— Помню ли Ленинград? Можно ли его не помнить? — говорил Граевский. — Как в отпуск, так туда. А жить лучше здесь. Привык к своей работе, чувствуешь, что ты нужен, а это главное. Да и рыбалки такой на севере нет, и охоты тоже, и дынь таких не бывает. Нравится мне здесь. Вот если б только не песчаные бури! Знаете, что такое песчаная буря? Страшная штука. На двор выйти невозможно. Окна — наглухо, а пыли дома — на палец. Но это не часто и не надолго…
На широкой голубой глади канала песчаные бури трудно было представить. Вправо и влево уходили протоки, заросшие камышом, в низинах угадывались другие протоки и озера без числа. Это те самые заполненные водой котловины Келифского Узбоя, по которым когда-то текла Амударья.
Время от времени Граевский сбрасывал скорость и включал задний ход. Сначала я не обращал внимания на эти «балетные па», потом заинтересовался ими.
— Травы много плавает, — объяснил Иван Иванович, — цепляется за крылья, снижает скорость. Но это что! Вы бы раньше поглядели!..
И он начал рассказывать знаменитую в этих местах историю о том, как рыба спасла канал.
Да, вначале многим специалистам пришлось изрядно поломать голову над этой проблемой. Туркмены говорят: «Родит не земля, а вода». Вода, пришедшая в пустыню, в первый же год начала интенсивно «родить»… водоросли и всякую другую водную растительность. Канал еще только начал действовать, а над ним уже нависла угроза полного зарастания. Ведь здесь, под щедрым солнцем пустыни, водные растения каждые сутки вытягиваются на десять-пятнадцать сантиметров. Пробовали скашивать зелень косилками — получалось дорого и неэффективно. Пробовали «тралить» ее с помощью троса, который волочили по дну два трактора, идущих по обоим берегам канала. Но приходилось каждую минуту останавливаться и очищать трос. А сорванные водоросли уплывали вниз и там создавали настоящие запруды. Инженеры предлагали построить специальную машину для очистки канала. Но пока бы ее сконструировали, канал мог превратиться в цепочку тихих зарастающих прудов.
Выход оказался до удивления прост. Выручили ихтиологи, вовремя вспомнившие о существовании травоядных рыб. В 1959 году в маленький поселок Карамет-Нияз была завезена с Дальнего Востока первая партия личинок белого амура. Через два года созданный здесь рыбопитомник выпустил рыбок в канал. И скоро проблема зарастания Каракумского канала перестала существовать. Белый амур оказался достаточно прожорливым: он за день съедал столько растительности, сколько весил сам.
Ихтиологам удалось решить и другую проблему, связанную с травоядными рыбами, известными на весь мир своим капризным характером — нежеланием жить в чужих водах. Сейчас белый амур размножается в канале в естественных условиях, а туркменские рыборазводные предприятия стали крупными поставщиками растительноядных рыб во многие районы нашей страны.
Эти живущие в воде «мелиораторы» экономят миллионы рублей, расходовавшиеся прежде на очистные работы, и сами по себе — отличное дополнение к рыбному меню. Вот как характеризовал этих рыб президиум Академии наук СССР в одном из своих постановлений: «Включение растительноядных рыб в число важнейших объектов прудовой культуры и озерно-речного рыболовства важно для решения крупных народнохозяйственных проблем: производства физиологически полноценных и дешевых белковых продуктов питания, мелиорации водоемов (борьба с зарастанием оросительных и сбросных каналов, водоемов — охладителей тепловых электростанций и др.), биологической очистки воды и улучшения санитарного состояния водоемов… Потребляя первичную биопродукцию, эти рыбы тем самым способны утилизировать солнечную энергию и элементы минерального питания растений с весьма высоким коэффициентом полезного действия, превосходя в этом отношении, по-видимому, всех домашних животных».
Вот каковы эти удивительные рыбы, чье триумфальное шествие по стране началось здесь, на Каракумском канале.
Я видел белого амура в тот момент, когда мы подходили к берегу у небольшого поселка Нички. Рыба выпрыгнула из воды возле самого борта, блеснула чешуей и тяжело плюхнулась в воду. О точных размерах ее судить не берусь, ибо известно, какой кажется ушедшая из-под носа рыба. Но Граевский заверил меня, что в ней пуд, не меньше.
— Чего она прыгает? — удивился я.
— Тени боится. Эта ее прыгучесть — сущая беда для рыбаков: рыба перемахивает через край сети. А ко мне однажды вот так прямо в лодку запрыгнула…
— Ну и как, вкусная?
— Отличная рыба…
В Ничке, где была остановка на ночлег, мы ели всякую рыбу — и щуку, и сазана. А белого амура попробовать не пришлось, видно, в тот день все эти рыбы повыпрыгивали из сетей.
Ничка — небольшой поселок, расположенный, пожалуй, в самом пустынном месте этой водной дороги. Поселку десять лет. он, как и большинство здешних населенных пунктов, рожден каналом. Населения в Ничке — до полутора тысяч человек. Живут в нем в основном гидромеханизаторы.
