Неподалеку поднимается ввысь как бы вырубленная в скале лестница, ее ступени похожи на громадные сапфиры.
— Вот она… — шепчет Штернберг, — но она никуда не ведет, вверху глухая стена…
Айвазовский его не слушает. Он запоминает голубое серебро морской воды и то, как этим голубым серебром загораются черные стены грота, когда их омывает волна, поднятая движением весла… Он запоминает, чтобы через некоторое время все это волшебство запечатлеть в картине «Голубой Грот».
…И снова в путь.
Утром следующего дня Айвазовский и Штернберг сидели на лужайке недалеко от церкви Сан Виченцо. Церковь была еще заперта. На ее ступенях и вокруг на траве сидели крестьянки с детьми на руках. Сторож отпер двери и начал впускать женщин. Они устремились к стене, где была бронзовая доска, упали на колени и стали горячо молиться, протягивали детей к доске, чтобы те коснулись ее.
Айвазовский и Штернберг протиснулись к доске. Это был барельеф, изображавший Сильвестра Щедрина с поникшей головой, с палитрой и кистями в руках. Под барельефом была выгравирована короткая надпись: «Здесь лежит Щедрин».
Долго стояли друзья у могилы русского художника.
Выйдя из церкви, они сели под деревом и наблюдали за непрекращающимся потоком женщин с детьми.
Сторож рассказал, что синьор Сильвестро был очень добрый человек, что в Сорренто и в окрестных селениях он заслужил всеобщую любовь. Особенно его любили дети, которым он всегда приносил подарки и брал с собой на прогулки. После его смерти в народе пошли слухи, что молитва у могилы доброго синьора Сильвестро исцеляет больных детей…
Все в Сорренто и его окрестностях напоминало о Щедрине. Жители с готовностью рассказывали про maestro Russo, запечатлевшего на картинах их родные места. Айвазовского и Штернберга проводили к любимому месту Щедрина близ Сорренто — Капуччини. Отсюда открывался вид на обрывистый мыс Граделле, на залитое солнцем живописное селение Мета. Здесь художник вдохновлялся, когда создавал свои знаменитые «Террасы на берегу моря».
Из Сорренто друзья проследовали еще в одно из любимых мест Щедрина — в Амальфи. Широкий залив, скалистые горы, мирная жизнь рыбаков на берегу — все это было сродни каприйскому пейзажу.
С высоты скалистых стен здесь открывается простор, поражающий прозрачностью и торжественностью; на закате удивительно зеленеет небо, а горы горят багрянцем… Ночь наступает медленнее, чем в Неаполе или Сорренто, а крупные звезды на небе, слабый теплый ветер и шуршание морской волны о камни набережной напомнили Айвазовскому образ далекой Феодосии.
…Огромное количество впечатлений, накопленных во время странствий, требовали выхода. Но для этого необходимо отдалиться от местности, которую он собирается изобразить на картине.
В этом Айвазовский отличается от своего учителя Щедрина, который не мог работать без натуры. У него, Айвазовского, уже выработан другой метод. Он убедился, что молнию, порыв ветра, всплеск волны писать с натуры немыслимо, все это художник должен запомнить. Он идет еще дальше: тот, кто не одарен памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копиистом, но истинным художником — никогда!..
И чтобы перенести свои впечатления на холст, Айвазовский спешит в свою римскую мастерскую.
Опять, как в прежние дни, сюда доносится отдаленный звон колоколов церкви Санта-Мария делла Кончеционе, а синьора Тереза еще бдительнее оберегает его труд.
На мольберте одну картину сменяет другая. И хотя он пишет с фантастической быстротой, никто не ведает, как ему достаются шедевры. Его ежедневные бдения у холста напоминали сражения. Не раз неудовлетворенность написанным повергала его в отчаяние, но он не отступал и только тогда отходил от холста, когда на картине воплощались его замыслы такими, какими возникали до этого в воображении.
Кончились зимние месяцы, наступила весна. И снова Айвазовский отдает на суд зрителей свои картины — виды Неаполя, Венеции, Амальфи, Сорренто, Капри, изображения то морских бурь, кораблекрушений, то безмятежного моря, дремлющего в золотых лучах солнца или серебре лунных ночей…
Он снова отправляется в Париж. Опять, как прежде, парижане выражают громкий восторг. И вдруг одна газета развязно объявила, что нигде так не ценят Айвазовского, как в Париже, что нигде он не был так обласкан, что русский художник намерен обосноваться здесь надолго и, возможно, даже навсегда поселиться во Франции.
Айвазовский был оскорблен: его, русского художника, подозревают в намерениях принять французское подданство… Он имел право в качестве пенсионера Петербургской академии художеств оставаться еще два года в чужих краях, но написал в Петербург, чтобы ему разрешили вернуться на родину до конца срока.
