Она со вздохом отказалась от лошади и пошла дальше. Чеботарев был где-то недалеко. Иванцов сказал, что он только что прощался с ним. Ноги постепенно привыкли к сапогам, идти было довольно легко — трассировочные метины виднелись одна за другой, как белые заплатки на серой коре деревьев. Срубленный мимоходом куст, небольшая сосенка или березка, которые еще встречались недалеко от жилья, белея среди елей, как девушка среди старцев, — все делало дорогу нестрашной. И дышать стало легче, свободнее, чем в кабинете Барышева, где была их последняя встреча, или у Тулумбасова, когда она заявила о своем желании пойти на прокладку трассы. Там она задыхалась, кровь била толчками в сердце, и все вокруг казались врагами, даже Тулумбасов, который на самом деле хорошо понял ее! Впрочем, это выяснилось уже в последнюю минуту…
Она шла и вспоминала все, что случилось с нею с того мгновения, когда на совещании появился Колыванов. Впрочем, нет, воспоминания шли значительно дальше, едва ли не к тому времени, когда она впервые увидела его, а может быть, и к еще более отдаленному периоду, к тем временам, когда она только мечтала о человеке, которого полюбит.
Как это странно: мечтала, полюбила и… ушла… А может, это случается чаще, чем люди думают? Ведь не о всем женщина говорит, иногда она и уходит и возвращается тайно…
Колыванов привлек ее своей мечтательностью. Было как-то странно видеть немолодого уже инженера, который умел говорить о будущем так, словно только недавно вернулся оттуда, — в командировке, что ли, побывал? Правда, все о чем бы Колыванов ни рассказывал, происходило на Урале и даже не на самом Урале, а только на Северном. Позже Екатерина поняла, что мечтания эти не так уж далеки от детских придумок, и вообще научилась различать детские черты в характере мужа. Но сначала…
Сначала была та полная слитность с любимым, то единство дум, чувств и ощущений, которое, вероятно, и называется счастьем. Зачем бы иначе ей тосковать по Колыванову теперь, когда они стали уже чужими друг другу. Воспоминания — вот что тяготит ее душу. Как это написал поэт?
Но не может злое расставанье
Удержать меня на расстояньи!
Я к тебе не вхож и письма тоже,
Но зато воспоминанья вхожи!
Ты нечаянно припомнишь руки,
Сжатые в невыразимой муке,
Губы, искривленные, как болью,
Горькой, неудавшейся любовью.
И знакомый голос вдруг услыша,
Ты заговоришь как можно тише
И в толпе похожего завидев,
Встрепенешься, спутника обидев…
А потом все чаще и чаще стало казаться, что правы те, кто говорит о Колыванове: «Ну, этот пороха не выдумает!» И становилось все обиднее, что муж ее — человек незначительный, неудачливый. То, что казалось достоинством, например мечтательность, умение проникать взглядом в будущее, постепенно превращалось в ее глазах в недостатки: ведь мало мечтать, надо еще уметь претворять свои мечты в действительность! Барышев, скажем, никогда не говорил о своих мечтах, но брался и делал!
А эти вечные разлуки, разъезды, пустая комната, одинокие вечера. Неужели мужчины не понимают, как тоскливо одной, как хочется хоть немного уюта, внимания? Да и настоящего обожествления наконец, ведь она отдала себя! Разве этого мало?
Колыванов утешал: мужчина с древних времен — охотник, исследователь, воин, покоритель мира; женщина — хранительница домашнего очага.
Как бы не так! Она такой же инженер, как и он. А ей еще приходится постоянно защищать свое и его счастье. Одни сослуживцы упрекают Колыванова в тугодумстве, другие — в неудачливости, третьи — чуть ли не в безделье. И на каждое обвинение она должна найти защиту…
А эти взгляды посторонних мужчин! Кто она? Ни мать, ни невеста. Просто хранительница очага. Но хранительницей можно сделать любую старушонку, пусть стирает пыль с вещей, благо их так мало у кочевников-строителей, да готовит пищу, благо ее и есть-то некому, раз хозяин очага в постоянных командировках. А ее зовут то на вечеринку, то в кино, то на танцы, и каждый мужчина, который бросает на нее взгляд, как бы говорит: «И что вы нашли в Колыванове!»
Может, она бы и выдержала эти взгляды, если бы не Барышев…
Он ухаживал за нею еще в институте. Блестящий доцент, из хорошей семьи, — как частенько говорили ее подруги, — он обратил внимание на студентку, вероятно, только из желания «закрутить» маленький роман. Но тогда Катя не стала с ним встречаться.
Впрочем, он довольно скоро разочаровался в научной и педагогической деятельности. Доцент понял, что стало модным совмещать науку с практикой. А Барышев не любил отставать от моды, была ли то мода на гавайские рубашки, сшитые в Столешниковом переулке, или мода на практическую деятельность. Это понимала даже неопытная студентка, какой была тогда Екатерина.
Но Барышев умел быть импозантным. Встретившись с Екатериной через два года, когда она уже стала женой Колыванова, Евгений Александрович воскликнул:
— Колоссально! Мы снова рядом! А знаете ли вы, что я из-за вас бросил Москву и научную карьеру? Нет-нет, я не жалуюсь, не думайте обо мне так плохо!
