Коротко поприветствовав министров, Левенвольде-старший опустился в кресло и напрямую спросил Остермана:
– Скажи, граф, про дела, которые в Польше, знаю, про самовольство хана крымского тоже, а что султан?
– Ну, тут… – Остерман сделал довольно долгую паузу и, по обыкновению, начал издалека: – Полагаю, тебе хорошо известно, что стараниями французов теперь в Турции властвуют иные персоны…
– Потому и спрашиваю, – бесцеремонно оборвал его граф.
Остерман было недовольно поморщился, однако потом, сделав вид, что всё нормально, ответил:
– Прежние разы нам договариваться получалось, а теперь я просил великого визиря выслать уполномоченных, но их не прислали…
– Так, значит… – не договорив до конца, подытожил Левенвольде.
– Оно и значит, – сокрушённо вздохнул Остерман.
– Да чего тут ходить вокруг да около? – не выдержал князь Черкасский. – Всем ясно: война с турками – дело решённое.
Остерман, как вершитель дел внешних, недовольно сморщился, покосился на министра, но, ничего ему не сказав, обратился к Ягужинскому:
– Нам знать надобно, какие войска у нас есть.
– И как запасы доставлять будем, поскольку выяснилось: то, что было вывезено ранее в Воронеж и иные места, непригодно, – снова вмешался Черкасский.
– То не совсем так, – возразил ему Ягужинский. – И провиант не весь испортился, и оружие частично годно, а вот строительный материал, и особливо заготовленные ещё тогда доски, в полном порядке.
– Доски! – Князь сердито фыркнул. – Я не про них.
– А я про них, – нахмурился Ягужинский. – Дощаники сделаем и водой всё доставим.
– Да будет вам, сейчас не время, – остановил начинающуюся перепалку Остерман и попросил Черкасского. – Ты лучше скажи, князь, сколько и какого пригодного к делу войска у нас по-настоящему есть.
– Сколько?.. – Черкасский немного подумал и обстоятельно начал перечислять. – По первости, гвардия…
– Гвардию не считай, – решительно запротестовал Остерман. – Ей при государыне быть положено, так что она тут останется.
– Куда скажут, туда и пойдёт, – рассердился князь. – Мне тут что, диспозицией заниматься или про наличные силы говорить?
– Ну, полно тебе, князь, полно, конечно, кому диспозицию писать, найдётся, – примиряюще замахал руками Остерман.
Князь Черкасский нахмурился, какое-то время сердито посопел, но потом взял себя в руки и продолжил:
– Окромя гвардии имеем пехоту, драгун и артиллерию, полевую осадную и крепостную. Пушки 3-, 6-, 8-, 12-фунтовые и пудовые да полупудовые гаубицы. Ещё есть гусары, казаки и отряды калмыков.
– Я про тех, кто к делу пригоден, – напомнил Остерман.
– Главная сила: 50 полков пехоты, – обстоятельно взялся объяснять князь. – Гарнизонного войска 49 полков, оттуда часть взять можно. Казаков донских реестровых 15 тысяч и малороссийских почти 50.
– К казакам малороссийским с большим подозрением след относиться, – негромко заметил Ягужинский и пояснил: – Гетмана там нет больше, заместо него правление гетманского уряда, отчего старшина казацкая недовольна и казаков простых мутит. Опять же старшина казацкая – всё равно что польская шляхта, зело спесива.
– В противу им ландмилиция из малороссийских однодворцев выше всяких похвал, – возразил ему князь и в подтверждение своих слов добавил: – Государыня наша свой Измайловский полк и вовсе из ландмилиции набрать повелела.
– Это ясно, – решительно прерывая начавшее было уходить в сторону обсуждение, сказал Остерман. – Сложившаяся обстановка благоприятствует, цисарь австрийский нас поддержит. Султан увяз в Персии и хан с ним. Полагаю, желательно б было для начала одного хана разбить.
Чувствовалось, что главный дипломат вроде как против войны с турками или же сильно колеблется, и потому князь Черкасский высказался довольно резко:
– Надо нам воевать с турками, надо! Доколе терпеть будем, что нам к Чёрному морю хода нет? Государыня наша желает следовать по пути Петра Алексеевича и всё, что на Пруте утеряно было, вернуть!
Гневная тирада князя возымела действие. Однако Остерман продолжал осторожничать, сказав:
– Ну что ж, будем готовиться…
И тут неожиданно вмешался молчавший до сих пор Левенвольде и принялся вроде как сам с собой рассуждать:
– Война больших денег требует, а раз татары на наши земли покусились, то именно их наказать надобно. Собрать кавалерию, добавить регулярный корпус и в хорошее время напустить на Крым. Войти туда, насколько возможно, разорить всё и вернуться на Украину. Тогда турки вроде как ни при чём будут, и с ними без войны обойдётся.
Воцарилось короткое молчание, и Остерман, догадавшись, что наверху война с турками – дело решённое, обратился к Черкасскому:
– Что скажешь, князь?
