самооправдания, отыскал лазейку для спасения своей шкуры — значит, ты случайный человек в партии.