ика охотно уписывали новое для них блюдо.
Кроме паразитизма и «каннибализма» мелиттобиям свойствен еще один «изм» — так называемый суперпаразитизм. Дело в том, что на потомстве диких пчел и шмелей паразитируют и другие «тунеядцы» самых разнообразных размеров; наиболее крупным из них личинки пчелы хватает только «на один рот», другие разбойничают целыми компаниями (хотя ни один из них по плодовитости не сравнится с мелиттобией). Это довольно крупные хальцидовые наездники монодонтомеры, изумительно красивые осы-блестянки хризиды, стройные, длиннотелые наездники гастерупции и многие другие. И нередки такие ситуации: личинка трудолюбивой пчелы пошла на корм потомку монодонтомера, а того заели мелиттобии. А если «вторичного паразита» одолеют другие наездники (например, птеромалюсы), то мелиттобии столь же успешно закусят и их детками: в цепи уже не три, а четыре звена; читатель может прикинуть, кто в подобном варианте цепи питания вреден и полезен для пчел: монодонтомер, птеромалюс или мелиттобия, имея в виду, что два последних к тому же еще и «каннибалы».
В березовых колках Прииртышья, на их опушках и полянах я проследил несколько других цепей. Большущая шустрая оса-помпил одолела грузного пузатого паука-крестовика. Паук был парализован меткими ударами жала — сначала в ядовитые челюсти-хелицеры, затем в нервный ствол. Трофей был упрятан в специально вырытую пещерку.
Через много дней в пещерке вместо паука, как и следовало ожидать, находился продолговатый шелковый кокон осы. Внимательный осмотр показал, что кокон как бы пробит крохотной пулькой: в боку зияла круглая дырочка. Вскрыл я шелковый мешок (он оказался многослойным) и нашел на его дне… только кучку красноглазых куколок наездничков. Из них вышли вскоре и взрослые мелиттобии.
Проследим за звеньями этой цепи питания: мелиттобия (паразит, «каннибал») — оса-помпил (охотник-парализатор) — крестовик (охотник-сетепряд) — летающие насекомые, на которых охотится паук (каждое из них может служить звеном другой, очень длинной цепочки).
Наблюдая за мелиттобиями очень тщательно и долго, я так и не смог понять, как ее крохотные личинки сосут свою жертву. Головой к ее покровам они даже не приникают; впрочем, где у них головной конец тела, сразу и не разберешь. Поверхностные покровы личинок влажны, и это позволяет им удерживаться на теле жертвы. Впрочем, приклеиваются они как-то боком и толстеют. А жертва худеет. Снимешь личинку осторожно иголкой, «переклеишь» на другое место жертвы — она приживается и здесь, делается через день-два заметно крупнее. А под ней, на теле жертвы, ни дырочки, пи пятнышка. Может быть, соки просачиваются прямо через покровы той и другой личинки, заставляя одну худеть, а другую толстеть, происходит как бы направленная диффузия жидкости через двойную мембрану? Или личинка мелиттобии выделяет какой-то секрет, растворяющий слегка покровы хозяйки, и незаметно посасывает выступивший «бульон»? Сказать трудно, нужны специальные опыты. Во всяком случае все личинки лежат спокойно, бочком, часто в стороне от «точек инъекций» самки, и не вгрызаются головным концом тела в пищу, как это делают, к примеру, личинки паразитических мух-тахин или наездников покрупнее. У кормящейся личинки мелиттобии не заметно почти никаких движений. Только там, где просвечивают пищеварительные органы, видна иногда как бы пробегающая волна: значит, трапеза идет полным ходом.
Перед тем как стать куколками, эти червячки опорожняют кишечник, и повсюду у «мраморных статуэток» виднеются темные извитые шнурочки помета. У наездников во время кормежки и роста личинок гадить не полагается, и весь помет выбрасывается только единожды — перед окукливанием.
Затем куколки темнеют, и вскоре на свет появляются молоденькие мелиттобии, точь-в-точь такие, как их матушка.
Однажды из одной куколки появилось очень странное существо. Оно было не черным, а бледно-рыжим, каким-то кургузым, с узловатыми кривыми усиками и укороченными недоразвитыми культяпками вместо крыльев. «В семье не без урода», — решил я. Мне нередко приходилось видеть насекомых «с браком», родившихся то со слипшимися крыльями, то с укороченной ногой. Уродливая мелиттобия смешно ковыляла по стеклу пробирки, задрав свои никудышные «крылышки». Иногда она натыкалась усиками на какую-нибудь из своих сестер, и, если та сторонилась, уродливая торопливо гналась за ней. Но откуда у дефектного насекомого столько энергии? Да и повадки какие-то другие. Я решил внимательно рассмотреть уродца в микроскоп.
Насекомое это вообще не напоминало наездника! Голова крупная, широкая, а глазки крохотные, точечкой, в то время как у мелиттобий глаза большие, фасеточные. Жвалы тоже не такие, как у мелиттобий, а узкие и острые. А вот усики не просто уродливо-узловатые, как показалось мне вначале, а очень сложной конструкции и имели на первом членике (считая от головы) специальное расширение, как бы объемистый карман, оттого и казались раздутыми.
Еще один вид паразита? Но какой? Странное насекомое походило даже немного на муравья, но необычные усики, крылья и точечные глаза говорили о принадлежности к другому племени.
