Эти места почти не описаны. Мы пользуемся сведениями более чем полувековой давности, приведенными в труде «Горная Бухара» первым исследователем долины Ханаки ботаником В. И. Липским. И это в дневном переходе от автомобильной дороги. За полстолетия после Липского выше Горной Ханаки не забиралась ни одна экспедиция. За последние два года до Торч-Курука поднялись их целых три. На месте кочевья, близ пирамидального замшелого валуна, французисто обозначенного Липским как «Гран-валун», валяются обломки изоляторов, куски провода и обломки бензинового движка — следы базового лагеря геологов.
— Все горы были в огнях, — восхищенно рассказывают пастухи.
Понятно, что это преувеличение. Несколько электрических лампочек производят пока в здешних местах большее впечатление, чем празднично иллюминированный Большой театр.
Пока мы ставим палатку, мимо проезжает отряд топографов. Они на лошадях, ружья за плечами, здороваются снисходительно. Рядом с лошадью, в ее тени, аккуратно шагает палевый пес. Он бросается на нас с лаем, но, заметив сахар, на мгновение задумывается и подходит, льстиво виляя хвостом.
— Это плохой пес, — убежденно говорит Нина, — продажный.
Она кладет ему в пасть сахар и отталкивает его морду.
— Оставьте его себе, — кричат топографы. — Он у нас не в штате.
Сергей провожает их завистливым взглядом. Они поднимутся на перевал Ханака раньше нас, первыми после Липского.
Псу присваивается кличка Маразм. Он с признательностью лижет нам руки, а на ночлег устраивается в наших ногах.
Ночью во сне мне кажется, что я все еще иду. Камень, поворот, дерево… Шаг, шаг, шаг…
«Гран-валун» незыблем и простоит так до скончания веков. Но от мостика через Ханаку, также упоминаемого Липским, не осталось и следа. Мы обсуждаем этот факт не в философском, а в чисто практическом плане. С противоположной стороны в Ханаку впадает большой приток Ходжа-Мафрач, и выше слияния она менее многоводна. Кроме того, в этом месте ее русло раздваивается, омывая каменистый островок с ивой, которая беспрестанно дрожит от напора воды, точно ожидая немедленно смерти. Здесь и решаем переправляться.
Сергей раздевается, обвязывается веревкой и, нащупывая дно ледорубом, входит в поток. Со стороны он напоминает слепого, переходящего оживленный перекресток. Но мышцы его спины и плеч грубо вздуваются, а шея багровеет от натуги. На середине рука вместе с ледорубом уходит по плечо в воду. Сергей поворачивается лицом против течения, силясь сделать еще шаг. Вода заливает его по грудь, оставляя сзади открытыми спину и бедра. Он весь наклоняется вперед, сдерживая напор. Затем падает, и рывок натянувшейся веревки дает нам, стоящим на берегу, почувствовать силу течения. Мы вытаскиваем Сергея обратно на берег.
Следующую попытку готовится делать Юрий.
— Советую в одежде, — говорит Сергей, стуча зубами.
Это разумно. И падать будет безопаснее. Нина достает аптечку, чтобы залепить пластырями спину Сергея.
Юрий тоже падает, впрочем благополучно.
Остается еще испробовать таджикский способ переправы вброд. Юрий и Сергей, натянувший на ободранную спину свитер, лицом к лицу, положив один другому руки на плечи, боком входят в воду. Каждый из них похож на борца, готовящегося повалить партнера, хотя упасть можно тотчас же, отпусти лишь руки. Метр веревки, второй, третий… Для гарантии мы накинули ее в несколько колец на камень, как это делают на пристанях. Наконец веревка натянута над потоком, и, держась за нее, переходят остальные.
Маразм, внимательно наблюдавший всю операцию, скуля, просится к нам на руки, но с воспитательной целью решено пса не переправлять: пусть плывет, а мы согласны поддержать его на веревке.
Но Маразм не склонен рисковать собой. Он нюхает воду и поднимает на нас глаза, полные печали.
— Он еще молод, — сострадательно говорит Нина.
— Он может быть молодым, но он должен быть псом, — замечает Сергей.
На островке мы вынуждены стоять тесно, как в переполненном троллейбусе. Через второе русло до противоположного берега при желании можно доплюнуть, но перепрыгнуть без разбега нельзя. Один человек на таком островке почувствовал бы себя несчастнейшим из робинзонов: без Пятницы, без вкусных кроликов и, разумеется, без надежды увидеть когда-либо спасительный парус и поведать затем миру о своих злоключениях.
Маразм с берега надрывает скулежом Нинино сердце.
— Маразмик, прости, — извиняется Нина. — Ты слишком любил сахар и мясные консервы и не носил рюкзак.
Осознав непреклонную действительность, Маразм бросается в нашу сторону со злобным лаем и тотчас трусит вверх вдоль Ханаки догонять вчерашних топографов.
С островка через второе русло нам удается набросить петлю на береговой камень.
Меня постигла неудача: утонул ледоруб. Это тем более неприятно, что случилось в тот момент, когда посреди потока я горделиво огляделся по сторонам и даже в порыве бурного самоуважения сплюнул в воду. И без того на пятерых было всего три ледоруба, теперь их осталось два.
