Сборы нас не задержали. У меня все необходимое было в рюкзаке, а ему, жителю тайги, почти не требовалось времени для снаряжения в дорогу. На следующее утро до восхода солнца мы тронулись. В этот день рыбаки отправлялись в северную часть бухты, километров за пять от своей базы, осмотреть невод. У них была лошадь для подвозки рыбы. А так как нам было по пути, мы попросили нас подвезти: пять километров с нашим грузом — полдня хода.
В эту зиму больших морозов не было, и лед на море образовался только у берегов. Когда ветер менялся, лед отрывался от прибрежных скал и его уносило в море. Устойчивый лед держался только на мелководье — в больших бухтах с низкими, пологими берегами. Когда, подъехав к месту установки невода, мы помогали рыбакам вытаскивать его из майны, я увидел, что толщина льда около полуметра, и попросил рыбаков подвезти нас еще немного. Они согласились, предупредив, что километра через два лед тоньше и лошадь может провалиться.
— Вон, видишь скалы на берегу? — показал один из рыбаков. — Возле них лед на море слабый.
Вскоре я узнал, что со скал по расщелинам стекает вода и, собираясь в один поток, вдается в море узким, но длинным рукавом — до двух и более километров. Образуется обширная полынья. А кроме того, вода в этом месте пресная, она не сразу смешивается с морской. Лед из пресной воды хрупкий, легко трескается.
Морской же лед от содержащейся в нем соли более вязкий, упругий.
Бригадир разрешил одному из рыбаков довезти нас до протоки, По крепкому старому и гладкому, будто скатерть, морскому льду мы покатили, как на ипподроме. Лед был прикрыт сантиметра на полтора-два примерзшим к нему снегом, и лошадь не скользила. Под копыта стлалась гладкая белая поверхность. Но вот впереди обозначилась более темная полоса. Подъехав к ней, рыбак остановил лошадь. Протока была широкой — около тридцати метров. Мористее она постепенно сужалась, сливаясь вдалеке с общим белым фоном льда. Ближе к берегу расширялась и, все более темнея, образовывала возле скал обширную открытую полынью.
Мы распрощались с возницей и направились прямо к мысу, темневшему километрах в восьми. Чем ближе подходили мы к нему, тем отчетливее вырисовывались его обрывистые скалы. Подойдя к ним вплотную, я увидел, что подняться на них невозможно. Базальтовая стена высотой более двухсот метров, веками подмываемая прибоем, нависала над морем.
Возле скалистого мыса на берегу ручья, впадающего в море, стояла избушка. В ней мы увидели железную бочку с трубой, которая служила печкой. У стены — нары из. жердей, прикрытые истлевшим сеном. В углу, возле оконца, подобие стола из обтесанных топором трех плах. Даже при беглом осмотре становилось ясно, что избушка построена не охотником, а кем-то из рыбаков. Место для нее было выбрано не с учетом житейских удобств, а чтобы находиться поближе к морю. Поэтому она годилась только на летнее время. Когда мы разожгли наконец капризную печку, от дыма некуда было деться. Пришлось готовить ужин возле избушки на' костре. Но все наши попытки отдохнуть на нарах оказались напрасными. Избушка стояла «на семи ветрах». Ветер порывами задувал в трубу, и клубы дыма вырывались в отверстие для дверцы, которая отсутствовала: какой-то «умник» использовал ее для других нужд. Дым щипал глаза, кашель выворачивал легкие наизнанку.
Наконец, ороч не выдержал.
— Пойтем, нодья делай путем. Нодья спать ната.
На берегу мы нашли три бревна и соорудили нодью — охотничий костер. Но ельник был высоко на сопке. Поэтому подстилку на снегу сделали жиденькую, без еловых лап, из одного гнилого сена. Хоть мы и ворочались на ней остаток ночи, поеживаясь от холода и подставляя к костру то бока, то спину, это оказалось приемлемей, чем ночевка, в дымной избушке.
Едва на востоке померкли звезды, мы уже были на ногах: все равно не спалось. Усилив огонь, стали кипятить чай. Уставшие за день, продрогшие и не выспавшиеся за ночь, мы оба чувствовали себя довольно скверно. А впереди нас ждал большой и трудный путь, немалые опасности. Какие? Мы еще не знали. И в этом была главная сложность — идти в неизвестность.
От мыса Иванова. берег резко поворачивает на запад. Господствующие здесь северо-восточные ветры гнали ледяные поля на мыс. Море выталкивало их на берег, и они дробились о скалы, громоздясь друг на друга. Когда во время отлива океан отступал, ледяной барьер из торосов образовывался мористее. Но при очередном приливе барьеры снова прижимались друг к другу. Так возникали многоярусные ропаковые ледяные поля, расположенные валами, повторяющими береговую линию.
Мы передвигались, как муравьи, переползая с одного тороса на другой, цепляясь за острые края громоздившихся льдин. Когда, пройдя километра два по забитой торосами бухте, мы устроили привал, солнце успело проделать по небосклону почти половину своего пути.
— Ну, Тимофей, если и дальше будет такая дорога, вернее, бездорожье, то нам сорока дней и в один конец не хватит. Если только вообще дойдем.
— Тайга зверь мноха. Не пропадай.
— Что же мы будем сидеть и ждать навигаций, чтобы какая-нибудь случайно проходящая посудина подобрала нас?