Что делать, такое признание польстило Екатерине. Появилась даже этакая подленькая гордость: вот я какая, из-за меня мужчины совершают безумства!
Теперь-то она понимает, что Барышеву было просто скучно на далекой стройке. Он жил один. Несколько девушек, работавших в управлении строительства, глядели на Барышева снизу вверх, но они не подходили к его исключительной натуре: что ему машинистки да секретарши! Ему хотелось раскрыть все «богатство» своей души, найти «ровню»! Вот он и принялся ухаживать за бывшей знакомой студенткой, ныне инженером строительства, вечно одинокой женой неудачливого инженера Колыванова.
Да не он ли и пустил этот слух о неудачливости Колыванова? Во всяком случае он не забывал упрекнуть Екатерину Андреевну в том, что она не выбрала лучшего мужа…
С ним было не скучно, он умел проявлять заботу о женщине, которая ему нравилась.
А Борису пришлось безвылазно сидеть на самых дальних участках. Правда, Барышев умел объяснить это «государственными» обстоятельствами, особым «доверием» к ее мужу со стороны руководства и прочими высокими словами. Катя не додумалась спросить, как же это так, неудачливому инженеру поручают самые трудные участки? А потом это нелепое «дело»!
Кажется, она слишком резко поговорила с мужем. Но зачем ему было лезть в драку? С Барышевым никто и никогда не дрался. Ему вообще все сходило с рук.
Даже и из этой истории можно было сделать правильный вывод. Хотя мужа оправдали по всем статьям, на строительстве его не оставили! А ее повысили в должности! И оказалось, что им придется расстаться еще на год, на два… Не могла же она уйти с такой «перспективной» работы! Это ей подсказал тот же Барышев…
Все случилось уже позже, когда Колыванов, так и не добившись реализации своих предложений по Северному Уралу, уехал на юг. Возможно, добейся тогда Борис хоть продолжения разведок, Катя вернулась бы к нему. Но его перевели на строительство незначительной линии, а Барышев шел вперед, отмечаемый премиями, наградами, и она как-то незаметно стала рядом с ним, уже не удивляясь, что часть материальных благ выпадала и на ее долю — ведь она была заместителем Барышева по изысканиям!
Вдруг Барышев, вернувшись как-то из Москвы, заторопил ее: «Надо ехать на Урал!» Алтайское строительство больше но занимало его. Это был пройденный этап, хотя до окончания строительства было еще далеко. Екатерина поняла: возникла особая необходимость в строительстве Северо-Уральской трассы. К этому времени она уже знала способность Барышева узнавать, где будут синяки и шишки, а где пироги и пышки…
Она попыталась протестовать. Ясно же, что Колыванов ринется на Урал! Ей не очень-то хотелось встречаться с мужем. Ведь Барышев так и не удосужился оформить брак. Как же она будет себя чувствовать, неразведенная жена, при встрече с Колывановым? Барышев пошутил:
— Этого неудачника и на пушечный выстрел не подпустят к Уралу! Где он проходит, и рельсы, как змеи, скручиваются!
Она остановила его. Ей не нравилось, когда о ее бывшем муже говорили плохо. Барышев обиделся:
— Можно подумать, что ты все еще любишь его!
Вот когда ей нужно было ответить: «Да!»
И все встало бы на свое место. Барышев не поехал бы на Урал. А для Колыванова это было делом всей жизни.
Впрочем, может быть, Барышев только презрительно взглянул бы на нее и поступил по-своему. Он не очень-то щадил людей и их самолюбие. Но она даже не сделала попытки отговорить его.
Так она оказалась на Урале. А потом как-то тот же Барышев сказал ей:
— Угадай, кто назначен начальником второго участка?
По его тону она поняла все.
Барышев сердито сказал:
— Представь себе, этому дураку Тулумбасову твой муж пришелся чем-то по сердцу! Должно быть, тем же, чем отличается и сам Тулумбасов, — глупостью!
— Перестань! — резко сказала она. — Ты трижды солгал: Колыванов давно мне не муж, он не так глуп, каким тебе хочется его представить, а Тулумбасов — один из лучших строителей!
Они довольно часто ссорились в последнее время. На этот раз ссора вышла особенно резкой. В конце концов Екатерина крикнула прямо ему в лицо:
— Ты просто боишься Колыванова!
Эти слова были ударом ножа в сердце. Барышев чуть не ударил ее. Но когда она встала перед ним с решительным, белым от злости лицом, он выскочил из комнаты и в тот день не пришел.
Они поселились в одном доме, но в разных квартирах. Квартиры были смежными. Стоило постучать в стенку, и тот, кого вызывали, приходил. По словам Барышева, так было даже удобнее, чем жить вместе. Мало ли что бывает, ты, например, болен или скучаешь, тебе не хочется никого видеть, а рядом торчит человек… То ли дело так, как придумал он: не хочешь никого видеть, сиди один; зовут, можешь не идти, у каждого бывает еще и личная жизнь…