режиссер вел его к трапу, у него было белое лицо и белые губы, — может быть, от синеватого света прожектора;
и огромный душный зал аэровокзала, толкотня, множество лиц, душный, липкий зал, как западня, он бился в нем, как задыхающаяся рыба в аквариуме; а потом постель с влажными простынями и пробуждение, принесшее отчаяние…
— Мама умерла, — сказал он за столом в кафе и заплакал, потому что только сейчас понял, как необратимо случившееся.
4
Семену Артынову почудилось, что сержант негромко назвал его фамилию, и он тут же вскочил — ведь на сборы всего две минуты, — и как только открыл глаза, то вспомнил, что находится в гостинице, ему стало смешно, и он снова повалился на койку, — спать можно было сколько угодно, и он опять уснул, а окончательно проснулся, когда услышал женский голос:
— Не смей!
Семен лежал и думал: как хорошо, что не надо никуда спешить — ни в строй, ни на зарядку, — и опять услышал, как женщина сказала:
— Ехал бы ты своей дорогой, Николай! Сказала раз, хватит!
Женщина сидела на кровати у самых дверей, расчесывала рыжие волосы, зеркальце у нее было поставлено на подушку; плечи голые, очень красивые плечи, стиснутые тесемками бюстгальтера. Семен усмехнулся: все-таки удивительно, как терпят женщины эти лямки, когда они так врезаются в кожу? Рядом с ней стоял высокий мужчина в серой рубахе с накладными карманами на «молниях».
— У нас коса на камень, — сказал он. — Ты меня знаешь.
Тогда женщина встала, надела синюю кофту, застегнула на груди; Семену нравилось, как она это делала.
— Надоел ты мне, Николай, — сказала женщина. — Как встретились, так разошлись. Тебе в один конец, мне в другой.
— Обидел я тебя? — спросил он.
— Меня не обидишь, — ответила она ему. — А ты ступай себе делай свою жизнь. — И засмеялась.
Николай спросил:
— Ты что?
— А ничего, — сказала женщина, взяла сумку и выбежала из комнаты.
Николай постоял, подумал и пошел за ней.
Семен Артынов отслужил на пограничной заставе два года. Конечно, не раз думал, как будет возвращаться домой, в Москву, и вот, когда пришла пора уезжать, понял: никогда не увидит больше ни острова, ни сопок, ни бамбуковых зарослей, ни океана.
Пограничники жили в длинном деревянном доме. Кто-то давным-давно нашел это отличное место для заставы и поставил дом так, чтобы он был защищен от ветров со всех сторон; он располагался в ущелье между сопками с крутыми каменными срезами, а фасадной своей стороной выходил на широкую косу, которая отделяла океан от пресного озера, и на этой косе стояли, как башни, три скалы, их так и называли ветроломами. Вообще это был отличный дом, в нем можно было жить круглый год, даже не заботясь о топливе, только разве для кухни, потому что совсем рядом пробивались наружу горячие серные источники, один из них заключили в трубу и так устроили водяное отопление. Кроме служебных помещений, казармы, комнаты боевой славы в доме был отдельный вход в офицерские квартиры, ничем не хуже городских.
В те дни, когда Семен Артынов заканчивал службу, ему казалось, что прошла она для него легко и он бы мог прожить на острове еще много лет; привык к зимним ветрам, к грохоту океана в штормы, к туманам, да и не о них вспоминал, а видел перед собой чистую воду озера, в которой большие косяки рыбы — за полчаса наловишь легко ведра два; видел пепельный песок океана — сколько хожено-перехожено по нему; сопки в густой, яркой зелени бамбука, цветущие магнолии. Да, теперь, когда все оставалось позади, служба не казалась тяжелой, и все же никогда еще Семену так не хотелось домой, как в последние его дни на заставе.
Его проводили на машине до поселка.
Бывал здесь Семен и раньше, хоть и редко; поселок этот после заставы казался городом, — это легко понять, когда вокруг только сопки, вода, заросли и одинокий дом в ущелье. А вообще-то в поселке большинство домов были деревянные, и на вид мрачные, стены их, обращенные к океану, обиты черным толем, а иногда и весь дом обшивался им — так здесь защищались от влаги и ветров.
Из поселка Семен должен был добираться на попутной или автобусом в аэропорт, а он был на другой стороне острова, не на океанской — на морской. Первое, конечно, что нужно было выяснить: как там погодка? У океана может сиять солнце во все небо и даль видна до бесконечности, а на морской стороне, хотя туда всего двадцать километров, у подножья вулкана, где аэропорт, лежит густой, влажный туман или хлещет дождь. В поселке всегда знают, летают сегодня самолеты или нет.
Прилет самолета важен для всех: это и почта, и посылки, и кинофильмы, приезд знакомых и друзей.
От заставы на машине Семена Артынова довезли до КПП, там уже знали, что летит он домой, и наготовили писем — вполне можно их послать почтой, но почему-то так считается, что если летит человек в Европу, то лучше письма посылать с ним. Вот здесь-то, на КПП, Семен и встретился с Гошей Смирновым. Он был водителем, несколько раз приезжал на заставу. Как только увидел Семена, заорал:
— Привет, попутчик! Я тебя два часа дожидаюсь.
Он рассказал, что утром прилетел «АН-24», отбыл на материк и теперь, хочешь не хочешь, загорай сутки.
— Начинаем мирную жизнь! — вопил Гоша. — Топаем в город.