— Бывает, — добродушно утешает Юрий, заметив мой убитый вид. — В походе прощается все, кроме аморальных поступков.
Сергей смотрит так, что поневоле хочется извиниться. У него светло-серые глаза с колючими точечными зрачками.
— Горы требуют к себе вдумчивого отношения, — говорит он.
Горы… Они наклоняются к нам снежными вершинами, приглядываются и точно спрашивают:
— Ну как вам показалась первая наша встреча?
Отсюда, с развилки рек, в горы ведут два пути — вверх по Ханаке и вверх по Ходжа-Мафрачу.
— На перевале Ханака нам делать нечего, — хмуро заключает Сергей. — Там сейчас топографы.
Еще на первом ночлеге была коллективно придумана песня, с которой мы рассчитывали гордо ступить на перевал:
Мы пройдем маршрут, и короткий след пунктира
Останется на карте на века.
Осторожней, друг, труден путь в горах Памира,
В таинственных верховьях Ханака.
Пролетят года, станет путь на перевале
Доступным для любого ишака.
Все в порядке, друг, мы недаром побывали
В таинственных верховьях Ханака.
Сейчас эти достойные слова воспринимаются нами как сплошная издевка.
Мы решаем пройтись на перевал без рюкзаков и сегодня же возвратиться обратно. Просто прогулочка. Визит вежливости.
Идти налегке — одно удовольствие. Можно думать еще о чем-либо, кроме собственной спины.
Вершины гор выдвинуты одна из-за другой, точно карты в колоде. Сползающие с них снежные языки, как змеиные, раздваиваются серебряными ручьями. Река вскипает между камней.
С торчащей плоской скалы вода свешивается сплошным пологом в стремительных узорах пены. Радужная арка из брызг, соединяющая здесь оба берега, оформляет этот эффектный спектакль, названный Липским «водопадом Ирины».
Поддавшись общему лирическому настроению, Саше хочется назвать водопад как-нибудь иначе. Среди его знакомых, видите ли, нет ни одной Ирины. Но, перебрав несколько тоже очень милых имен, он так и не может решить, на каком остановиться, и авторитет Липского в данном вопросе остался непоколебленным.
Зато он пошатнулся в другом, более существенном.
Липский правильно определил направление перевала, но считал, что он ведет через Гиссарский хребет непосредственно к озеру Искандеркуль. И на своей карте он заставил хребет проделать неожиданный зигзаг для подтверждения этой гипотезы.
Но природе нет дела до наших гипотез. Она безразлична к ним, как портновский манекен к платьям, которые на нем примеривают. Пока платье кроится, можно считать его верхом совершенства. На манекене оно обнаруживает скрытые изъяны. В философии это называется, кажется, объективным фактом.
Перевал действительно располагается к западу, а не прямо по долине Ханаки, но Гиссарский хребет и озеро Искандеркуль здесь ни при чем. Сверившись с компасом, мы могли убедиться, что озеро лежит далеко в стороне, а открывшийся нам с перевала мрачного вида кряж впереди — это и есть сам хребет. Перевал ведет лишь через один из его отрогов. Следовательно, внизу река Пайрон, никакого отношения к Искандеркулю не имеющая, и единственный путь к озеру — по реке Ходжа-Мафрач, если в ее верховьях отыщется перевал.
Все это приятно щекочет наше исследовательское самолюбие.
— Смотрите, — закричала вдруг Нина, в нетерпении поднимаясь на носках и размахивая руками, — наши топографы!..
Они далеко внизу, по другую сторону перевала, и, разумеется, на их карте уже отмечен тот объективный факт, что Гиссарский хребет никуда не сворачивает, даже в угоду почтеннейшим из своих исследователей.
Мы почувствовали себя обворованными. Открытие буквально «увели» из-под носа.
— Пора возвращаться, — предложил Сергей и первым повернул обратно.
Вниз, вниз, вдоль Ханаки, до слияния ее с Ходжа-Мафрачем… Длинен обратный путь.
Вверх по Ходжа-Мафрачу ни тропы, ни людей. Природа и мы — нос к носу. Это тягостно. В конечном счете мы, как и все люди, привыкли жить среди небольших, удобных в обращении вещей. Горы — это как-то громоздко. Гнетущее ощущение одиночества, заброшенности на миллион лет и километров от уютного уклада жизни усиливается тем, что вслед за нами в ущелье вползают тучи. Мы движемся — движутся и они. Это напоминает преследование, причем мы в худшем положении. Тучи, хоть и вровень с нами, движутся все-таки по воздуху, тогда как нам приходится карабкаться по скалам, зачастую на четвереньках. Тучи движутся безостановочно, а мы вынуждены время от времени отдыхать. Мы давно бы остановились переждать непогоду, если бы нашли относительно ровное местечко для палатки.
Но вот белесые щупальца тумана дотягиваются до нас. Тогда мы выбираем крохотный «пятачок» возле самой реки. Дальше уже начинается ледник с гротом, откуда вытекает река.
Разбить палатку на площадке величиной с обеденный стол, не свалившись при этом в воду, — конечно, чудо, случающееся только однажды. Но мы уже в таком состоянии, что способны вершить ч