Еще так недавно он думал о дальних странствиях в Индию, Александрию… А теперь он должен, он обязан скорее вернуться в Россию. Этого требует от него честь русского художника…
В конце лета 1844 года Иван Айвазовский вернулся в Петербург.
ОБ АВТОРАХ
Вагнер Лев Арнольдович. Родился в 1915 году в городе Бердичеве. Окончил Московский государственный педагогический институт имени В. И. Ленина. Специализировался по всеобщей истории искусств. Более двадцати лет Л. Вагнер преподавал в средних и высших учебных заведениях. В середине 50-х годов переходит на профессиональную литературную работу. Наиболее известны его повести о художниках Айвазовском, Венецианове, Александре Иванове, Брюллове. В нашем сборнике публикуется впервые. В настоящее время работает над романом о великом русском художнике-пейзажисте И. И. Левитане.
Григорович Надежда Семеновна. Родилась в селе Безлюдовка Харьковской области. Происходит из традиционной учительской семьи. И сама она после окончания Новосибирского учительского института в 1940 году долгое время работала в школе. В 40—50-х годах в различных периодических изданиях печатались ее стихи. В 60-х годах опубликованы два сборника рассказов и повесть. В 1971 году в издательстве «Искусство» в серии «Жизнь в искусстве» вышла книга И. Григорович, написанная совместно с Л. Вагнером, — «Айвазовский». В нашем сборнике публикуется впервые. В настоящее время работает над книгой рассказов о русских скульпторах.
К повести Л. Вагнера и Н. Григорович«СТО ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ВИЗ»
Фотографии с картин И. К. Айвазовского из Калининской картинной галереи и Джозефа Тёрнера
И. К. Айвазовский
Валерий Гуляев
ЗА СОКРОВИЩАМИ АРИМАСПОВ
Очерк
Заставка А. Шикина
Рис. подобраны автором
В дальний путь караваны идут,
бубенцами звенят.
Кто поведал о бедах, что нам
на пути предстоят?
Я помню все так отчетливо, словно это было вчера. Длинное полутемное помещение университетского археологического музея в старом здании истфака на улице Герцена. Маленький, видавший виды столик с чернильными пятнами в узком простенке у окна. Плотная, слегка оплывшая фигура профессора. Каштановая бородка, добрые, со смешинкой голубые глаза. Мы, трое студентов-пятикурсников, не на шутку увлекшиеся скифской археологией, кое-как разместились вокруг стола и внимательно слушаем волнующее повествование о давно минувших днях. «Комментарий к скифскому рассказу Геродота» — так назывался цикл этих лекций. За несколько суховатыми, академическими фразами нашего наставника вставал таинственный и зовущий мир ожесточенных битв и далеких походов, мир своеобразной и яркой культуры, процветавшей в степях Северного Причерноморья около двух с половиной тысяч лет назад.
Навсегда запали мне в душу и слова об одном из величайших торговых путей древности. «В эту далекую и сказочно богатую страну на Урале или в Сибири, — здесь тихий голос профессора внезапно окреп и в нем появился оттенок непреклонной убежденности, — от устья Днепра шел торговый караванный путь, отмеченный не только древнегреческой литературой, но и археологическими находками».
После окончания университета мне привелось побывать во многих археологических экспедициях. Я изучал городища «юхновской культуры» на Брянщине, славянские могильники в Подмосковье, скифские курганы на Дону и Украине, поселения эпохи бронзы в Воронежской и Волгоградской областях. И за сутолокой повседневных дел нет-нет да и всплывал в памяти увлекательный рассказ о торговом пути на восток, в богатые золотом страны, о дерзких попытках греков прорваться сквозь завесу неведомого в самые сокровенные глубины Евразии, о вольных сынах степей — удалых наездниках-скифах. Постепенно у меня созрело решение написать обо всем этом небольшой очерк.
VIII век до нашей эры отмечен широкой греческой колонизацией в бассейнах Средиземного и Черного морей. Перенаселенные, погрязшие во внутренних усобицах города Эллады рассылают во все стороны открывателей новых земель, которые привозят волнующие вести. И вот уже идут караваны судов с жаждущими найти «землю обетованную» вдали от бесплодных, выжженных солнцем гор своей родины. Так возникают многочисленные колонии, где изгнанники и авантюристы создают порты, принимают товары из городов-метрополий и посылают взамен богатства, выкачанные из новых земель. Этот могучий поток колонизации направлялся преимущественно на восток, юг и юго-запад, избегая до поры до времени опасных северных маршрутов. Греки гомеровской эпохи знали о северных землях до удивления мало. За узкой, каменистой щелью Геллеспонта — Дарданелл и Боспора Фракийского (современный Босфор) им виделись таинственные и фантастические картины: лазурное побережье Тавриды и цветущие берега Кавказа представлялись им страной вечного холода и мрака, похожей на глубины подземного царства мертвых — Аида.