аставляя догадываться об огне, бушующем в сердце этого темнокожего человека.
— Как долго готовят самолет, — сказала я, устав от жары и суеты аэродрома.
— Путь дальний и опасный. Внизу вода. Если случится поломка, сесть негде. — Сосед покосился на меня, словно сожалея о сказанном.
— Компания, надеюсь, выплачивает страховку?.. — в шутку спросила я.
— Да, конечно, — без улыбки ответил он. — А вы на Маврикий или дальше?
— На остров. Я слышала, там красиво…
И тогда он заговорил о Маврикии.
— Этот остров — порог между Африкой и Индией. Каждый, кто пересекает Индийский океан по воздуху или по воде, обязательно бывает на нашей земле. Все самолеты садятся в Плезанс — так называется аэродром. А корабли пристают в Порт-Луи в большой глубоководной гавани. Город у самой воды — столица Маврикия.
А потом, когда мы уже летели над океаном, маврикиец (он оказался учителем, возвращавшимся с какого-то симпозиума) под мерное, приглушенное гудение моторов рассказал о том, что остров в начале шестнадцатого столетия был обнаружен арабами и нанесен на карты. Несколько позже его захватили голландцы, они завезли сюда первых рабов.
В давние времена — дат островитянин не знал — эта земля принадлежала корсарам. Их не интересовало ни плодородие почвы, ни черное дерево, которым были покрыты долины и горы. Морских разбойников привлекала уединенность острова. Скалы служили наблюдательными пунктами. В ущельях пираты хранили сокровища. Тенистые рощи, прозрачные ручейки, вечное лето — все это, конечно, нравилось и корсарам. Но главное для них было в другом: подводные рифы, окружавшие остров, преграждали вход в гавань преследовавшим их кораблям. Они разбивались на рифах и становились добычей морских разбойников.
В те времена скитавшийся по морям путешественник-португалец обнаружил однажды среди океана группу живописных необитаемых островов. Он обследовал этот архипелаг и подарил ему имя, оставшееся и доныне на географической карте, — Маскаренские острова. Португальца звали Маскаренья.
Потом на этих широтах появились голландцы. Маленькая страна, обладавшая флотом, шарила в те времена по миру, прибирая к рукам многие земли. Захватила она и остров. Он был назван Маврикием, в честь принца Морица Оранского — штатгальтера нидерландского, прославившегося успешной войной с Испанией.
Это время было началом рабовладельческого периода на Маврикии, и первым торговцем живым товаром стал некий Ван дер Стельм.
То, что рассказывал островитянин, было одной из бесчисленных трагедий многовековой истории рабства: голландец обманом заманил свои жертвы в лавку мадагаскарского мясника. Там их связали и ночью переправили на корабль. В трюмах они лежали «как шпроты в банке». Большая часть людей задохнулась, погибла от жажды. Немногие оставшиеся в живых и начали на острове ту тяжелую работу, результаты которой поражают каждого прибывающего на остров иностранца.
— Маврикий — величайший памятник человеческому труду, — сказал мой попутчик. — Вы, вероятно, знаете, что он появился в эпоху земных катаклизмов. И нынче здесь сохранились кратеры. Одни заросли травой, в других — озера. Вместе с огнем из недр вылетали камни. Маврикий засыпан камнями, гигантскими глыбами. Вырубить джунгли было, конечно, нелегко: у черного дерева ствол как железо. Рубить его топором — это каторжный труд. И все же, по-моему, легче, чем выбрать из почвы все камни; она набита ими, как винная ягода зернами. Из них сложили пирамиды — тысячи каменных пирамид. Если их убрать, то, как говорят у нас на Маврикии, стало бы вдвое больше земли. Шутка, конечно, но близкая к истине.
Наша беседа то затухала, то разгоралась вновь. В самолете пахло ананасами, дымом сигар и какой-то ароматической жидкостью, которой служитель время от времени опрыскивал салон. Мельчайшие серые капельки облачком вылетали из пульверизатора и медленно оседали, распространяя запах цветов. Стюардессы разносили аперитивы, соки и воду, запаянную в консервные банки.
Почему-то иногда ослабевал, потом опять нарастал гул моторов, и тогда я слышала только голос соседа, скрипучий и суховатый. Он говорил:
— Первым французским губернатором на Маврикии был Лабурдонэ. В Порт-Луи вы увидите памятник: бронзовый губернатор с картой в руке. На карте название — «Иль де Франс» — остров Франции. Англичане вернули ему голландское имя. Это было в начале прошлого века.
Французы, которые приехали с Африканского материка, занимали под сахарный тростник все новые и новые площади. Рабов на плантации привозили из Мозамбика, Ганы, с Коморских островов. Столицу перенесли к морю: удобнее и для торговли, и для связи с внешним миром. Дороги тогда, конечно, были не такими, как теперь. Нынче по главной Великой дороге можно за час пересечь весь Маврикий. А тогда на повозках от Кьюрпайна — из центра страны — до океана нужно было тащиться чуть ли не целый день.
При французах были построены дворцы (некоторые сохранились до наших дней). Порт-Луи укрепили. Вы увидите на горе остатки редута.