Главный инженер СМУ «Гидромеханизация» Валентин Гаврилович Пазенко — один из тех, кто работает тут с самого начала строительства. Он показал мне схему этого участка канала с десятками прямоугольничков — земснарядов.
— Канал, как Амударья, — сказал он, — заносит фарватеры, размывает берега. Чуть недоглядишь — прорвется в соседнюю межбарханную котловину.
Но гидромеханизаторы здесь не только для наблюдения за капризным каналом, они постоянно, километр за километром, расширяют его, готовят русло для будущей большой воды. Ведь поток ее с каждым годом увеличивается и скоро достигнет 750 кубометров в секунду, что почти в четыре раза больше, чем несет, например, Волга у города Калинина.
Мы причаливали к некоторым земснарядам, осматривали каюты с тысячами бытовых мелочей, подолгу глядели, как хлещет из труб серая пульпа, заливая низины. Иногда взбирались на барханы, сминая ровные ряды ветрового свел, и сразу попадали словно бы в жерло раскаленной печи. Здесь, в зажатых горячими склонами межбарханных котловинах, была настоящая пустыня с ее тысячелетней тоской о воде. И просто не верилось, что в нескольких десятках метров — целая река.
На одной из остановок я ушел от канала дальше обычного. Мягкие барханы совсем заглушили шум земснаряда. Вокруг стояла первозданная тишина, лишь ветер посвистывал, перекатывая песчинки по извилистым волнам песчаной ряби. Вокруг было только два цвета: синее небо и белые с желтизной пески. И солнце казалось частицей раскаленного бархана, такое же белое с чуть уловимой желтизной. И совсем немного надо было воображения, чтобы представить себе неведомую планету, безводную и безжизненную. Я карабкался по сухой осыпи бархана, чувствуя сквозь подошвы горячий жар песка. Я дал волю воображению, представляя себя первооткрывателем далеких миров, жаждущим встречи с неведомой цивилизацией.
И в этот момент я вдруг увидел на вершине бархана несколько странных металлических сооружений, напоминавших не то жилища лилипутов, не то неизвестные приземлившиеся летательные аппараты.
Я наклонился, чтобы получше разглядеть эти таинственные конструкции, и вдруг услышал приглушенный расстоянием окрик.
— Э-эй, не трогайте там!
На вершине соседнего бархана стояла женщина и махала мне рукой.
Через четверть часа я уже сидел под тентом и пил зеленый чай с сотрудниками Института пустынь Туркменской академии наук. Рядом на песке лежали точно такие же сооружения из белой жести — пескоуловители. Их привезли в пустыню для того, чтобы изучать закономерности движения песков.
…Песчинку за песчинкой гонит ветер по горячему склону. Мириады их скользят по неровной поверхности барханов, свиваются змейками, напоминающими снежную поземку. И легкое это движение превращается в неотвратимое наступление тяжелых песчаных гор, угрожающих засыпать канал. Как их остановить? Самое надежное — закрепить барханы растительностью. Было перепробовано много способов. Лучшим оказался весьма простой — настил из хвороста, под защитой которого за два-три года на песке успевает сформироваться травяной покров. Но этот способ не везде выручает. И сотрудники Института пустынь бродят по пескам, продолжают свои исследования.
Мы сидели на мягком песке, пили чай и говорили о Каракумах. Велика, угнетающе однообразна пустыня. Невольно думаешь о человеке, оказавшемся ее пленником. «Птица летит через Каракумы — теряет крылья, человек идет через Каракумы — теряет ноги», — говорит туркменская пословица. Только страх перед бесконечностью этих белых, желтых, бурых песков мог породить их название — Каракумы, «черные пески».
Но «пустынникам», как в шутку именуют себя сотрудники Института пустынь, этот страх, должно быть, неведом. Месяцами и даже годами они живут среди барханов, лишенные элементарных бытовых удобств. И ухитряются вести серьезную научную работу, помогающую потом осваивать безжизненные земли.
Среди встретившихся мне научных работников оказалась Герой Социалистического Труда академик Нина Трофимовна Нечаева, отдавшая борьбе с пустыней сорок лет жизни.
Нина Трофимовна выросла среди пышных лесов и лугов Смоленщины. Еще в юности она увлекалась ботаникой. Она видела неистовую силу жизни в каждом стебельке и все хотела знать: есть ли предел этим непостижимым способностям всего живого приспосабливаться к самым неблагоприятным условиям?
Не удивительно, что вскоре после окончания института она попала в Каракумы, где среди опаленных солнцем песков — передний край борьбы за жизнь.
В 1934 году двадцатипятилетний ботаник Нечаева уходит в глубины Каракумских песков в свою первую экспедицию.
Все было в тот раз: и блуждание по бездорожью без надежного проводника, и встречи с остатками басмаческих банд, и ужасающая летняя жара, и отчаяние, когда последняя надежда — колодец оказывался пересохшим. Но при всех условиях она вела научную работу. В каждой былинке, уцепившейся за бархан, Нина Трофимовна видела бездну интересного для исследований. И она привезла из пустыни такой богатый материал, который впоследствии лег в основу при составлении первых геоботанических и пастбищных карт Туркмении.