ИСТОРИЯ МОЕГО ПЕЛИКАНА
Перевод с английского В. Смирнова
Фото автора
Заставка худ. В. Сурикова
Я пеликан, герой этого рассказа, а потому разрешите представиться и рассказать вам кое-что о себе. О той поре, когда я был птенцом, у меня сохранились лишь самые смутные воспоминания. Помнится, я с двумя своими братьями сидел в гнезде высоко на дереве, откуда было видно реку и лес. Широко раскрыв клювы, мы ждали, когда родители принесут нам пищу. Непонятно, как мы свалились с дерева и очутились на песчаной отмели возле зарослей папируса.
По-настоящему я стал помнить себя с того дня, когда несколько чернокожих людей, крича и размахивая палками, отогнали наших родителей, связали нам ноги и унесли с собой. Придя в деревню, они затолкали нас в такую тесную корзину, что мы едва могли шевельнуть клювом.
Наутро двое людей погрузили нас в лодку и куда-то повезли. На второй день путешествия мы свернули из основного русла реки в широкий приток. За это время дважды садилось солнце и наступала ночь.
В середине третьего дня лодка пристала к берегу, на котором стояли пальмы, манговые деревья и множество глинобитных хижин. Нас понесли вверх по склону холма к большому дому. Из поселения навстречу нам с лаем выскочили собаки — можете себе представить, как мы испугались! Но тут послышался чей-то громкий голос, и водворилась тишина. Затем показался какой-то высокий человек, а с ним еще один, одетый в белое. Как я вскоре узнал, это был доктор Швейцер и медсестра Эмма Хаускнехт.
Некоторое время доктор разглядывал нас и наших хозяев, затем обернулся к мадемуазель Эмме и сказал:
— Взять на прокорм трех пеликанов — только этого нам не хватало!
Тут снова наступило молчание. Наконец доктор обратился к африканцам:
— Неужели вы не знаете, что это грех — отнимать детенышей у родителей? Как вы осмелились на такое? Вот увидите, господь найдет способ наказать вас. Чему только вас учили в миссионерской школе!
На доктора было страшно смотреть, и похитителям стало не по себе. Но они быстро справились с собой и сказали:
— Мы думали, вы любите пеликанов, вот и принесли их вам. Дайте нам за них что-нибудь — и они ваши. А не то мы отнесем их другому белому человеку.
Лицо доктора побагровело от гнева.
— Ну хватит! Неужели вы думаете, я допущу, чтобы вы еще хотя бы минуту таскали с собой этих бедняг? Они и так уж полумертвы от голода! Чего доброго, вы еще отдадите их такому человеку, который не будет их досыта кормить! Они останутся здесь! Вот вам за труды по доставке и за ту рыбу, которую вы им покупали. Это все, можете идти!
Тем временем мадемуазель Эмма открыла корзину, мы выбрались на волю и снова могли двигаться. Это было так хорошо! Доктор осторожно ощупал наши крылья и лапы.
— Вам повезло, — сказал он африканцам, — у них все цело. А то бы я вам задал! — Затем, обернувшись к мадемуазель Эмме, продолжал: — По-видимому, нам придется кормить их несколько месяцев. Это будет нелегко. Сухой сезон на исходе, и, как только вода в реке поднимется, с рыбой станет туго. Но в конце концов они улетят, и мы от них избавимся. Страшно подумать, сколько рыбы мы изведем на этих обжор!
Вскоре подошли еще несколько сестер, и среди них одна, которую звали докторшей. Взглянув на нас, она воскликнула:
— Просто удивительно, до чего глупый у них вид! Но они милашки, у них такие кругленькие, пушистенькие заднюшки!
Каждому хотелось взять нас на руки и поласкать, но тут впервые в жизни мы стали отбиваться, тюкая клювами во все стороны.
— Первым делом надо построить для них дом, — сказал доктор. — На это уйдет целых полдня, а у меня так много работы.
Он позвал Джорджа, местного плотника, и вдвоем они стали отбирать рифленое железо и планки, чтобы построить нам убежище между сваями, на которых стоял дом.
— Их надо укрыть от ветра, тогда они не будут мерзнуть по ночам, — объяснил он мадемуазель Эмме.
Он работал внизу под домом весь остаток дня, ползая между сваями и открыто проявляя свое недовольство свалившейся на него внеурочной работой. Я тогда еще совсем не знал людей, и мне казалось очень странным, как это такой добрый человек может столько ворчать.
Видя, с каким увлечением доктор и его помощник орудуют молотком и пилой, зеваки мало-помалу разошлись по своим делам.
— На днях я приду фотографировать их, — уходя, сказала докторша.
Мадемуазель Эмма тоже ушла, но через несколько минут вернулась с рыбой и стала совать ее в наши клювы. Какая это была радость для умирающих от голода существ вроде нас! Когда вся мелкая рыбешка кончилась, она сказала доктору:
— Они еще не наелись, а у нас ничего больше нет, только несколько больших карпов. Но им ни за что их не проглотить!
— А вы попробуйте, — отозвался из-под дома доктор. — Может статься, вы увидите чудо.
И мы действительно разделались с большими карпами. Чтобы помочь нам проглотить, наши клювы поливали водой. Это была чудесная перемена после всех страстей, каких мы натерпелись за время пути.
