Близость оконечности острова Горн, стража двух океанов, означает «момент истины» для парусного корабля. Кроме множества скалистых островов архипелага Огненной Земли пролив усеян подводными выступами. Зона особой опасности начинается сразу же за островом Илдефонсо. Пелена тумана, как сачком, накрывает здесь крылья парусов. Айсберги, плавающие тут большую часть года, ветры, врывающиеся в узкий коридор между океанами со скоростью сорока миль в час, течения, капризно меняющие курс…
Для Бернара Муатесье мыс Горн был не просто страницей лоции. В 1960 году он с женой Франсуазой отправился в безостановочное свадебное плавание от Таити до Испании. Результатом явилась его книга «Вокруг мыса Горн под парусом». К вящему ужасу издателя целые страницы в ней были отведены детальному описанию техники мореплавания: как лучше вязать узлы, чинить самому паруса и так далее. Это была книга о ремесле, составлявшая для самого Бернара книгу о жизни.
Детство, которое он провел с родителями в Индокитае, открыло ему пронзительную красоту тропических морей. В двенадцать лег он вышел в свое первое самостоятельное плавание на джонке — небольшой лодчонке со скошенным, как акулий плавник, парусом… Если вдуматься в ставшее расхожим выражение «зов моря», то это, скорее всего, самое яркое воспоминание, запечатлевшееся накрепко в тебе самом, ощущение, лишившись которого человек чувствует себя несчастливым. Американец Уильям Уиллис, трижды — в шестьдесят пять, семьдесят и семьдесят пять лет — пересекший Тихий океан на плоту, а Атлантику на крохотной трехметровой яхте «Малышка», которую выловили осиротевшей латвийские рыбаки, говорил так:
«Внезапно мною овладевает тоска, как если бы я чего-то лишился. Это не прихоть и не простое приключение. Я не хочу доказывать какую-либо научную теорию или открывать новые пути. Я хочу показать просто, что всю жизнь шел правильной дорогой».
Глупо было бы, разумеется, смотреть на мореплавателей-одиночек как на каких-то особенных людей. Это просто люди, со всем, что в них есть хорошего и плохого. Но в момент, когда после столь долгого отсутствия они видят берег и цель достигнута, они говорят себе: «Ты смог», и это заставляет их вновь и вновь возвращаться в море, ибо большего счастья для них нет… Лучше всех об этом у Пушкина:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья.
Яхта для Бернара Муатесье стала продолжением его естества. Нужно только прочесть в книге сдержанный рассказ о гибели в 1957 году на коралловых рифах в Полинезии его яхты «Мария-Тереза»: он физически ощущает боль, когда рвется обшивка, и можно понять, как тросы и рангоут способны стать частью организма…
Два серьезных крушения, искалеченная акулой нога, две потерянные яхты, две написанные книги — таков послужной список Бернара. Приключение для него всегда было ответом на вызов и никогда самоцелью. Он упрямо твердил, что море не терпит полумер, море отвергает дилетантов. Риск? Риск остается, но его не дол ясно быть больше одного процента.
6 марта возле Фолклендских островов «Джошуа» повстречал торговое судно. Привычным способом — пращой — Муатесье передал записку: «Мыс Горн пройден благополучно. Пока все в порядке, слава аллаху».
Сообщение вызвало в Лондоне волнение. «Этот француз» — последовали торопливые выкладки — да, этот француз теперь практически недосягаем. Если его «Джошуа» будет двигаться в прежнем ритме, он будет в Плимуте не позднее 10 апреля, а следовательно. предыдущий рекорд Чичестера будет побит! Муатесье завершит кругосветку за двести тридцать один день против двухсот двадцати шести англичанина; но Чичестер пробыл неделю в Сиднее, и ее надо приплюсовать.
Во Франции зато не скрывали радости: роскошно, если Бернар утрет нос «владычице морей»! Франсуазу Муатесье, которая с тремя детьми ждала вестей от мужа в Тулоне, атаковали журналисты. Оказывается, Бернар выработал тактический план гонки: медленный старт, чтобы сохранить силы для «ревущих сороковых», и бурный финиш на последней прямой в Атлантике. Он рассчитывал финишировать 10 апреля — в свой день рождения — ему должно исполниться 44 года. «Я знаю, что он победит», — сказала Франсуаза.
Радиопризывы из Лондона несутся в эфир. Что с Нокс-Джонсоном? Неизвестно. Он молчит с 21 ноября прошлого года, после того, как выбросился на отмель возле Новой Зеландии. Там его уже нет, проверяли.
Что с Найджелом Тетли? Его передатчик тоже молчит, но, судя по всему, он должен быть возле мыса Горн.
Где Дональд Кроухерст? Столько времени от него никаких вестей.
«Тейнмаут-Электрон» бессильно дрейфовал у побережья Аргентины с расщепленным поплавком. После бесплодных попыток починить яхту на плаву капитан принимает самоубийственное решение: зайти в маленький порт Рио-Соладо в устье Ла-Платы. Это самоубийство вдвойне. Во-первых, его должны дисквалифицировать, поскольку он нарушил условия и обратился за помощью. А во-вторых, как он оказался в Аргентине, если сообщал, что находится в тысяче миль от нее, в другом океане?