И вдруг я все понял. «Уродец», наткнувшись на одну из мелиттобий, пришел в явное возбуждение, забегал вокруг нее, смешно приподняв туловище на кривых ножках и оттопырив крылышки. Потом прикоснулся усами к ее усикам. Подобные манипуляции следовали одна за другой. Сомнений быть не могло — это самец!
Появление нового, необыкновенного жителя в пробирке было значительным событием для ее обитательниц. Компания в пробирке теперь напоминала стайку кур и бойкого петуха. Сходство, несмотря на разницу во внешности, было разительным. Самец постоянно хорохорился, «петушился», бегал вокруг самочек, без устали дрыгая усиками и лихо вздернув крылья-культяпки. Было странно видеть, как насекомое, притом едва различимое глазом, выполняет брачные ритуалы, очень похожие на птичьи или звериные. Упорно стараясь понравиться той или иной самочке, рыжий кавалер гонялся за нею, принимал уморительные позы, нахально приставал, если та его не замечала, а когда уж совсем надоедал самке и она умудрялась удрать, то он, потеряв ее из виду, в панике бегал кругами и искал беглянку. Если при этом на пути попадалась другая самка, он тут же «приударял» за нею.
Нормального потомства от таких близкородственных браков я особенно не ожидал: ведь одна из самок была мамашей «кавалера», остальные — сестрами. Я считал, что в природных условиях не случается внутрисемейных браков, ведущих к вырождению потомства. Но все мои самки мелиттобии дали многочисленное и полнокровное потомство. То же наблюдалось в течение многих поколений. Возможно, близкородственное спаривание вполне нормально для мелиттобий.
Действительно, если хорошенько подумать, встреча самца и самки из гнезд, разделенных хотя бы десятком метров, — предприятие трудноосуществимое. Зрение у самца очень плохое: единичные простые глазки в отличие от сложных фасеточных не дают возможности распознавать форму предметов. Насекомое отличает только свет от тьмы. Самец находит самку, лишь наткнувшись на нее во время своих «брачных пробежек» внутри гнезда. Он не способен передвигаться по мало-мальски неровной поверхности, спотыкается, опрокидывается, а посаженный на лабораторный стол, не знает, куда идти, и в панике топчется на месте. Разительный контраст с остроглазыми, быстроногими, быстрокрылыми самцами многих других насекомых, способными учуять самку за многие метры и километры и преодолеть это расстояние в считанные минуты.
Может быть, крылатые самки разыскивают на воле своих супругов сами? Однако следует иметь в виду, что крыльями они пользуются крайне редко и способны с их помощью совершать лишь коротенькие прыжки.
О многом говорит и светлая «пещерная» окраска самца-домоседа, вернее, отсутствие пигментной окраски покровов, через которые желтовато просвечивают внутренности. Точно так же обесцвечены покровы желтых луговых муравьев, почти никогда не выходящих наружу, многих подземных личинок и других обитателей «темного царства».
Итак, наблюдения позволяют сделать вывод: встреча самца с самкой происходит в гнезде хозяина, где поселились мелиттобии. Такого нет ни у других наездников, ни у муравьев. Странные и своеобразные насекомые, эти мелиттобии!
А вот ритуал, который заставляет провести параллель с повадками высших животных — рептилий, птиц, млекопитающих. Это брачные турниры самцов мелиттобий, часто переходящие в жестокие драки и иногда кончающиеся смертью одного из вояк. Вот что пишет С. И. Малышев:
«Первый окрылившийся самец медленно роется среди куколок; берет в лапки то одну из них, то другую. Со вторым самцом он встречается недружелюбно; один постоянно старается держаться в стороне и прячется, а другой его преследует при всяком удобном случае. Не проходит и суток, как появляются результаты враждебных отношений: один из самцов с откушенным брюшком и лапками, а часто и без головы, валяется в стороне, победитель же единовластно производит свой осмотр куколок. Но вот окрыляется третий самец; снова преследование, и снова борьба с роковым исходом. Подобные факты повторяются много раз, обыкновенно до появления самок, так что мне с недоумением пришлось констатировать непримиримую ненависть, точнее, ревность, у таких крошечных существ».
Правда, смертельные исходы случаются куда реже, когда в том же сосуде появится много взрослых самок. Но все равно и тогда частенько приходится видеть, как два потешных соперника, столкнувшись ненароком, норовят куснуть друг друга или положить «на лопатки».
Как же эти насекомые «завоевывают пространство» в природных условиях? Наиболее вероятный способ — расползание самок от места рождения «пешим ходом». При своей громадной численности такая орда способна преодолевать метр за метром, пока, глядишь, одна из счастливиц не почует вожделенное тепло шмелиного гнезда или запах пчелиных ячей… Но особая удача ее ждет, если это не единичное гнездо, а колония. Ведь многие дикие одиночные пчелы (галикты, листорезы, антофоры, дазиподы) селятся бок о бок, образуя на небольшой площади целый пчелиный городок. Часто они гнездятся в полых сухих тростинках, которыми кое-где и сейчас кроют крыши домов и сараев, и тогда почти каждая удобная тростинка представляет собой заселенную квартиру. Человек, хозяин постройки, большей частью и не подозревает, скольким полезным насекомым он дал кров, хотя, может быть, и видит иногда «мух», вьющихся у застрехи. Множеств