преобразовании природы.
«Стоило ли вспоминать об этом сегодня?» — спрашивал я самого себя. Ведь после Октябрьской революции все по-новому пошло в Прикаспии. Для борьбы с подвижными песками была создана специальная краевая организация, а о местных богатеях и думать вскоре забыли… Но путеводная нить не оборвалась. Да, никто не станет в наше время угрожать расправой человеку, укрепляющему пески или сажающему в степи деревья. Но все ли поверят ему? У многих ли найдет он поддержку?
Разговор о религиозных пережитках в сознании некоторой части наших современников — это, между прочим, разговор не только о вере в бога, нечистую силу или подкову, приносящую счастье. Все поздние религии учили: человек — гость на земле; постоянная обитель его — потусторонний мир. А гость — гость не хозяин. Он ненадолго приходит в дом, «оборудованный» для него всевышним; все в доме заранее уготовано, все так, как «должно быть»; и все останется таким же, когда гость отправится в иной мир. И ничего не нужно изменять, переделывать — нельзя нарушать предопределенный свыше порядок. Если тебе плохо, если тебе даже очень плохо — потерпи, и за смирение воздастся… Мысли эти, отравляя души, вдалбливались в головы людей столетиями, они приобретали самые различные формы, варьировались и порою настолько видоизменялись, что забывалось об их религиозном происхождении.
Но вера в бога всегда имела оборотную сторону — неверие в человека, в его творческие силы, и с этой оборотной стороной всякой религии в наши дни приходится сталкиваться гораздо чаще, чем с вознесением молитв пли исполнением обрядов…
Когда неутомимый полупарализованный Орлов решил вырастить вместе со своими единомышленниками лес у горы Богдо, ему, конечно, пророчили неудачу: лес в сухих степях не растет — так уж заведено! — и расти не будет. Но разум восторжествовал, лес вырос — зеленый оазис раскинулся в полупустыне. И все-таки не сразу исчезло недоверие к свершившемуся — оно обрело своеобразную местную форму. Ф. М. Касьянов рассказывал, что окрестные жители долго называли станцию «поймой». Дело в том, что в Астраханской области лес растет только в волжской пойме, и если он теперь появился в открытой полупустыне — значит, это тоже «пойма». Первопосетители Богдинской станции, подозревая подвох, настойчиво бродили между лесными полосами в поисках реки — ведь в каждой пойме есть река!Но реки не было, а лес был… Вполне вероятно, что люди эти вовсе не верили в бога, что давно избавились они от откровенных религиозных предрассудков. Но все-таки не избавился еще их разум от представлений об извечности и неизменности сущего (лес только в пойме!), не появилось еще полного доверия к человеку…
Впрочем, ныне никто не называет Богдинскую опытную станцию «поймой»…
Еще в Москве пришлось услышать мне о странном поверье, бытующем среди некоторой части жителей Астраханской области: если человек посадит дерево, он либо умрет сам, либо потеряет близкого… Совсем немного нужно поскрести, чтобы обнаружить и в этом диком поверье «божественные уши». Но вдумайтесь, как оскорбительно оно, как принижает, давит человека: украшение жизни, радость, прекрасное — это дорога к смерти. Смирись, и еще раз смирись! Прими покорно, что дано, и пусть даже в мыслях твоих не будет стремления к лучшему…
Я спросил об этом поверье на Богдинской опытной станции у Ф. М. Касьянова.
— В молодости слышал о нем, — последовал ответ. — Лет двадцать пять назад.
Так и должно было случиться: рядом с зеленым оазисом нет места поверьям, рожденным в полумраке душных келий, они забыты здесь и таятся где-то по закоулкам, доживая последние годы.
В полупрозрачной тени белых акаций, в прохладных сумерках густых тополевых насаждений думалось на Богдинской станции о многом. Широко, стремительно протекает в нашей стране технический прогресс. Почти невыполнима задача найти где-нибудь сейчас формы труда, сохранившиеся с дореволюционного времени. Трудовая обстановка, техническое окружение советского человека изменены, перестроены коренным образом.
А эстетическое окружение? — позволим себе эту не очень привычную формулу. Идет ли эстетическое переустройство жизни вровень с техническим? Можно ли с уверенностью сказать, что рабочий, управляющий сложнейшими современными машинами, выйдя за пределы завода или фабрики, всегда попадет в городе или поселке в условия, которые вызовут у него чувство радости, незаметно освободят от усталости, возбудят в нем ощущение красоты?.. Мы часто забываем, что настроение наше, самочувствие зависят не только от взаимоотношений между сослуживцами или соседями по дому, но и от внешней природной обстановки. Эмоционально человек очень тесно связан с природой — кто не знает, как меняется настроение в солнечную или дождливую погоду, какое испытываешь душевное обновление, попадая из города в лес, и как успокаивающе действует близость реки или моря…
Но не пустяки ли это?.. Вспомним, однако, что за отдыхом всегда следует новый рабочий день; отдых не уход от труда, а подготовка к нему. Поселок соледобытчиков Нижний Баскунчак находится в 25 километрах от Богдинской станции. Он расположен на берегу странного озера — по нему не плавают пароходы, а идут поезда и машины, потому что в озере вместо воды… поваренная соль. Озеро называется Баскунчак, и добыча соли ведется там с середины XVIII века… Вплоть до двадцатых годов нашего столетия каждую весну сходились к озеру казахи-кочевники со своими семьями. Мужчины «ломали» соль пешнями, «бугровали» ее на берегу, а потом увозили на верблюдах. С наступлением холодов временные юртовые поселки исчезали — казахи откочевывали в глубь полупустыни.