— Сачем сиди? Ходи бутем маленько. Морем ходи нелься — тайга ходи бутем.
— Морем нельзя? Мне говорили о «непроходах». Это разве не они? — указал я на пройденные многоярусные ропаки.
— Нет. Тута ходи мозно. «Непрохот» — совсем нет кде ходи… Так скала, — повел он рукой снизу вверх, — а совсем рятом нота глубоха. Ходи нет куда.
— Так почему мы морем идем? Пойдем тайгой!
— Тайга ходи исо бутем. Шйпко плохо чичаза тайга. Снек мноха, мноха.
— Ну что ж, морем так морем. — И я натянул на плечи лямки рюкзака.
Отсюда береговая линия круто повернула на север. Лед уже не прижимало к скалам, а отрывало от них. Берег оказался кулисного типа — виднелись многочисленные, выступающие далеко в море утесы. Эго и были «непроходы». С южной и восточной сторон скалы круто обрывались прямо в море. Там не было прочного льда. Морская бездна, покрытая ледяной «кашей», постоянно «дышала» от приливов и отливов. Скалы высотой двести-триста метров круто нависали над морем. Лишь на двухметровом расстояний от поверхности воды вдоль скальной стены тянулся ледяной карниз шириной полтора-два метра. Во время прилива, когда подъем льда, достигал наивысшего уровня, он в большие морозы примерзал к скалам, а при отливе, оседая, ломался под собственной тяжестью, оставляя на скалах узкий ледяной поясок. Этот поясок тянулся до конца бухты, теряясь за очередным утесом.
Передвигаться по такому карнизу с двухпудовым рюкзаком на спице можно лишь с большой осторожностью. Один неверный шаг — и тяжелая ноша потянет вниз, не позволив удержаться на скользкой поверхности. Поэтому мы сняли рюкзаки и сначала преодолели «непроход» с палкой для опоры и топором, подрубая и расчищая покатые места карниза. Вернувшись назад, связались друг с другом капроновым шнуром, но так, чтобы в случае падения одного он не потянул за собой рывком в бездну другого.
Как только мы с востока обогнули «нос» утеса, на северной стороне опять начались торосы. Потом впереди показался новый утес и новый «непроход». Наконец, перед нами возникла более просторная бухта. Но карниз тут был значительно уже: в некоторых местах ширина его не превышала метра. Здесь нам пришлось поработать топорами так усердно, что, несмотря на тридцатиградусный мороз, мы сняли полушубки. В самых узких местах прорубали лунки для каждого шага. Затем, связавшись шнуром на расстоянии двадцати шагов друг от друга, двинулись по краю бездны. Внушительные габариты моего рюкзака, в котором кроме продовольствия и разного снаряжения были печка и палатка, не позволяли мне передвигаться, прижимаясь плечом к скале. Поэтому, прежде чем сделать очередной шаг, я внимательно осматривал скалу, нет ли выступа. Задев рюкзаком о выступ, я тут же сорвался бы в пучину.
Мы двигались поочередно. Сначала шел Тимофей (его поклажа была полегче), а я стоял у скалы, крепко упираясь ногами в вырубленные уступы. Пройдя расстояние, равное длине шнура, то есть двадцать шагов, он останавливался и вырубал упоры для ног. Тогда начинал двигаться я. Удлинить отрезок шнура мы не решались, так как при падении одного второй не смог бы ему помочь.
Солнце ушло за скалы, и тени от них ложились на море, когда мы наконец миновали этот опаснейший «непроход». Свыше четырех часов мы шли над бездной. В некоторых местах одной рукой опирались о скалы, а другой касались самого края ледяного обрыва. Под ним, глухо ударяясь об утесы обломками льда, «дышала» бездна.
Миновав еще несколько «непроходов», мы вдруг увидели, что дальше дороги над морем нет.
Ледовый карниз сужался в некоторых местах до полуметра. Даже без груза этим путем не пройдешь. Удержаться на таком «птичьем насесте» под силу только бакланам. Было от чего прийти в отчаяние!
Не оставалось ничего другого, как возвращаться вспять изнурительным и опасным путем, еще более мучительным потому, что он не приближал нас к цели, а отдалял от нее. Сколько труда, сколько ухищрений и энергии, какое нервное напряжение! И все напрасно!
— Что будем делать, Тимофей? — с надеждой спросил я проводника, будто он, словно всемогущий дух, способен совершить невозможное.
— Насат ната ходи, — дымя цигаркой и не глядя на меня, ответил ороч.
— Но ведь сколько километров идти-то! До самого мыса Иванова ни одной расщелины, где можно подняться на скалы и обойти этот проклятый «непроход»!
— Хади ната насат, — твердо повторил ороч.
— Говорил я тебе — пойдем тайгой! Там хоть три километра за день, но продвигались бы вперед. А тут безрассудный риск, и все напрасно! — сгоряча набросился я на проводника.
— Один гот мозна ходи. Другой гот ходи нелься, — оправдывался он. — Ранса я тут ходи, — потупясь, добавил он.
— Ладно, Тимофей, извини. Ты, конечно, ни при чем. Но знаешь, уж больно обидно, вот я и погорячился малость. Ну ЧТО Ж, пошли назад. Вот только вопрос: где мы сегодня заночуем?