Другого выхода не было. И если чему суждено статься… «Тейнмаут-Электрон» пристал к берегу. Кроухерст не знал испанского, аргентинские таможенники не разумели ни слова по-английски. Кое-как с трудом на ломаном французском, а больше жестами им удалось договориться. В мастерской яхту кое-как залатали. Три дня провел Дональд на земле. Гостеприимные аргентинцы ни о чем не догадывались, слух о великой гонке не дошел до их глуши. Они с сочувствием смотрели на чудаковатого англичанина, заплывшего бог весть почему на другой край земли. Хотя, если может себе позволить путешествовать просто так по свету — значит есть деньги.
Тримаран вновь вышел в океан. Но теперь, после встречи с людьми, одиночество навалилось на Дональда непосильной тяжестью. Кроухерст забился в силках собственной лжи. Стремясь уйти мыслью от преследовавших его картин, он начинает писать многостраничное эссе. Литературные эксперты впоследствии скажут, что оно во многом навеяно поэмой Рембо «Пьяный корабль».
«Тейнмаут-Электрон» в самом деле шатало, словно матроса, захмелевшего в чужом порту. 22 марта Дональд замечает впереди зеленый берег. Это Фолклендские острова. Если он спустится еще миль на пятьсот к югу, то приблизится к маршруту, которым должен был бы идти, завершая виток вокруг света.
В начале апреля в Плимут начали съезжаться потихоньку болельщики и журналисты в ожидании скорого финиша Бернара Муатесье. Но десятое число прошло, а его все не было.
12 апреля в одиннадцать часов утра в четырехстах милях от Азорских островов вахтенный французского судна «Мунго» заметил в океане парус. Он то взлетал, то пропадал за высокой волной Атлантического океана. Капитан отдал приказ сблизиться. Пятьсот метров, триста, двести… Стоп! Ближе подходить было опасно. Команда вся припала к правому борту. Ясно видна яхта. Это кеч. С палубы матросам машет рукой долговязый бородач в шерстяной шапочке. Капитан «Мунго» берет мегафон и, по традиции парусного флота, представляется: «Капитан Мойон, судно «Мунго», идем в Дьепп с грузом бананов».
С яхты донесся ответ: «Робин Нокс-Джонсон, «Суахили», иду в Фалмут, без груза».
— Как вы здесь очутились?
— Кругосветная гонка. Уже триста дней в море. У меня отказал передатчик. Передайте в Лондон.
— Счастливо дойти!
В эфир полетело сообщение: «Робин Нокс-Джонсон рассчитывает быть в Фалмуте 20 апреля, в воскресенье. На борту все в порядке».
Это была сенсация! Молчавший почти полгода Нокс-Джонсон объявился, считай, у самого финиша!
А Бернар Муатесье? Пусть не десятого, но к двадцатому он должен подойти. Многомесячное плавание вдруг стало походить на автомобильные гонки — так стремительно разворачивались события.
Прошло еще два дня, и греческое судно встретило яхту «Джошуа»… на подходе к Южной Африке. Как оказался там Муатесье? Ведь это в противоположной стороне от направления финиша!
Брошенная пращой записка была предельно лаконичной, в обычной манере капитана Муатесье: «Я не иду в Плимут. Теперь, когда дорога изведана и я знаю, что могу идти быстро, мне незачем плыть в Плимут ради всего этого шума».
Что заставило его после тридцати тысяч миль пути, когда специалисты в один голос прочили ему победу, вновь повернуть в океан? И куда он собрался держать путь? До некоторой степени ответ на это могли дать письма, пересланные с оказией во Францию (письма были предназначены только друзьям и появились во французском журнале «Бато» два года спустя). Люди, хорошо его знавшие, должны были понять действительные мотивы:
«Когда столько месяцев подряд слушаешь пение ветра, когда так долго говоришь на языке бесконечности, страшно оказаться вдруг среди людей, слушать их бессмысленные славословия, без содержания и цели. Я вовсе не хочу сказать, что стал за это время лучше других. Я просто в некотором роде стал иным. То, что раньше казалось незначительным, приобрело для меня важность. Есть вещи, которые я был бы не в силах теперь переносить, и есть такие, без которых не смогу обходиться. Все приобрело несколько иные размеры, чем до отплытия. Когда погружаешься так глубоко в самого себя, когда так долго живешь пространством, уходящим далеко-далеко, дальше звезд, возвращаешься уже не с теми глазами. Больше полагаешься на чувства, чем на разум…
Итак, мне предстоит выбирать между Таити и Галапагосами..
На Таити есть все, в том числе знакомые, которые помогут. На Галапагосах — ничего, но зато есть покой. Гораздо легче найти общий язык с тюленями и игуанами, чем с людьми, когда приходишь из такого далека».
Устроителям гонки, да и публике тоже нелегко было понять, почему заведомый победитель разом вдруг отказался от славы, денег, и больших денег, то есть от всего, чего столько людей в мире безуспешно добиваются всю жизнь. Сочли это простым бегством от общества. Иные прямо советовали обратиться к психиатру.
Мы говорили уже, что для Бернара Муатесье гонка за призом «Санди Таймс» отнюдь не была самоцелью. Плавание под парусом оставалось для него слишком дорогой вещью, и он хотел защитить его от «всего этого шума». Плыть к финишу, чтобы стать звездой? Обслуживать потом собственную славу? Это было не для него…