К закату наш приют под домом был готов. Нам сделали мягкое ложе из сухих листьев, и мы уютно устроились на нем. Со всех сторон приют защищала сетка, которую доктор и мадемуазель Эмма специально нашли для нас. Самое главное, как сказал доктор, чтобы никто нас не трогал, не повредил крыльев. Если со временем мы не сможем от них улететь, придется каждый день кормить нас рыбой в течение многих лет!
— Боже упаси! — воскликнула мадемуазель Эмма.
Мне было немножко досадно, что они с самого начала так торопятся сбыть нас с рук. Но как-никак у них были более похвальные намерения, чем у тех двоих, и я успокоился. Нам было хорошо, и мы задремали, набираясь новых сил. На рассвете мы проснулись от лая собак, писка цыплят, гогота гусей и урчанья в собственных животах. Нас выпустили в загон, который располагался как раз напротив комнаты доктора и был осенен чудесной тенью пальм и манговых деревьев. Туда нам принесли деревянный чан с водой и рыбу, которую доктор и мадемуазель Эмма поделили между нами. Так как им пришлось проталкивать рыбу в наши клювы, они вскоре исцарапали в кровь все руки.
— Если б только они умели есть сами, — ворчал доктор.
Чтобы научиться этому, потребовалось целых три недели; мы наловчились подхватывать на лету рыбу, которую нам бросали.
С наступлением сезона дождей вода в реке начала подниматься, и рыба почти совсем исчезла. Отошли наши золотые денечки! «Бедняги!» — говорил доктор после наших скудных трапез. Когда рыбак приходил с реки, я не раз слышал, как доктор говорил мадемуазель Эмме:
— Не надо готовить сегодня рыбу к столу. Отдайте ее всю пеликанам. Они нуждаются в ней больше, чем мы.
И она охотно исполняла его распоряжение.
Помнится, как-то утром, когда нас выпустили из курятника, пришла докторша с черной коробочкой и сказала: «Нет, мне действительно надо их заснять». После нескольких попыток ей удалось пробраться в загон, и она хлопотала вокруг нас в отдалении, боясь, как бы мы ее не клюнули.
Так как я был самым младшим, а также, не скрою, самым слабым, я считался любимцем доктора и мадемуазель Эммы. Братья всегда норовили съесть мою рыбу. Во время кормежки они клевали меня, чтобы я выпустил свою долю. Доктор и мадемуазель Эмма защищали меня, и я был этому рад.
К рождеству мы сбросили пух и оделись в настоящие перья. Мой старший брат уже ходил вразвалку под манговыми деревьями и хлопал своими большими крыльями. Когда я вот так наблюдал за ним, опять пришла докторша с черной коробочкой и сказала:
— Мне надо их заснять.
В один прекрасный день мой старший брат забил крыльями, взлетел в воздух и уселся на высокой ограде загона. Вся больница, и африканцы и европейцы, сбежалась полюбоваться на него. «Этот скоро научится летать…» Несколько дней спустя и другой мой брат проделал то же самое. Братья сидели на ограде и не хотели спускаться вниз, даже когда принесли рыбу. Ее подбрасывали в воздух, и братья ни разу не промахнулись, если даже цель была слишком высока, или слишком низка, или где-то в стороне.
— Совсем как в цирке, — заметила докторша, наблюдая за ними.
Что касается меня, то я не умел пройти и нескольких шагов, не говоря уже о том, чтобы взлететь. Мадемуазель Эмма очень беспокоилась обо мне и поделилась своими опасениями с доктором.
— Он ест, — успокоил ее доктор. — Раз пеликан ест, значит, он поправится.
Мне кажется, она боялась, что я просто не выживу.
Очень скоро мои братья научились слетать с ограды на землю, ходить к реке и плавать там возле берега. Вечером наши опекуны загоняли их домой. Прошло еще несколько дней, и мои братья на широко распластанных крыльях уже могли слетать с холма. Все с жалостью глядели на меня: ведь я не мог даже взлететь на ограду.
Но весной, когда кончался сезон дождей, я сумел-таки слететь к реке. Это был не очень искусный, но все же вполне сносный полет.
— Вот видите, — улыбаясь, сказал доктор мадемуазель Эмме, — в конце концов и он научился летать.
Все трое мы плавали и ловили рыбу в реке. Но нашего улова нам не хватало, чтобы насытиться, — нам требовалось так много! К счастью, нас продолжали подкармливать по вечерам, вот почему мы всегда возвращались домой, как только зазвучит гонг, возвещая конец рабочего дня.
Я все еще отставал от моих братьев, так как не мог взлететь с воды; с земли же, подпрыгивая в воздух, я это делал сносно. Целую неделю я упорно учился взлетать с воды, но безуспешно. Как-то в воскресный день доктор пришел посидеть на берегу. Казалось, ему доставляло удовольствие следить за моими тщетными попытками подняться с воды. Вновь и вновь возвращался я к берегу и начинал все сначала, внушая себе, что вот сейчас поднимусь и полечу. Доктор, который по воскресеньям обычно писал письма, — я хорошо это знал, потому что мог заглядывать в его кабинет с ограды, — весь день оставался на берегу, забавляясь этим спектаклем.