До сих пор на Баскунчаке выработанные участки называют «выломы», и, пожалуй, это единственный термин, напоминающий сегодня о технологии прошлого: давно уже соль не «ломают», а добывают солекомбайнами, заменившими ручной труд тысяч рабочих. Особые рыхлители дробят соль прямо в пласте, в комбайне ее измельчают, промывают и тут же грузят в вагоны… Шесть комбайнов работают на озере, около 150 человек непосредственно занято добычей, и они дают примерно 30% соли, потребляемой всей нашей страной…
Но как ни изменились условия труда, все та же полупустыня лежит вокруг озера, что и столетие назад, так же беспощадно палит солнце и нестерпимо ярко блестит соль — отнюдь не мода заставляет солянников выходить на работу в темных очках… Да, труд на озере несравним с прежним, и все же он тяжел! Но, возвращаясь на берег, соледобытчики оказываются в зеленом поселке с прочными домами, асфальтированными улицами. Пусть еще совсем недавно обжигали на озере ветры, слепила снежно-белая поверхность соляных пластов, — здесь, в поселке, все иначе, здесь забывается об озере, о полупустыне; радует глаз зелень, легче дышится в тени. Умные заботливые люди посадили деревья вдоль улиц, разбили парки, научили садоводству местных жителей, ранее столь недоверчиво относившихся ко всему зеленому; почти из каждого двора выглядывают на улицу кроны фруктовых деревьев, тянутся кверху виноградные лозы…
Новая технология — новые эстетические условия бытия. Удивительно гармонично сочетается это на Баскунчакском солепромысле. Его старожилы — начальник цеха добычи И. Е. Яковенко, директор солепромысла В. С. Бадула, инженер В. А. Нестеренко — еще прекрасно помнят, как все начиналось, как менялась техника и изменялось эстетическое окружение на Баскунчаке. И, разумеется, они никогда не забудут человека, посадившего первые деревья в поселке — М. А. Орлова и прежнего директора В. В. Руссо, уже после войны завершившего озеленение.
Вот еще одно проявление благотворного влияния зеленых полос Богдинской станции на жизнь… Жаль, что нет способа подсчитать, сколько лишней соли добыто на озере с помощью зеленых насаждений. Да, именно с их помощью, потому что ветви их бережно, незаметно освобождали утомленных людей от усталости, улучшали их настроение, повышали работоспособность... Если бы все-таки такой расчет был произведен, я убежден — оказалось бы, что не одна тысяча тонн добыта на Баскунчаке с помощью красоты!
Но вспоминались на Богдинской станции не только радостные примеры. По дороге на Баскунчак я переехал Волгу у Сталинграда и высадился на пристани Зеленый Мыс. Из окна автобуса я увидел большой поселок — каменные дома в несколько этажей тянулись вдоль улицы, на которой не было ни травинки, ни деревца; столь же голо и пусто было во дворах. На мой вопрос мне ответили, что мы сейчас в поселке Зеленом.
— Где же тут зелень? — изумился я.
— Выбили, — с горечью ответил мой попутчик. — Все подчистую выбили строители. Раньше тут колхозные сады были…
После этих слов меня взволновали уже не только эстетические соображения: почему никто не поинтересуется, во сколько обходится государству эта почти традиционная манера строителей — сначала уничтожать всю зелень в городской черте, а потом заново озеленять город?
На Богдинской станции могучие, почти двадцатиметровые пирамидальные тополя натужно гудят, встречая суховей; вершины их упруго сгибаются под его порывами, всякий раз выпрямляясь снова, а внизу, в тени, кверху тянутся молодые деревца, подрост — смена первому поколению борцов. Рассеченные кроны белых акаций встречают ослабленный ветер легким шелестом, а вязы с филигранно отделанными небольшими листочками стоят почти не шевелясь. Рядом с ними серебрятся заросли лоха, джузгун и тамариск цепко держат взбугренные пески, а медлительные дубки не спеша отвоевывают себе место под солнцем полупустыни…
Все это последний раз промелькнуло передо мной, когда грузовик, набирая скорость, выехал на гладкую и ровную степную дорогу. Стадо сайгаков на некоторое время отвлекло меня — вскидывая задние ноги, низко опустив голову к земле, антилопы умчались в сторону невысокой горы Богдо и быстро исчезли из глаз на буром фоне полупустыни… Оглянувшись, я увидел вместо зеленых полос сомкнутый строй леса — деревья словно сдвинулись, прижались друг к другу, плечом к плечу встречая непрекращающийся натиск полупустыни… Но думалось не об извечной борьбе леса за право на жизнь, думалось о другом.