Можно было переждать и на КПП, избушка у ребят хоть и тесная, но переспать есть где, но тут Гоша стал доказывать, что глупо первый день гражданской жизни торчать у своих, в поселке у него знакомых навалом, и он специально ждал Артынова, чтобы не потерять попутчика, а то бы давно сидел у кого-нибудь в гостях или бы пошел на дневной сеанс в кино. Семен решил, что Смирнов прав, и ответил, что хочет по поселку пройтись пешком, потому что мало здесь бывал и вообще отвык от людных мест.
— Время есть, — согласился Смирнов. — Спешить некуда. Только надо выпить.
— Зачем? — спросил Семен.
— Чтоб отметить. Это положено.
— Плевать мне, что положено, — сказал Семен, пить ему не хотелось, да и от водки делалось плохо. — Примитивно мыслишь, Гоша. По пьянке сразу можешь неприятность схлопотать, а паспорта ты еще не получил и, стало быть, человек военный.
— Смотри-ка, у тебя дисциплинка. Но если такой режим, оставим до вечера.
Они долго бродили по поселку мимо домиков, за оградами которых росли большие желтые подсолнухи, вышли к гавани, где теснилось несколько небольших рыбацких пароходов, пахло здесь солью и рыбой, потоптались у магазинов; Артынову нравилось бездумно шляться по всем этим местам, смотреть на женщин — их было здесь много: продавщицы, служащие в учреждениях и просто прохожие. А потом они увидели целую девичью роту — это шли со смены работницы рыбозавода, они пересекали базарную площадь, двигаясь мимо длинных пустых деревянных столов, а Семен и Гоша стояли за кустом. Если попасться на глаза этой ораве — засмеют. Девушки шли, громко разговаривая, толкались, обгоняли друг друга, одетые кто в брючки, кто в яркие платья, — очень пестрая и шумная толпа.
— Красивые есть, — сказал Гоша. — Пригляди на вечер, потом найдем, если хочешь. Здесь хорошие девчонки попадаются.
Но Артынов видел только, как мелькали загорелые руки и ноги, а лица все сливались, их нельзя было отделить одно от другого.
В последнее время он довольно часто думал, какую бы хотел встретить девушку, было даже место, где лучше всего об этом думалось: это вышка на скале. Он оставался там один, шарил окулярами по океану и по берегу, по скалам и сопкам, и мысли ничуть не мешали ему наблюдать. На берегу каждый камень был знаком, а в океане он мог увидеть любой катер, любую шхуну, даже плавающее бревно или бочку на самом далеком расстоянии. Вот там, на вышке, он и мечтал: какую бы хотел встретить девушку. Но это ему плохо удавалось, потому что женщин, пока служил на заставе, видел редко.
На озеро в выходные дни наезжали порыбачить и отдохнуть компании из поселка, останавливались они далеко от заставы, и пограничники могли наблюдать их беззаботную туристскую жизнь только издали. На самой же заставе жила одна женщина — Катя, жена начальника, лейтенанта. К тому времени, как приехал на остров Семен, у нее был годовалый сынишка Степка, с которым выходила она погулять к океану. Была она нелюдимой и молчаливой, и Семен удивился, узнав от ребят, что Катя прежде пела в сибирском хоре, который разъезжал по разным городам, и познакомилась с лейтенантом в гостинице, когда он ехал по назначению на остров; она бросила свой хор и поехала с ним. Семену много раз хотелось с ней поговорить, но все не удавалось, а однажды он застал ее на берегу плачущей, но когда подошел, она схватила Степку и убежала. Ребята шептались, что у лейтенанта с ней не очень ладится, из офицерской квартиры по вечерам часто раздавались Катины всхлипы, и по утрам лейтенант появлялся злой, но вскоре приходил в себя, так как дел у него было много, работал он как одержимый, с утра до ночи…
В тот свой последний день на острове Семен с Гошей Смирновым вечером пришел в Дом культуры. Это было хорошее двухэтажное здание, сложенное из крепких бревен лиственницы, построили его давно и прочно, и потому, хоть оно стояло на открытом месте, ветры ничего с ним не смогли поделать. Еще издали они увидели большую фанерную афишу, освещенную лампочкой: «Бал цветов». Прежде чем войти в Дом культуры, стряхнули пыль с мундиров — их не обидели, месяца за два до отправки выдали новенькую форму с крупными буквами на погонах «ПВ».
У кассы стояли штатские мальчики, курили, они не обратили на солдат внимания, да и понятно — на этом острове, куда ни сунься, наткнешься на пограничника.
В фойе на длинных столах вдоль стен в байках, горшках, вазах стояло множество цветов: фиолетовые, белые, красные гладиолусы, лохматые, как морды пуделей, астры, пышные розы, огромные, как подсолнухи, ромашки и много разных других. Над некоторыми из них висели таблички вроде таких: «Букет «Совесть», «Композиция «Семейное счастье», а внизу стояли фамилии тех, кто это придумал. Оказывается, в Доме культуры два дня шла выставка цветов, все это богатство выращивалось на острове хозяйками; они и топтались вдоль стены, ревниво, поглядывая на цветы, не спуская с них зорких глаз. Сейчас вручали дипломы победителям, делала это девушка, по замыслу организаторов была «королева цветов», очень приятная белокурая девушка, одетая в длинное белое платье, на голове корона, нечто вроде лилии. Было тесно, но ребят было совсем мало, в основном, кроме пожилых хозяек, девушки, хорошо все одетые, в мини-юбочках или брючных костюмах, у большинства были высокие прически башенкой. Здесь здорово следили за модой, на континенте только еще успевают подумать, а тут уже все девчонки себе шьют.