Скованность маврикийца все более исчезала; люди в дороге повсюду ведут себя естественнее и откровеннее.
— Вы спрашиваете, почему англичане так хотели владеть островом? Сахар им нужен был, Маврикий до сих пор иногда называют «сахарницей Британии». Большая часть маврикийского экспорта идет на Британские острова. И все же главное заключалось в другом.
Маврикий для англичан был необходим как опорная база, так сказать Мальта Индийского океана. Они так и говорили, что никогда не будут чувствовать себя в Индии прочно, пока Франция держит в своих руках Маврикий.
Англичане все взвесили, рассчитали. Осаду Маврикия они начали исподволь. Вначале захватили Сейшельские острова, потом блокировали Маврикий. Сдался он только после падения Наполеона. Англичане укрепились в океане и уже без всякой опаски двинулись в Индию, захватили часть Китая. У британского колониализма челюсти были крепкими, их сравнивали с бульдожьими. А вот посмотрите, как теперь все обернулось. Даже Маврикию, маленькому острову, и тому пришлось в конце концов предоставить независимость… Правда, флаг Маврикия утвердила королева Елизавета. Ведь владычество британской короны продолжалось здесь долгие годы. Когда в тридцатых годах прошлого лека отменили рабство, англичане вместо африканцев стали вводить из Индии, Китая наемных рабочих. Тысячи нищих разноплеменных людей, как и прежде, ехали в трюмах на остров. Цепью для них был контракт, подписанный у вербовщика. Условия кабальные. Гроши — за каторжный труд. Попробуй отложить на дорогу, уехать. Кругом океан… На чашку рису и то не всегда хватало! Клочка своей собственной земли удалось добиться немногим.
Сосед мой вежливо поблагодарил стюардессу, предлагавшую пассажирам журналы, и задумался. Какие истории приходили ему на память?
В 1968 году остров стал независимым. Все страны, сбросив колониальный гнет, очень скоро убеждались, что сделали только первый шаг.
— Что дала маврикийцам независимость? — спросила я.
— По существу измен лось не так уж много. Вся экономика в иностранных руках. Будете в городах, обратите внимание на вывески банков. Это о многом расскажет. «Пост оффис сейвингс бэнк», «Барклейз бэнк», «Меркантайл бэнк» — английские филиалы. А также американцы… Кто-то умело использует безработицу, голод, религиозные разногласия, национальную пестроту. Стоит подлить лишь масла в огонь. Не раз на улицах строили баррикады. Тогда прибывали английские войска и «восстанавливали порядок»…
Пока мы летели над океаном, я глядела в иллюминатор на порожденные испарением гигантские облака. Они возникали у самой воды и росли вертикально, ослепительно белые, ветвистые, как кораллы. Иногда в их просветах внизу появлялся кораблик, маленький, как игрушка.
Нам навстречу начал свой бег Мадагаскар. Узкая кромка берега, горы, селения, нити дорог, тени ущелий. Среди лесов — озерца с водой, похожей на малахит. Красные реки, желтые островки, коричневатая земля с заплатами пепельно-серых вкраплений. Пашни — перетасованные цветные квадраты… Вся эта необычная гамма красок казалась картиной художника, нашедшего непривычные для глаза сочетания цвета и линий.
— Маврикий походит на него? — оторвалась я от окна.
Спутник сжал губы еще плотнее.
— Мы, маврикийцы, считаем, что бог прежде создал наш остров, а уж потом по его подобию рай.
Однако печальное выражение глаз собеседника заставило предположить, что раем не всегда можно только восторгаться.
Остров корсаров, остров сокровищ, остров рабов. Падали под топорами тропические леса. Красным и черным деревом голландцы отделывали суда. Быстро истребили здесь наивных нелетающих голубей — дронтов, гигантских черепах.
— Нам, получившим остров в наследство от колониального прошлого, досталось совсем немного природных богатств. Конечно, красота… «Но будешь ли ею сыт?» — казалось, говорили глаза маврикийца.
— А океан?
— Да, рыбы много. Обильны его океанские банки Ляперль, Сирена. Но чтобы ее ловить, нужны суда и снасти, заводы и холодильники на берегу. У нас пока этого пет…
Он помолчал, посмотрел в окно и произнес, как бы отвечая самому себе:
— Рыба, пожалуй, еще прокормит. Но на острове большая рождаемость.
В некоторых семьях по пятнадцать детей. Рты прибавляются, а земля не растет. Как было семьдесят на пятьдесят километров, так и осталось.
И снова начал хвалить свою землю. Опыт, интуиция, восточная мудрость, унаследованные, вероятно, от предков, подсказывали учителю, что землю, которая приютила и кормит, нужно любить. История беспристрастна, в конце концов она исправляет несправедливость, хотя иногда приходится долго ждать…
Одним из поворотов этой истории и диктовалось событие, в силу которого мы очутились в пути. Совсем недавно оно кому-то могло, наверное, показаться невероятным.
В год, знаменательный ленинским юбилеем, в Москву, в Дом дружбы, пришло приглашение с Маврикия принять участие в открытии библиотеки, которой присваивалось имя вождя. Волею судеб я оказалась в составе небольшой делегации, направленной из Москвы для участия в торжествах…