– Скажу прямо, корпус слать надобно, а там видно будет, – ответил тот и вопросительно глянул на Ягужинского, который как знак того, что согласен с Черкасским, положил свои сжатые кулаки на подлокотники кресла…
Калмыцкое ханство стало союзно России ещё при Петре Алексеевиче, который своим указом повелел «обходиться с калмыками ласково, ибо в них нужда есть». А нужда эта действительно была. Обстановка на Кавказе складывалась по-разному, и Россия не обманулась в своих ожиданиях, поскольку калмыки стали принимать участие в войнах на её стороне. Когда же хан крымский в очередной раз стал предъявлять свои претензии к Кабарде, калмыцкий тайша Дондук-Омбо, опасаясь поползновений со стороны крымчаков, разослал по всем стойбищам-хотонам приказ готовиться к походу. А вскоре, в связи с началом турецкой войны, Петербург распорядился смирить кубанских татар, поскольку имелось опасение, что они выступят на поддержку хана.
Эту весть гонцы разнесли по калмыцким кочевьям, и там немедля начались сборы. Собирался и состоявший из сорока кибиток хотон самого Дондук-Омбо. По-новому организованное калмыцкое войско состояло теперь из отдельных отрядов, которые уже подходили, располагаясь лагерем неподалеку от остававшейся на месте белой юрты Дондук-Омбо. Прочие, чёрные юрты поспешно разбирали, на верблюдов вьючили складные решётки-терме, длинные жерди-унины, крепили сверху харачи – дымовой круг – и, увязав напоследок кошмы, то бишь войлок для стен, выстраивали караван, чтобы в опасении чужого набега увезти домочадцев подальше в степь.
Дондук-Омбо встретил присланного к нему для надзора войскового старшину Ефремова насторожённо. Дело в том, что из-за недавних внутренних распрей, когда тайша был в предгорьях Кавказа, у него случались стычки с русскими. Тогда петербургский двор приложил немало усилий, чтобы вернуть его обратно на Волгу, и теперь неожиданное появление в хотоне войскового старшины для Дондук-Омбо могло стать не особо приятным. Однако Ефремов сразу понял, чего именно опасается предводитель калмыков, и, глядя ему в глаза, сказал:
– Фельдмаршал приказал мне быть при тебе неотлучно, дабы меж войсками нашими никаких неурядиц не было.
Тайша Дондук-Омбо хорошо знал Ефремова ещё с той поры, когда войсковой старшина сопровождал посланника Остермана, приезжавшего договариваться с калмыками, и сейчас, поверив, что услышанные слова – правда, гостеприимно откинул войлочный полог, прикрывавший двухстворчатую дверь белой юрты, показывая тем, что встречает особо желанного гостя.
К большому удивлению Ефремова, калмыки выступили в поход организованно. Да и вообще шедшее к Кубани двадцатитысячное войско Дондук-Омбо мало напоминало орду. Как сразу заметил войсковой старшина, у калмыков уже было деление на полки, впереди шёл сторожевой отряд, а с боков идущую по открытой степи колонну прикрывали дозоры. Испуганная слитным конским топотом степная живность убегала, и Ефремов, ехавший рядом с Дондук-Омбо, видел то тяжело поднимающихся на крыло дроф, то стремительно уносившихся в стороны сайгаков.
Марш был утомителен, степь выглядела однообразно, и войсковой старшина оживился только тогда, когда заметил медленно идущий навстречу караван, который, судя по всему, передовой отряд пропустил беспрепятственно. Связанные друг с другом волосяной верёвкой тяжело навьюченные верблюды шли неспешной цепочкой. На переднем сидел уйгур в сдвинутом на глаза малахае и под нос себе что-то монотонно напевал, мерно раскачиваясь в такт верблюжьему шагу.
Ехавший сбоку караван-баши хлестнул нагайкой коня и, подскакав к Дондук-Омбо, резко натянул повод. Одетый в дорожный армяк, он был уже в возрасте и, приветствуя тайшу, как-то странно сдвинул со лба набок свою круглую шапочку. Ефремов было решил, что караван-баши сделал этим какой-то знак, однако дальше последовало молчание, которое прервал Дондук-Омбо, задав вопрос:
– Не было ли каких опасностей?
– Нет, за дорогу никаких не было. – Караван-баши покачал головой и, сделав паузу, пояснил: – Татары ушли.
Уже позже, когда встречный караван скрылся в дальнем мареве, у Ефремова возникло подозрение, что это была дальняя разведка, так как почти сразу Дондук-Омбо отправил куда-то в степь небольшой отряд, который вернулся только перед вечером. Всадники подъехали на рысях, и Ефремов не сразу заметил, что за одним из них, связанный длинным концом аркана, притороченного к седлу, бежит пленник. Позже, когда разведчики уже стали сдерживать коней, войсковой старшина разглядел, насколько этот схваченный где-то в степи человек истерзан.
Дондук-Омбо тоже увидел еле державшегося на ногах татарина и, показав на него подъехавшему вплотную старшине отряда, спросил:
– Этот что? Говорит?
– Говорит, – подтвердил старшина и сообщил главное: – Он уверяет, что чуть ли не пять тысяч кибиток собрались вместе и готовятся откочевать далеко в степь.
– Догоним, – уверенно заявил Дондук-Омбо и, не обращая больше ни малейшего внимания на пленника, тронул коня.
Получив известие о готовящемся бегстве ногаев, тайша повёл своих калмыков без остановок ускоренным маршем, но не успел. Все пять тысяч кибиток, о которых говорил пленник, ушли в степь. Тогда Дондук-Омбо, став лагерем вблизи кубанских плавней, отрядил вдогон своего сына Голдан-Норму, дав ему под начало десять тысяч войска. Выделенный отряд, к которому присоединился и войсковой старшина Ефремов, немедля выступил в погоню, благо те пять тысяч кибиток, уходя по весенней степи, оставили за собой хорошо видимый след.